Анна Овчинникова - Друг и лейтенант Робина Гуда
Как только певец замолчал, все наперебой принялись выражать свое восхищение, а больше всех старался шериф ноттингемский. Правда, восхищались только те, кто находился на украшенной яркой драпировкой трибуне, для большинства же людей, собравшихся внизу, пение на французском было просто мелодичной абракадаброй. Поэтому глазевшие на знать ноттингемширцы говорили вовсе не об искусстве менестреля, а о том, сколько может стоить такая арфа, или о том, который из восседающих рядом с королем незнакомых дворян — Дэвид Хантингдон, отец Робина Гуда.
Наконец один из явившихся с Хантингдоном солдат снисходительно растолковал местным олухам, «который он», и его слова сразу стали передаваться из уст в уста, пока не обежали всю толпу. Видя устремленные на него отовсюду взгляды и даже тычущие пальцы, седой мрачный воин в кольчуге под алым плащом нахмурился еще больше, а король не смог скрыть своего удивления. Вильям Певерил, который маячил за спиной Ричарда назойливым фамильным привидением, торопливо сунулся с объяснениями; выслушав его, король и граф Хантингдон потемнели, как ельник под дождем.
Менестрель тем временем подкрутил струны арфы, приготовившись начать новую песню, но тут за дальним концом внешнего барьера послышались призывные пиликающие звуки, и многие зрители потянулись туда.
Это предоставило мне возможность убраться подальше от трибуны. «Из большинства» — таков был сегодня мой девиз, поэтому я присоединился к многочисленным зевакам, окружившим старого глимена. Старик наигрывал на кротте — диковинной помеси скрипки и арфы, а когда решил, что вокруг собралось достаточно народу, извлек смычком из струн особенно будоражащий вопль и начал петь.
После первого же куплета слушатели притихли. Надтреснутый тенорок глимена, конечно, нельзя было сравнить с хорошо поставленным голосом королевского менестреля, да и обшарпанный инструмент старикана время от времени давал «петуха», зато он пел на чистейшем саксонском, и не что-нибудь, а новую песню про Робина Гуда! Во всяком случае, я еще не слышал такой баллады. И мне оч-чень интересно было узнать подробности того, как мы с Робином спасли Вилла Статли, покрошили на куски десятерых норманов и обратили в бегство всех остальных. Если старик узнал об этом случае от ретфордских крестьян, воображение у тех работало будь здоров!
Но молодцы не стали ждать,
Когда настанет срок, —
От Робин Гуда и стрелков
Пустились наутек.
Виль Статли закричал им: «Стой!
Проститься вы должны.
Вам больше Гуда не встречать
В лесах родной страны».
— ...Не думал я, — промолвил Виль, —
Что из лесных долин
Джон Маленький сюда придет
И ты, мой господин.
Теперь опять свободен я,
Враги мои бегут,
За все благодарю тебя,
Веселый Робин Гуд!
( Перевод Всев. Рождественского).
Что ж, по сравнению с некоторыми другими подобными шедеврами эта песня была еще не из самых худших.
Остальные слушатели, не такие придирчивые, как я, и вовсе не заметили в ней недостатков — Робин Гуд победил, добро восторжествовало, зло оказалось наказанным, чего еще можно было ожидать от хорошей баллады?
Как только певец замолк, его засыпали монетами и требованиями спеть еще. А пока старик подбирал деньги с травы, местные жители и солдаты из Йоркшира чуть не подрались, поспорив о том, чей Робин Локсли, если, родившись в Йоркшире, он ушел разбойничать в Шервуд? Здешние крестьяне доказывали, что Робин — их и только их, йоркширцы были с ними решительно не согласны. Спор чуть было не перешел в потасовку, но едва старик провел смычком по струнам, как все затихли, снова обратившись в слух. На этот раз глимен затянул не героическую, а комическую песню — о том, как Робин отправился торговать горшками на Кружевной рынок Ноттингема и как даже ухитрился продать несколько горшков жене шерифа.
Все споры были забыты, и чужаки, и ноттингемширцы дружно ревели от смеха, подталкивая друг друга локтями... А громче многих других хохотал всклокоченный черноволосый тип со шрамом на лбу. Он так веселился, что мне пришлось украдкой показать ему кулак; весельчак хлопнул себя ладонью по губам и сразу посерьезнел.
Баллада еще не была окончена, когда над полем грянул надсадный рев большого рога, возвещающий о начале состязаний. Он прозвучал раз, и другой, и третий, но никто из слушателей не двинулся с места, пока старик не пропел об очередном триумфе Робина Гуда, о том, как разбойник посрамил шерифа, опустошил кошелек вице-графа и раздал золото окрестным беднякам.
Только после этого ублаготворенный люд наградил певца с почти робингудовской щедростью и потянулся к ристалищу, где тем временем были установлены деревянные мишени с нарисованными на них черными кругами.
В первом туре состязаний участвовали двадцать четыре стрелка, из которых только дюжина сумела попасть во внутренний круг мишени. Наверняка результаты оказались бы лучше, если бы не южный ветер, налетавший непредсказуемыми порывами и мешавший стрелкам как следует показать свою меткость.
Второй тур продлился дольше, чем первый, — наверное, потому, что в него вошли самые опытные лучники, делавшие все, чтобы перехитрить коварный ветер. Некоторые так долго выжидали перед выстрелом, что соскучившиеся зрители принимались свистеть, орать и всячески подзадоривать их; или же спрашивать, не хотят ли стрелки побриться, не то у них скоро вырастет борода до колен; или интересоваться, где живут их подружки, — дескать, надо сходить и утешить бедняжек, ведь тем уже не судьба дождаться своих нерасторопных дружков! Один из лучников, выведенный из себя насмешками, в конце концов заспешил и влепил стрелу в самый край мишени, зато остальные попали во внутренний круг, за что были вознаграждены одобрительными криками и правом участвовать в следующем туре.
Цветочки кончились, начались ягодки.
Разрисованные доски отодвинули на пятнадцать ярдов — теперь приготовившихся к новому испытанию лучников отделяло от мишеней сто десять шагов.
Среди шестерых счастливцев, удостоившихся чести быть поименованными перед самим королем, оказались: йоркширские лучники Вилл Голден из Донкастера, Джон Линдсей из Халифакса и Адальберт Дир из Викфилда, лучник из Честерфилда Сэм Райен, лесник из Папплвика Стивен Коулт и шурин Коулта Арнольд Форест из Дерби.
Выкликнув имена шести самых метких стрелков, маршал турнира оглянулся на шерифа, и я увидел, что Певерил всматривается в шестерых претендентов на серебряную стрелу так, как будто хочет разглядеть не только их физиономии, но и души. Я снова начал глубоко дышать только тогда, когда шериф разочарованно кивнул маршалу, который тут же дал сигнал начинать.
На этот раз лучники выжидали еще дольше — расстояние для прицельной стрельбы было слишком велико, чтобы спешить. Они стреляли по трое, каждый в свою мишень, и из первой тройки попал в цель только Джон Линдсей.
Зрители, столпившиеся за барьером, шумели все громче и азартнее, зато на трибуне мало кто интересовался состязанием — кроме, конечно, Вильяма Певерила. Шериф вертелся так, словно в штаны ему заползла змея, и то и дело вытирал пот со лба. Король громко беседовал с Дэвидом Хантингдоном, менестрель налаживал струны арфы, немногочисленные дамы в задрапированной розовой и синей тканью отдельной части трибуны тараторили и кокетливо поглядывали на приезжих рыцарей.
Но даже эти болтуньи замолчали, когда вторая тройка заняла место первой: пока Стивен Коулт и Адальберт Дир смазывали салом перчатки, Арнольд Форест успел пустить стрелу, угодив точно в центр мишени. Толпа встретила такой поразительный успех удивленными криками, а шериф встрепенулся, словно охотник при звуках призывного собачьего лая, и впился взглядом в меткого стрелка.
Дьявол, ну почему этому типу обязательно нужно выпендриваться? Он что, не мог хотя бы для виду потянуть время? Куда там, ему обязательно надо пустить пыль в глаза! Пресвятая Богородица, дай нам только выбраться отсюда, уж я намылю холку несносному пижону, плевать, что он на восемьсот с гаком лет старше меня!
— Хорошо стреляешь, Форест из Дерби! —обратился маршал турнира к загорелому лучнику.
— Да разве ж я посмел бы плохо стрелять перед лицом самого великого государя из всех, какие появлялись в Англии со времен Альберта Великого! — серьезно ответил Форест, отвешивая поклоны в сторону трибуны. — Я бы посрамил свою родню, выстрели хоть чуток похуже!
