Андрей Посняков - Из варяг в хазары
Не понравился чем-то незадачливый сурожец каган-беку Завулону, ныне покойному, чтоб он в аду жарился на самой большой сковородке. И вроде Евстафий нигде ему дорожку не переходил, даже взятку — как подсказали — заранее дал: подарил красивого армянского мальчика, который, правда, вскоре подох, собака, объевшись недозрелыми сливами. И хотя тут уж Догорол явно ни при чем был, осерчал на него каган-бек, даже велел бросить в тюрьму и приковать цепью к каменной стене, словно какого-нибудь должника-неплательщика. Потом уже, когда вышел из темницы, сообразил: видно, кто-то каган-беку гораздо лучшую взятку дал, да хоть тот же бен Кубрат или Вергел. Ох, грехи наши тяжкие… Недаром говорится — от сумы да от тюрьмы не зарекайся. Впрочем, Евстафий воспринял случившееся вполне философски: пока жив — и ладно. Могло ведь и хуже быть. А так — что ж… Разыскал своих, сходил вечером в баню — неплохая баня в Итиле, ничуть не хуже сурожских — и следующим утром засобирался в обратный путь.
До Саркела мно-ого фарсахов, за один день не пройдешь, не пройдешь и за пару. Да еще печенеги всюду рыщут, словно голодные волки. Надо же, совсем обнаглели, ворвались среди бела дня в город, разграбили дворец каган-бека, самого каган-бека убили — туда ему и дорога, змею. Ужас что творится! Потому, подсчитав оставшееся серебришко — не только серебришко, но и блестящие золотые солиды у Евстафия в заначке были! — решил купец всё-таки нанять надежную охрану да знающего проводника.
Сказано — сделано. Где еще проводников да охрану искать, как не на рынках? За день Догорол обошел все — и нашел-таки. Четверо варангов — так ромеи называли норманнов — воины хоть куда. Один — молодой, мордатый, толстый, по глазам видать — гад, каких мало, да Евстафию не до выбора было. Как говорится, на безрыбье… Второй — здоровенный вислоусый детина самого глуповатого обличья, этот понравился купцу больше всех. Третий — тощий, но видно, что жилистый, сильный, с рожей висельника. Чернявый, больше похож на хазарина или печенега, нежели на варанга. Ну, и четвертый — седой длиннобородый старик, Евстафий его принял было за главного, и ошибся — верховодил всем молодой толстяк. Правда, висельник с вислоусым не особо-то его слушались, себе на уме были, уж на это-то у сурожца был взгляд наметан.
Там же, на рынке, отыскался и проводник — давнишний знакомец Сармак, он же, собственно, и привел остальных. Сказал, что будет еще и пятый — слуга по имени Грюм, но он подойдет позже, по пути. Потом, оглянувшись и подмигнув купцу, предложил купить у него двух невольников — молодого работящего мордвина и красивую славянку-девственницу. Просил на удивление недорого, что, с одной стороны, вызывало некоторые подозрения, но с другой… Чего сурожскому купцу Евстафию Догоролу еще терять-то было? Всё, что можно, он здесь уже потерял, одна надежда осталась — на Саркел. Там всё — корабли, верные люди, деньги.
Главное, конечно, корабли. Не дай бог, еще сгорят — этого Евстафий больше всего опасался, далее заставлял себя не думать о страшном, чтобы не сглазить, да всё же, как только отвлекался от дел — так полыхало в его глазах оранжевое буйное пламя. Ой, не дай господи!
Потому и невольников взял — на свою голову как потом оказалось! — без особого осмотра. Девка красивая оказалась, а девственница — не девственница, черт с ней, довезти бы до места. А вот парень… «Молодой работящий мордвин», как же! Да в нем слепой только не увидит варанга! Вон взгляд-то какой — холодный, ненавидящий, волчий. Если б не раненая нога, давно б, наверное, убежал, а так пока и ходил, хромая да стиснув зубы… Ну, взял, так взял… На головы — мешки, руки-ноги связали, посадили на коней — едьте себе. Ну, конечно, на мешки надежда была слабой. Неужто охранники не прознают про девку? Блюсти ее девственность — если она и была — Евстафий вовсе не собирался. Слишком много хлопот, а дорога дальняя, вернее, не столько дальняя, сколько опасная — всякое может случиться. Вот покажется Бузан-река, тогда…
Если, конечно, самому купцу раньше потешиться не захочется. А почему бы и нет? Ну и что с того, что девственность порушится? Лучше уж синица в руке… Евстафий Догорол страсть как любил молодых девок, оттого, к собственному стыду, бит был неоднократно законной супружницей Марфой. Девки купца тоже любили. А что — нрава незлобивого, веселый, на деньги не жадный, а что горб — так зато на лицо приятный и в любви зело искусен. Так что и эта… Черт с ней, лишь бы корабли не сгорели. Вот дьявол, снова про пожар подумал, а ведь зарекался уже!
Небольшой караван двигался по голой степи, кое-где перемежающейся поросшими редковатым лесом возвышенностями. Снег частью стаял во время оттепели, а частью застыл в оврагах и балках длинными ноздреватыми языками. Подмораживало, и, хотя над головами путников по-летнему ярко голубело небо, таящиеся на горизонте серые тучки вполне могли разродиться снежной пургой уже вечером, а то и сразу после полудня. Сурожец не стал рисковать, и как только тучи затянули большую часть неба, велел располагаться на ночную стоянку. Лошадей и волов укрыли в балке, стреножив и крепко привязав, рядом разбили шатры. Развели костер, обогрелись и, плотно поужинав солониной и дичью, повалились спать — кто в шатрах, а люди попроще — накрывшись попонами и плащами около лошадей и тюков с товарами. Там же привязали к кусту и раненого варанга. Нога у него распухла, и Евстафий беспокоился, как бы тот не помер раньше времени. Самолично осмотрел рану, велел слугам привязать полынь к ноге — говорят, помогает.
— И чего это он возится с этим ублюдком, Хакон? Всё равно ведь подохнет.
— Не знаю, господин Лейв. — Старый Хакон пожал плечами. — Судя по ране — выживет… если не умрет сегодня ночью. Видал я такие раны, вот, помнится, плыли мы как-то с Торольвом Бродячей Собакой от земли саксов…
Лейв Копытная Лужа отошел в сторону. Не очень-то его интересовали истории, коими щедро потчевал всех Хакон. Оглянулся на ушедшего в свой шатер сурожца, подозвал лысого Грюма.
— Ночью будешь следить за ромеем, — тихо сказал Лейв. — И если он захочет обойти всю стоянку — Проверить, или еще для чего, — устроишь шум.
— Слушаюсь, мой господин, — поклонился Грюм.
По его мнению, что-то не то делал молодой господин в последнее время. Хельги-ярл, старый враг истинного хозяина Грюма Скъольда Альвсена, до сих пор жив, что же касается торговой удачи, то если бы не старый Хакон, о ней вообще можно было бы умолчать. Да, если так пойдет и дальше, Грюму совершенно нечем будет обрадовать Скъольда. Совершенно нечем. Вот и сейчас — Лейв, видно, захотел поквитаться со Снорри, на которого затаил зло еще с тех пор, как тот хорошим пинком отправил его у всех на глазах в лужу. А если хозяин, ромей, обозлится из-за смерти раба? Это ведь теперь его собственность, а вовсе не Лейва. Впрочем, если купец и обозлится, то это будет хуже только для него. Оружие и воинское умение явно на стороне Лейва и остальных норманнов. Да и вряд ли ромею выгоден конфликт — проводник ведь, в конце концов, тоже не очень-то достоин купеческого доверия. Так что если и подохнет Снорри от руки Лейва, никому до этого не будет никакого дела. Купец обиду стерпит, по крайней мере сейчас. Значит, нечего за ним и следить ночью, так и замерзнуть недолго, превратившись в сугроб, вон, снег-то как повалил — хлопьями.
Снорри Харальдсен спокойно ждал Лейва. Он знал, что Копытная Лужа обязательно придет к нему рано или поздно. Придет, чтобы отнять жизнь. Что ж, пусть приходит. А вот кто у кого заберет жизнь — это еще как сказать. Несмотря на тяжелую рану, Снорри собирался бороться, незаметно разогревал замерзшие руки, потихоньку пытаясь развязать ременные узлы.
А в дне пути от стоянки Евстафия Догорола, не так уж и далеко от Итиля, располагался на ночлег караван Ибузира бен Кубрата во главе с любимым племянником купца, молодым Езекией.
Под надежной охраной шел караван, сам варяжский ярл Хельги, вернувшись из печенежских степей, изъявил желание возглавить охрану. И вот теперь сидели у костра ярл и его друзья — Конхобар Ирландец и послушник Никифор. Саркел являлся для них лишь первым шагом на пути к Киеву. Улыбаясь своим мыслям, ярл вполуха слушал рассказы Никифора о распятом Боге. Видел, как недоверчиво качал головою Ирландец, а Езекия… Езекия, похоже, вовсе не слушал — вертелся, вздрагивал да время от времени подозрительно посматривал в степь. И не зря!
Словно призраки, вылетели из темноты черные всадники в лисьих остроконечных шапках. Загарцевали вокруг костра, свистя и потрясая копьями. Езекия зайцем понесся к оврагу — ловкий бросок аркана прервал его бег, и приказчик в ужасе застонал, увидав перед глазами блестящее острие кинжала… Где же, наконец, охрана? Что-то не слыхать шума битвы! Что, все уже перебиты? Или позорно бежали, отдав на растерзание разбойникам его, несчастного молодого Езекию?
