Чужой среди своих (СИ) - Панфилов Василий Сергеевич "Маленький Диванный Тигр"

— А когда вы к нам переехали, — перебила её тётя Фая, — во Львов, и в наш отряд записалась, помнишь?!

Они, перебивая друг друга, начали рассказывать — то смеясь, когда вспоминали весёлые детские проделки, то промокая глаза, когда вспоминали, что от товарищей по детским играм, по сути, никого не осталось.

Весь обратившись в слух, киваю, боясь пропустить хоть единое слово. Это ведь история… история моей семьи, и отныне — моего народа, разворачивающаяся на фоне огромной общей трагедии…

— А помнишь Шломо?! — наклонившись к маме, заговорщицким громким шёпотом спрашивает тётя Фая, лукаво кося глазами на моего отца, — Он так мило за тобой ухаживал…

— Цветы дарил, — завздыхала мама, — красивый мальчик был, и так смущался…

— Да, да… — в такт кивает тётя Фая, — В сорок восьмом… Лагеря прошёл, сбежал, в Сопротивлении воевал… помню, какой он ввалился тогда к нам — грязный, тощий, одни глаза остались! А ничего, уже через месяц на задания ходил…

— А в сорок восьмом убили, — меланхолически добавила она после короткой паузы, — за три дня до Войны за Независимость. Совсем молодой был! Араб, ножом сзади…

— Да, писали… — кусая губу, кивает мама, — Меня тогда, после письма из Израиля, на допрос вызывали, но обошлось. Хотя напугали здорово…

— Я тогда тоже письма писал… — задумчиво сказал отец, — молодой был, наивный! Ничего после фронта не боялся! Просил отпустить меня в Израиль, воевать за независимость страны. Ну и сел… как террорист и член сионистского подполья.

— Многие тогда сели, — задумчиво сказала тётя Фая, — даже если писем никому ни писали. А так… время такое было.

— Время!? — выпалила мать, сжимая кулаки, — Да не время, а люди! Люди делают времена!

Она, явно в сердцах, добавила несколько слов на идише, и, тут же покосившись на меня, сказала строго:

— Ты таких слов не запоминай! Не стоит их вообще употреблять!

— Есть такие люди, ради которых новые слова придумать нужно, — неожиданно сказал отец, как-то очень ловко крутанувший в руках столовый нож.

— Я даже знаю парочку таких, — хмыкнул дядя Боря.

— Парочку? — тётя Фая вскинула бровь, — Я думала, много больше! Ты иногда с работы приходишь такой, что мне жалко становится, что моя фамилия не Даль! За тобой записывать надо, для новой редакции!

— А ты как думаешь? — возмутился тот, отвечая вопросом на вопрос, — Когда нас снабжают по третьей категории[iii], а спрашивают так, будто у меня лично — первая!

Разговор перескочил на категории снабжения, и я не то чтобы не слышал раньше этих понятий… Но одно дело что-то отвлечённое, между делом, а взрослые ещё и отмахиваются раздражённо, бросив пару слов, которые, по их мнению всё объясняют, и другое — вот так, развёрнуто и обстоятельно.

— Погодите… — не выдержав, перебиваю дядю Борю через несколько минуть, — это как? Даже когда продукты есть и логистика позволяет, всё равно нельзя? Какого…

Покосившись на маму, не договариваю фразу.

— А вот так! — флегматично отозвался мужчина, — Плановая экономика, слышал?

— Слышал, — озадачиваюсь я, не вполне понимая, что он имеет в виду.

— Вот, — с усмешкой кивнул дядя Боря, — Они, наверху, тоже слышали… и думают, будто понимают, что это значит.

— Ага…

— Отдельные недостатки ничего не значат, — добавил отец, и я не сразу понял, что он кого-то цитирует, — Плановая экономика основана на базовых постулатах марксизма-ленинизма, а учение Маркса всесильно, потому что оно верно!

— Ого… — до меня наконец дошло, что здесь, в СССР, фундаментом всего и вся является идеология, сомневаться в которой просто нельзя. А экономика, да, наверное, и всё прочее, подгоняется, чтобы пусть криво, косо, но влезло в догматические рамки советской идеологии. Хорошо ли, плохо ли…

…неважно! Учение Маркса всесильно, потому что оно верно!

[i] Ни ГГ, ни тем более автор, не имеют в виду, что в ватники, одежду с чужого плеча и калоши на босу ногу были одеты ВСЕ поголовно. Но в маленьком райцентре на Севере, а тем более в 1967 г., персонажей такого рода достаточно много, чтобы попаданцу «резало» глаза.

ПЫ. СЫ. Часть своего детства я провёл в Липецке, на одной из окраинных улиц с так называемым «частным сектором», и прекрасно помню, что хотя «парадная» одежда была у всех (а хороший вкус у немногих), но люди не считали зазорным дойти до продовольственного магазина (всего-то с километр!) в «огородной» одежде. В том числе и в калошах на босу ногу, старых пиджаках поверх майки, и в растянутых грязных трениках. Если по делам, то можно!

Но вечером на танцы — при полном параде.

[ii]БУНД (Всеобщий еврейский рабочий союз в Литве, Польше и России) (идишבונדБунд — «союз», полное название — אַלגעמיינער ייִדישער אַרבעטערסבונד אין ליטע, פּוילן און רוסלאַנד; Algemeiner Jiddischer Arbetersbund in Lite, Poiln un Russland) — еврейская социалистическая партия, действовавшая в Восточной Европе с 90-х годов XIX века — до 40-х годов XX века. Бунд считал себя единственным представителем интересов достаточно многочисленного на этих землях еврейского рабочего класса.

[iii] Каждый населённый пункт СССР был отнесён к одной из 4 категорий снабжения. Особая, первая, вторая и третья.

Глава 15 Не «Мы», а «Они»

Незаметно опустела бутылочка пейсаховки, и разговоры взрослых, раскрасневшихся от алкоголя и чувств, стали куда как более откровенными и интересными. Нас с Лёвкой не гонят из-за стола, и лишь изредка, покосившись, приглушают голос или переходят на идиш, на немецкий и польский, а то и на какой-то Эзопов язык, полный иносказаний и недомолвок.

Все эти тайны, по большому счёту, не стоят выеденного яйца. Воспоминания юности, работа, родственники… Разговоры рваные, обрывистые, с одной темы на другую взрослые переключаются, будто нажали кнопку на пульте, и так же легко перескакивают назад.

Весёлые смешки, которыми сопровождаются воспоминания детства, сменяются прикушенной губой или влажными глазами, потому что их товарищи по детским играм и проказам, как и большая часть родни, сгинула, как и не было! Это не блокадный дневник Тани Савичевой, но… страшно.

Пропавшие без вести при эвакуации и отступлении, убитые при погромах, сгинувшие в концлагерях, закончившие жизнь на виселицах с табличкой «Еврей и партизан» на груди, поймавшие пулю, шагнув из окопа навстречу накатывающейся волне в фельдграу, умершие от болезней и голода…

Десятки имён. Не посторонних людей, а дедушек, бабушек, кузенов…

Озноб по коже. Наша семья, да и евреи в целом, в этом не уникальны, но легче от этого не становится.

Понимание, почему евреи так вцепились в Израиль, в собственное государство, пропитывает меня. Страна, которая будет отстаивать (и отстаивает!) интересы твоего народа.

Моего…

Вечер встречи, вечер воспоминаний, каким-то странным образом похож на склеенную из кусочков старую киноленту. То пропадает звук, то вообще ничего не видно и не слышно, то какой-то кадр задерживается на экране несколько минут, и невольно врезается в память.

— Не слишком об этом распространяйся, хорошо? — в какой-то момент негромко просит меня мама, — Ничего такого в этом нет, но…

— Понимаю, — перебиваю, видя, как она мучительно пытается подобрать аргументы, — всё понимаю.

— Хорошо… — выдыхает она и гладит меня по голове, — А позже мы поговорим, обязательно поговорим! Обещаю…

… и снова — разговоры, разговоры…

Мелькают имена, даты и географические названия. Это не эпическое полотно, разворачивающееся специально для нас, а старый кинофильм, записи в небрежно перелистываемом блокноте.

Мельком, очень походя, как о чём-то несущественном, упоминается о том, что мама была в концлагере.

— … облава, а у меня листовка подобранная! Ну и… — она замолкла, подперев подбородок ладошкой.

— Бургомистра тогда у вас взорвали, — со знанием дела кивает тётя Фая, подхватывая с тарелки ниточку капусты, — вот немцы и зверствовали. Одного бургомистра партизаны убили, притом не самого плохого, а народу тогда похватали — ужас!