Василий Звягинцев - Бульдоги под ковром
Берестин слушал, постукивая пальцами по краю стола. Только губы дрогнули в намеке на улыбку. А Левашов все никак не мог сообразить.
– Давай без словоблудия, а? Что-то я плохо врубаюсь. Какой ты там год назвал?
– Двадцатый год. Август, – раздельно, словно вбивая гвозди, произнес Новиков. – Небольшая операция – и все! Лет сорок спокойной жизни для России, Европы и всех нас. Дошло?
Берестин коротко кивнул, улыбнувшись будто бы своим мыслям, потянулся к бутылке, закрепленной в штормовой решетке посередине стола. Пароход неожиданно просел кормой, и Алексей таки выплеснул чай из кружки. Правда, не на себя, а на пол. Выругался с чувством и одним глотком допил то, что еще осталось.
– Впятером? Переиграть Гражданскую? Слушай, а ведь может получиться, ей-богу, может! Тем более с моим «Генштабом»…
– Нет, ребята, вы как хотите, а это уже хрен знает что получается! – вдруг взорвался Левашов. При его обычной флегматичности такая внезапная реакция выглядела странно. Казалось бы, треп и треп…
Дело же было в том, что Новиков совершенно упустил из виду. Просто не подумал, увлеченный глобальностью замысла, что Олег отнюдь не пережил того, что довелось испытать им с Берестиным. В предыдущей жизни Левашов, в меру критически настроенный ко многим тогдашним реалиям, никогда не ставил под сомнение основополагающих моментов, и в довольно редких застольных беседах всегда горячо спорил с каждым, в том числе и с Новиковым, кто начинал фрондерские разговоры в духе передач «из-за бугра». Революция, Гражданская война, коммунизм, Ленин были для него… Ну пусть не святым, но бесспорным. Даже анекдоты «про Лукича» его коробили. Наверное, сказывалось влияние отца, правоверного сталиниста, с которым Андрей яростно спорил еще в школьные годы.
Так что в идейном смысле помполиты могли всегда на Левашова положиться.
– Ты что, Андрей, предлагаешь? Против своих войну начать? У нас же у всех отцы и деды!.. – Он даже задохнулся от возмущения. – Мы же с тобой, сам вспомни, мечтали – если бы нам на Гражданскую, в Первой конной…
– Ни хрена там, замечу, хорошего не было, в Первой, а также и во Второй конной, вкупе со всеми пехотными… – меланхолически вставил Берестин. – Как вспомню… То есть Марков… Дураком он был «в шестнадцать мальчишеских лет». Стоило три года убивать весьма приличных людей, потом пятнадцать лет мучиться мыслями – за это ли Я воевал или все же не за это? А потом в лагере гнить… Так то ж Марков, при его положении и воспитании, а нет-нет и задумывался, особенно когда в командировку в Италию съездил в тридцать пятом… Там вообще фашизм имел место, а и то подумалось – «живут же люди»…
– Да мне все равно, что ты там думал! Я сто раз за границей был, а ни разу в голову не пришло… Подумаешь, шмоток у них больше! – Он хотел сказать еще что-то, но особенный, невероятной силы удар, словно «Валгалла» напоролась на айсберг или плавающую мину, потряс судно. И через мгновение полутемный салон залило лучами ослепительно яркого полуденного солнца. Новиков метнулся к иллюминатору. Вокруг расстилался штилевой, тихий, как Азовское море летом, океан.
…Часа через два все, включая наиболее тяжело перенесшую морскую болезнь Ларису, собрались на самой верхней, так называемой «солнечной», палубе надстройки. Воронцов успел с помощью своих навигационных приборов, гораздо более совершенных, чем секстан или все прочее, чем он пользовался в предыдущей жизни, определить место «Валгаллы». Некоторые сомнения оставались в отношении времени.
– Ночью я бы запросто год вычислил, а днем…
Ночи, однако, ждать не пришлось. Ровно через семнадцать минут после этих слов вахтенный робот доложил, что встречным курсом на расстоянии двадцать миль движется плавающий объект. Скорость сближения сорок четыре узла.
– Ну и поздравляю! Что мы в двадцатом веке – гарантировано. У объекта скорость двадцать четыре, поскольку у нас – двадцать. Минут через пятнадцать скажу с точностью до десятилетия. Прошу всех в рубку. Кому интересно, конечно…
Интересно было всем. Момент, как ни крути, вполне исторический. Определяющий, можно сказать. Пока Воронцов вводил в компьютер соответствующие команды, объекты сблизились на расстояние, достаточное, чтобы сработала система опознавания. То есть оптические, радиолокационные и прочие комплексы внимательно рассмотрели цель, передали все ее характеристики в память компьютера, который соотнес их с информацией, содержащейся в «Джене» и иных справочниках военных флотов за текущий век. На полутораметровом цветном экране появилось отчетливое изображение идущего с легким креном темно-серого четырехтрубного крейсера, а бегущая строка сообщила: «Великобритания. Легкий крейсер типа «Сидней». Год постройки 1913-й, водоизмещение 5400 тонн, скорость 26 узлов, вооружение – 8– 152 мм орудий, 1– 76 мм, 2 торпедных аппарата. Анализируемый образец наиболее соответствует фотографии крейсера «Девоншир» из справочника Германского Главморштаба за 1916 год».
– Ну вот и все, судари мои… – со странной интонацией произнес Новиков. – Поздравляю. С новосельем. Здесь будем жить, значит…
– А почему вдруг шестнадцатый? – с сомнением и даже разочарованием спросил Берестин.
– Да потому, что крейсер предвоенной постройки, фотография сделана скорее всего после зачисления в строй, справочник готовился тоже перед войной и вышел в шестнадцатом… – пояснил Воронцов. Несмотря на то, что изображение на экране рисовало корабль во всех деталях и подробностях, и сам Воронцов, и, следуя его примеру, остальные предпочли выйти на крыло мостика, посмотреть на артефакт «живьем», через нормальную оптику биноклей.
На самом деле «артефакт» – первый материальный объект из ставшего реальным прошлого. Подтверждающий, кстати, не только подлинность межвременного перехода, но и то, что попали они в настоящее, то есть собственное прошлое, а не какое-нибудь параллельное.
Вряд ли в иной реальности гоняют по морям крейсера, один к одному соответствующие нашим справочникам.
Воронцов хотел послать рассыльного с вахты за оригиналом германского «Ярбуха», но с ходового мостика крейсера замигал ратьеровский фонарь.
– Просят показать флаг, – прочитал сигнал Воронцов и приказал поднять американский.
– Что они там дальше молотят? Ага… Ваше имя, порт приписки, пункт назначения…
– Чего это они? – удивился Берестин. – Война вроде кончилась…
– Еще не факт, – сквозь зубы бросил Воронцов. – Отвечаем: «Валгалла, Сан-Франциско, идем в Стамбул…»
И тут же выругался. Запоздало, потому что сигнальщик уже защелкал с невероятной скоростью шторками сигнального фонаря.
– Черт! Как же это я?.. Будет нам Стамбул, если год здесь действительно шестнадцатый… Надо бы – Лиссабон, что ли…
Крейсер сблизился с «Валгаллой» меньше чем на милю, с его мостика, снизу вверх, рассматривали пароход в бинокли пять или шесть офицеров, у лееров вдоль борта столпились десятка три матросов.
Наверное, их удивлял вид проносящегося мимо огромного белоснежного лайнера, безмолвного и пустынного, как «Летучий голландец», ибо тесная группка людей на мостике выглядела не то чтобы жалко, а слишком уж несоизмеримо с размерами и назначением трансатлантика. Да вдобавок наверняка кто-то из штурманов тоже сейчас листает справочник, чтобы выяснить, что это за «Валгалла» такая прет полным ходом через не протраленные до конца воды.
– Нет ли у вас свежих газет? – просигналил крейсер.
– Сожалею, но мы уже третью неделю в море, – ответил Воронцов и в свою очередь спросил с чисто американской бесцеремонностью: – Прошу разрешить спор штурмана с капитаном, кто вы – «Сидней» или «Девоншир»?
– Сочувствуем, но мы – «Саутгемптон». Счастливого плавания! – Ратьер мигнул в последний раз, и крейсер, отваливая влево, остался за кормой «Валгаллы».
– Слава те, господи, – то ли в шутку, то ли всерьез перекрестился Воронцов. – Обошлось…
– А если бы нет?
– Приказали бы остановиться, высадили досмотровую партию… Как минимум выяснить, кто из нас сумасшедший… И в самом деле, там союзники Дарданеллы штурмуют, полсотни линкоров и крейсеров садят по фортам прямой наводкой, вся морда в кровавых соплях, а мы в Стамбул да еще с кучей оружия на борту…
– Слушай!.. – Новиков вдруг воззрился на Воронцова в полном изумлении. – Откуда у тебя вообще этот Стамбул выскочил? Мы о нем вообще хоть раз говорили? Почему действительно не Марсель, не Лиссабон?
Воронцов поцокал языком, почесал затылок, вздохнул сокрушенно, явно придуриваясь.
– Точно не говорили? Вот черт, а я совершенно был уверен, оттого и вырвалось. Нет, ты меня не разыгрываешь? И в Стамбул честно не собирался?
Новиков в который уже раз убедился, до чего хитрый и злокозненный мужик достался им в товарищи. Прямо Хулио Хуренито какой-то. Великий провокатор из одноименного романа Эренбурга.
