Александр Громов - Исландская карта
Пришлось привыкнуть и присаживаться у всех на виду на дощатый помост над бездонным колодцем, служившим уборной, и к укусам насекомых, и к отвратительному на вкус вареву из протухшей трески и тюленины, выдаваемому дважды в день, и к обжигающей боли от удара плетью, и к бессмысленным лицам рабов, превращенных угольной пылью в карикатуры на негров из Сенегамбии, и к богохульству отчаявшихся, и к визгливому хохоту повредившихся в уме, и к свинству опустившихся. Важно было не опуститься самому. Как очень немногие, Лопухин ежедневно умывался, пользуясь струйками просачивающейся откуда-то сверху воды, и, вызывая общее удивление, проделывал утреннюю гимнастику. Нередко – стиснув зубы. Никто не слышал его жалоб. Он видел: многие только и ждут, когда он начнет хныкать, чтобы возрадоваться гнусненькой радостью мелкого душой человека: «Вона она где, истинная справедливость! Не сладко небось, ваше высокоблагородие?..» Не дождутся.
О побеге нечего было и думать. Бунт? По словам немногочисленных старожилов, последний бунт в этой шахте случился года три назад. Охрана не дала стихийно восставшим рабам выйти на поверхность. Многие из них были перестреляны, как куропатки, а еще больше народу погибло в штреках, когда отчего-то загорелся пласт угля. Может, охранники и подожгли, с них станется. Не им гореть и задыхаться в подземельях, не им и тушить пожар. А что до временного прекращения добычи, то разве на Шпицбергене только одна шахта? С тех пор как отрезало – лишь индивидуальные бунты, мгновенно подавляемые, и ни одного массового…
Лопаты погрузчиков заскребли по дну вагонетки.
– Готово. Откатывай.
Покатили. Двигать порожнюю вагонетку тоже было несладко, и все-таки обратный путь казался отдыхом. Скрипели оси. Кашлял и корчился то ли от настоящей, то ли от воображаемой боли Ефим Васюткин. Капало сверху. Алмазно сверкал антрацит в тусклом свете висящих на крюках карбидных фонарей. От фонаря до фонаря, и дальше – до следующего фонаря… Работа вола или мула. Или сойти с ума, или впасть в животное отупение. Казалось, иного не дано. Разум съеживался, выбирая укромную норку. И все же…
Напротив фонаря из потолка штольни скалился намертво впечатанный в породу череп доисторической твари. Никто не обращал на него внимания. Увидев его впервые, Лопухин сумел изумиться и подумать о том, какую сумму согласился бы выложить Императорский зоологический музей за эту находку. Прекрасной сохранности стегоцефал! А ведь пропадет, пропадет непременно, когда под тяжестью пятидесятисаженной каменной толщи над головой рухнут крепления сводов, или прорвутся подземные воды, или вспыхнет и взорвется к чертовой матери накопившийся рудничный газ, как это уже не раз бывало…
Судьба?
Для смирившегося – да. И только так. Мир вообще жесток, а уж в пиратском плену – стократ. И все же выхода нет только для того, кто его не ищет.
И привычка мыслить тут сугубо полезна.
Вновь и вновь перед мысленным взором Лопухина вставало усталое лицо государя. Как укор. Но разве он, статский советник граф Лопухин, не сделал все от него зависящее?
Наверное, сделал. И не его вина, что он не доставил цесаревича во Владивосток в целости и сохранности. Не его вина!
А чья же?
«Вы хороши пошти во вшем, – прошамкал Лопухину много лет назад старый генерал Липпельт, руководивший специальной подготовкой. – Я вижу в ваш лишь один недоштаток: вы шлишком шильно переживаете швои неудаши. Шапомните, от ошибок в нашем деле не заштрахован никто, но дельный работник, шовершив ошибку, штараетша немедленно ее ишправить, не тратя времени на бешполешное шамоунишижение. Предоштавьте нашальштву право наживать ваш ошлом, для того оно и шущештвует…»
Мудр был старый служака, царствие ему небесное. Заметил, уличил, попытался помочь.
Да видно, не в коня корм.
Винить и оправдывать себя Лопухин, однако, прекратил. Усилием воли перевел мысль в практическую плоскость.
Понемногу выстраивалась логическая схема. Чего желает государь? Нет причин сомневаться в искренности слов, сказанных им на лужайке перед Монплезиром. Помимо политического значения вояжа государь горячо надеется на то, что наследник проветрится и возьмется за ум. Чего хочет цесаревич? Ну, это совсем просто: продолжать жить в свое удовольствие, сиречь кутить и бесчинствовать без помехи. В чем состоял авантаж пиратов? Тоже ясно: пленить наследника российского престола и потребовать за него колоссальный выкуп. Опасность разбудить русского медведя вольным ярлам до лампады, им бы хапать да хапать… Теперь англичане… К чему стремилась британская секретная дипломатия, науськивая пиратов, и британские же секретные службы, засылая диверсантов? Тоже не вопрос. Как минимум: помешать плаванию, сразу выиграв фигуру в дипломатической игре. Как максимум: развязать долгую и изнурительную войну между Россией и пиратской республикой, тайком поддерживая пиратов в этой войне, а затем выступить по обстоятельствам – либо посредником в мирных переговорах, либо падальщиком на поле боя. При случае урвать себе Ньюфаундленд. Изумительно выгодная и привычная Альбиону роль смеющегося третьего.
Не исключен и третий вариант: открытое выступление на стороне пиратов против антиисландской коалиции (буде таковую удастся создать) и как следствие общеевропейская война. Мотивы прозрачны: Британия во что бы то ни стало желает остаться единственной морской сверхдержавой, без чего немыслимо существование гигантской колониальной империи…
Что же было противопоставлено этим планам? Дипломатическая подготовка экспедиции? Увы. Боевая мощь, заключенная в одном паровом корвете и одной героической устаревшей канонерке? В то время как один-единственный русский броненосец в четверть часа раскатал бы всю флотилию Рутгера Кровавый Бушприт, опоздай она кинуться врассыпную?
Вот то-то и оно.
Полковник Розен, делясь опасениями касательно реальности похода во Владивосток, был тысячу раз прав, но не договорил того, что наверняка вертелось в его генштабистской голове. Кто в России был заинтересован в том, чтобы поход окончился неудачей? Точнее, в том, чтобы наследник престола угодил в заварушку с печальными для него последствиями?
«Малый» двор и вся пьянь и дрянь, облепившая наследника, как мухи… это самое?
Ни в коем случае. Мухи не станут губить свой пищевой ресурс.
Высшая аристократия империи, пустые и бездарные отпрыски вырождающихся фамилий, числящиеся в лучшем случае по Министерству двора?
Нет, не они. Им невыгодно. При таком государе, каков Константин Александрович, у них почти нет шансов выдвинуться на ключевые посты. При Михаиле Константиновиче такие шансы появятся.
Мраксисты и прочие радикалы?
Тоже не они. По всей логике, им, хоть и безбожники, следовало бы ежедневно молиться за здравие цесаревича, а имея в руках хоть какие-нибудь рычаги влияния на события, всячески оберегать его, пылинки с него сдувать! Потому что лишь при таком государе, каким станет – если станет – цесаревич Михаил Константинович, только и могут возникнуть предпосылки к любезной им социальной революции. Да и нет у них никаких рычагов влияния, нос не дорос.
Или они противу всех фактов умнее и – страшно подумать – влиятельнее, чем кажутся? Война им на руку, особенно если удастся раздуть ее до общеевропейских масштабов… Хотя сама по себе война ничего им не даст. Вот если бы им свезло и возвести Михаила Константиновича на престол, и войну начать, и добиться поражения России… Таких везений, однако, не бывает.
Значит, наоборот, патриоты, верные престолу монархисты, люди активного ума, достигшие чинов и влияния не родовитостью, но способностями? Те, на ком, по мнению очень многих, держится Россия? И первый из них – морской министр адмирал Грейгорович?
Впору было забыть о вагонетке и хлопнуть себя по лбу. Лопухин лишь ругнулся вполголоса. Просмотрел! Оставил военным военные вопросы, чересчур увлекся ловлей агентов! Да и надзор за цесаревичем отнял слишком много сил и драгоценного времени. В итоге пришлось уделить все внимание тактике, забыв о стратегии. И вот вам результат!
Морской министр Лазарь Спиридович Грейгорович… Не будучи представлен ему лично, Лопухин не раз видел при дворе неестественно прямую фигуру старика в черном флотском мундире с панцирем сверкающих наград повыше кортика, пониже раздвоенной седой бороды. При нем русский флот интенсивно строился и перевооружался. О нем говорили: ох и крут, но справедлив. И успешная блокада норвежских фиордов во время последней кампании, и новаторский учебник морской тактики, и доступ в Морской корпус разночинных и крестьянских детей, показавших должные способности, и спешно сооружаемые военно-морские базы во Владивостоке и Петропавловске-Камчатском – все это был он, адмирал Грейгорович. Умен. Способен. Деятелен. Абсолютно бесстрашен. Авторитетен в своей области сверх всякой меры. Патриот России до мозга костей. Неужели – он?
