Оболочки (СИ) - Никонов Андрей

(44). Сторона 1. 20 июня, суббота.

(44). Сторона 1. 20 июня, суббота.

Майор полиции Курочкин стоял, сжав кулаки, и смотрел на Чурова, а тот – на заведующего реанимацией Грумина.

– Не дам я своего разрешения, – наконец сказал он, – ты что мне предлагаешь, своими руками парня убить?

Чуров и так выглядел смущённым, а после этих слов вообще поник.

– Лёня, я понимаю, жалко его, но мы чего только не делали, так, Савелий?

– Угу, – Грумин кивнул, – это не только твой пасынок, Димка нам тоже не чужой, делаем всё, что можем, анализы каждые два часа, ЭЭГ снимаем, МРТ, УЗИ, что в больнице есть полезного, из всех отделений тащим. Девчонки вон, медсёстры, глаза на мокром месте у них, парня все тут любили.

– Любят, – поправил его Леонид Петрович. – Уже в прошедшем времени о нём говоришь?

И перевёл взгляд на лежащее на кровати тело Димы Куприна. Тот ни на что не реагировал, компрессор ИВЛ тихо гудел, подавая воздух в лёгкие, водитель сердечного ритма давал разряд один раз в секунду, заставляя желудочки и предсердия то расслабляться, то сжиматься, по трубке, уходящей в вену, в кровь потихоньку поступала питательная смесь вперемешку с лекарствами, вторая трубка, выходящая из другой вены, уходила в аппарат диализа.

– Ты меня как коллегу послушай, – упрямо сказал Чуров, – Куприн не жилец, его показатели с каждым часом падают, полиорганная недостаточность развивается, а про мозг я уже не говорю, овощ овощем. Да, наш сотрудник, ухаживаем мы за ним бесплатно, считай, никто не ноет, потому что Димка отличным фельдшером был и вообще человеком, но мы с Савелием врачи, у каждого из нас личные кладбища, у него поменьше, у меня побольше. И каждый, кто там лежит, как зарубка на сердце, всё время думаешь, а вдруг могли спасти, вытащить. Но это эмоции, разумом-то осознаешь, что нет, не могли. В общем, Леонид, не согласен, пиши отказ. Мать его, как я понял, сюда не придёт?

– Дома рыдает.

– И отца тоже нет, так? Не нашли ведь его?

Майор Курочкин помрачнел ещё больше. Его и отдел полиции, считай подставили – следственный комитет, по их официальной версии, подозревал, что Сергей Куприн жив и здоров, и даже засаду устроил в лице этой пигалицы-следователя, в надежде, что тот появится рано или поздно в собственном доме. И та постаралась от души, вот только действовать в одиночку не каждый матёрый мент сможет, куда там этой овце.

Группа быстрого реагирования среагировала не очень быстро, и оказалась на месте преступления только через десять минут, почти одновременно со скорой и полицией, которых вызвали соседи. За это время человек, который, как считало следствие, был Куприным-старшим, сбежал на автомобиле «Ниссан Икстрейл», принадлежащем Вере Нефёдовой. План «Перехват» результатов не принёс, машину нашли брошенной в нескольких километрах от города, и пока что местонахождение Сергея Куприна известно не было. Обыск дома пасынка тоже ничего не дал, его провели на следующее утро, и нашли только проломленную стену в подвале. Так что у Курочкина был один труп, один тяжело раненный следователь, пока не пришедший в сознание, и его, то есть её жертва – экспертиза подтвердила, что Нестерова стреляла в Дмитрия Куприна, причём в спину, то есть в затылок. А ещё где-то гулял на воле сбежавший мертвец, который что-то в собственном доме прятал. От такого самому хотелось повеситься или застрелиться.

– Делайте что хотите, но парня мне вытащите, – сказал он. – Если деньги нужны, я найду.

– Хорошо, – Грумин вздохнул, покачал головой, – но ты пойми, майор, бесполезно всё это. Есть больные хоть безнадёжные, но стабильные, они могут вот так годами лежать, на аппарате жизнеобеспечения. С Димой всё плохо, думаю, максимум неделя или две, и организм загнётся, что бы мы не делали. Мозг уже мёртвый, почки отказали, печень на очереди, гангрена на руках и ногах начинается. И перевозить его нельзя, нетранспортабельный.

– Значит, так и будет, – упрямо сказал майор. – Мёртвый, не мёртвый, пока сердце бьётся, человек жив.

– Хорошо, я составлю список. Смеси, лекарства и расходники, кое-что найдём, а остальное придётся покупать, тысяч на двести пятьдесят, а то и триста потянет в месяц, препараты импортные, дорогие. Мы тоже скинемся, кто сколько может, но про зарплату врачей ты в курсе.

Дверь хлопнула, молодой человек остался один.

Через два часа внизу, на первом этаже, появился человек с чёрным чемоданчиком – он прошёл мимо охранника, показав тому удостоверение.

– Зинченко Артём Сергеевич, прокуратура, – представился посетитель дежурной медсестре. – Могу я видеть Дмитрия Куприна?

– Нельзя, – безапелляционно заявила пожилая женщина, она и не таких здесь видала. – Куприн в коме, вход в бокс запрещён.

– Да я понимаю, что он без сознания, но мне необходимо в этом убедиться. Отчётность, – Зинченко продемонстрировал лист бумаги с тремя печатями и грозными росчерками, – начальство шкуру спустит. Может быть, проводите? Я одним глазком взгляну на потерпевшего, сфотографирую, распишусь и уйду. Пожалуйста.

Медсестра вздохнула.

– Люба, – крикнула она, – подмени, я на пять минут.

Посетитель благодарно улыбнулся, в сопровождении медсестры поднялся по лестнице, натягивая белый халат, огляделся, убедившись, что коридор пуст и их никто не видит, и зашёл в открытый бокс.

– Вот он, болезный, – медсестра ткнула пальцем в больного. – Убедились?

– Спасибо, – посетитель вместо того, чтобы тихо уйти, приложил к шее женщины пластину, та обмякла и опустилась на пол.

Зинченко ногой пододвинул стул к кровати, уселся, положил чемоданчик на колени, открыл, достал планшет и шприц.

– Ввести в вену, отключить аппаратуру, ввести вторую дозу, – пробормотал он. – Чёрт, они издеваются, да?

Вены у молодого человека были синие, выпуклые и напряжённые, и всё равно, игла вошла в нужное место только со второго раза. Пока посетитель отключал аппаратуру и отсоединял катетеры, больной кашлянул, моргнул. Зинченко тут же поменял шприц, и ввёл ещё одну дозу. Глаза молодого человек широко открылись.

– Поку аме Ахе Пукч, – хрипло произнёс он, прикладывая средний и указательный пальцы ко лбу.

Рука больного сильно дрожала. Посетитель сверился с планшетом, оттолкнул стул, опустился на колени, держа чемоданчик в руках.

– Счастлив служить тебе, господин, – произнёс он, наклонив голову. – Отныне твоё имя - Дмитрий Куприн, двадцать четыре года.

Молодой человек огляделся, брезгливо кривясь, уткнулся взглядом в медсестру.

– Жива? – спросил он по-русски, голос звучал почти нормально, с лёгким акцентом, который от слова к слову сходил на нет. – Кто это?

– Служанка, господин, она очнётся через несколько минут. Твоя оболочка была в коме, нельзя просто встать и выйти. Нужно дождаться лекаря, и сделать вид, что ты выздоравливаешь.

Больной ничего не сказал, только кивнул головой. Он сжимал и разжимал ладонь, глядя на почерневшие пальцы, словно пытался там что-то увидеть и не находил.

– Базовые воспоминания оболочки, очищенные от эмоций, появятся в течение часа, язык ты уже освоил, курс восстановления стандартный, инструкции в терминале, господин, – Зинченко собрался было встать с колен, но под тяжёлым взглядом больного передумал.

– Странно себя чувствую, – сказал тот. – Словно чего-то не хватает.

– Уровень реальности низкий, третий круг, положительный резонанс, но здесь указано, что все твои требования выполнены, – посетитель говорил извиняющимся тоном, словно был в этом лично виноват. – За выбор конкретного мира и конкретной оболочки отвечают координаторы, господин, я всего лишь встречающий, и не знаю деталей.

– Дмитрий Куприн, – больной встал, чуть подпрыгнул, покачался, прислушиваясь к ощущениям, – меня зовут Дмитрий Куприн. Проваливай.

– Как тебе будет угодно, господин, – посетитель достал из портфеля ещё один планшет, золотой жетон и коробку с таблетками, положил на тумбочку. – Если ты решишь оставить эту оболочку подольше, придётся доплатить.