Андрей Родионов - Святой воин
С громким стуком топор падает вниз, тяжелое лезвие до половины погружается в расщепленную доску пола. Рыцарь пару секунд недоуменно глядит на предавшую его руку, из простреленного предплечья хлещет алый ручей. Синие глаза белеют от ярости. По-волчьи оскалив зубы, Пьер левой рукой рвет из ножен длинный кинжал, такие в Древнем Риме, не чинясь, именовали мечами. Тут же на его затылок обрушивается обух топора, и баварец, оглушенно закатив глаза, падает на пол. Толстые доски жалобно крякают, выбрасывая клубы пыли.
— Готов! — с удовлетворением констатирует лейтенант де Брюлье. — Взяли живым, как вы и хотели. — Повернувшись к воинам, офицер с ухмылкой бросает: — Связать его, да покрепче! Он кабан здоровенный, возьмите сыромятные ремни. И распахните чертову дверь, пусть сквозняком вытянет гарь. В этом дыму мы бродим словно в чистилище, а я еще слишком молод, чтобы терпеть чад адских котлов и сковородок!
В ответ раздается дружный гогот, несколько человек наперебой высказывают свое мнение, отличающееся от мнения начальства. Де Брюлье снисходительно пропускает остроты мимо ушей. Он, как и всякий гасконец, ценит острое словцо, к тому же надо дать солдатам расслабиться после боя.
— Секунду! — вмешиваюсь я. — Сначала снимите с пленника доспех, я остановлю кровь. Умрет он, и кого же я допрашивать буду?
Тут я слукавил, конечно. Нет никакого смысла его допрашивать, все и так ясно. Можно было десять раз перехватить Пьера на пустынной дороге и расстрелять из арбалетов, отравить ядом или же просто всадить в горло стилет, благо подобных умельцев среди людей графа де Гюкшона хоть пруд пруди. Но я решил дать ему шанс на жизнь, раз уж Пьер так дорог Жанне. Она знает его с детства, и, черт побери, я не желаю, чтобы Дева лила слезы, узнав о его смерти. Жанне и без того приходится тяжело! С каменным лицом я выслушал доклад лейтенанта де Брюлье о том, что двое наших воинов убиты, еще двое ранены, причем один достаточно тяжело.
Вздохнув, я приказал принести медицинскую сумку. Настало время заняться ранеными, и уже после я прочту письмо, которое Пьер де Ли хранил на груди. Свиток, за который сегодня погибли пять человек, запечатан перстнем герцога Баварского. Интересно, что там, внутри? План очередного заговора с целью захвата власти, торг по поводу оплаты военной помощи, требования новых территориальных уступок? И ведь заговорщики примут все условия, не торгуясь, лишь бы прорваться к вожделенному трону, надвинуть на уши корону и править, править, править до упаду!
Пока я раздумывал о политике, руки споро промывали раны, шили, накладывали повязки. Похоже, оба наших раненых останутся жить, — раны хоть и глубокие, да и крови бойцы потеряли чуть не по ведру, но они явно родились с серебряной ложкой во рту, везунчики. А вот Пьеру де Ли пришлось хуже. Пуля «Беатрис» практически оторвала ему правое предплечье, превратив обе кости в груду мелких обломков, а мягкие ткани — в кусок рыхлого кровоточащего мяса. Если просто перевязать рану, то неминуемо разовьется гангрена, а это верная смерть.
Век пороха принес с собой невиданные ранее телесные повреждения, лет через триста доктора выдумают целую науку о ранениях, военно-полевую хирургию. Затем возникнет военная токсикология, то бишь наука о лечении солдат, отравленных боевыми газами и токсинами, а их придумают ой как много! Дальше станет только хуже, в ход пойдет мирный и не очень атом, и военные радиологи начнут безуспешно бороться за жизнь облученных... Я оставил свое время в самом начале двадцать первого века, интересно, что за мерзость еще создадут ученые? Похоже, что профессия военного медика еще долго будет востребованной.
Немного поразмыслив, я произвел ампутацию на уровне локтевого сустава. Совсем оставить Пьера без помощи я не мог, а оставаться здесь и нянчиться с баварцем, пытаясь спасти хотя бы часть его предплечья, у меня не было ни желания, ни возможности. В конце концов, меня ждали с докладом. Тщательно отмыв кровь, я полюбовался аккуратно наложенными швами, культя получилась на загляденье. Похоже, теперь Пьеру придется сменить род занятий, хотя это и не обязательно. Рыцари часто теряют руки и ноги, тяжелые мечи и острые секиры действуют куда как быстрее ампутационного ножа. Но прогресс не стоит на месте, и во многих городах Европы для подобных калек изготавливают прекрасные протезы.
Я в последний раз проверил пульс, заглянул в расширенные зрачки Пьера де Ли, который мирно спал, одурманенный опием. Что ж, баварец остался жить, и пусть он будет доволен, что отделался просто потерей руки! Закончив с хирургией, я решительно сорвал печать, развернул свиток, дважды пробежал его глазами и, грязно выругавшись, опрометью кинулся к своему жеребцу. Уже из седла я приказал лейтенанту де Брюлье максимально быстро собрать отряд и, оставив раненых под надежным присмотром, скакать вслед за мной.
— Но куда вы, сьер де Армуаз? — крикнул он мне в спину.
— В армию, в Париж! — рявкнул я, выворачивая голову.
Встречный ветер подхватил мои слова и тут же унес их куда-то в сторону.
— В армию, — повторил я уже гораздо тише. — И дай бог, чтобы я успел, а все наши победы не обернулись бы невиданным поражением!
Ибо план заговорщиков, как я понял из перехваченного письма герцога Баварского, был куда более сложным, изящным и красивым, чем мне представлялось поначалу. Жаль только, что, если я опоздаю, некому будет оценить его простоту и элегантность. Потому я все пришпоривал жеребца, ничуть его не жалея. Золота в поясном кошеле было достаточно, чтобы менять скакунов почаще.
— Торопись! — настойчиво шептал я коню. И глухой топот копыт, стучащих по лесной дороге, отдавался в моих ушах грохотом боевых барабанов.
Глава 3
Лейтенант де Брюлье так и не догнал меня в тот день. Хмурое, затянутое тучами небо, прохладный влажный ветер и пустынная дорога невольно навевали чувство тоски. Снова осень, как быстро летит время! Несколько раз я оглядывался назад со смутной надеждой, а затем перестал, сосредоточился на том, чтобы как следует обдумать дальнейшие действия. Куда мне следует сейчас направиться? В аббатство Сен-Венсан, к наставнику, или сразу к графу Дюшателю? И здесь и там внимательно выслушают, примут правильное решение, поддержат и помогут. А может быть, лучше махнуть прямо к Жанне? Я не видел ее больше месяца, с самой коронации.
Все-таки влюбленный человек изрядно глупеет! Ну, вспомнил ты девушку, хорошо, но к чему тут же расплываться в широкой, от уха до уха, улыбке? Вот муха и залетела в рот, вернее, я сам ее словил прямо на лету, словно проворный стриж. Я с отвращением выплюнул панически жужжащее насекомое и открыл было рот для краткой, но емкой характеристики дуры-цокотухи, летающей где попало и совершенно не обращающей внимания на то, что там скачет по дороге. И сразу же об этом пожалел, поскольку в открытый рот влетела еще одна, заметно крупнее предыдущей. Судя по ширине плеч и общему развитию мускулатуры, это явно был мух-самец. Он не стал ждать милостей от природы, а принялся энергично бороться за жизнь, в полном соответствии с теорией Дарвина. Я выковырял его пальцем, гадливо сплюнул, а на нос и рот нацепил большой носовой платок, тут же преобразившись то ли в грабителя, то ли в ковбоя.
Вот почему американские пастухи то и дело закрывают лица платками. Дело тут не в защите от пыли, так они обороняются от вездесущих мух, что постоянно вьются вокруг скота.
Так почему бы мне не пойти прямо к Жанне? В течение следующего получаса я старательно обдумывал эту мысль, представляя, как возмутится девушка, узнав об интригах, творящихся за ее спиной. С ее авторитетом, с той любовью, которой Орлеанская Дева пользуется в армии, достаточно будет одного ее слова, чтобы войско с негодованием отвернулось от заговорщиков! Да и граф Дюшатель сразу убедится, насколько смешны его нелепые подозрения!
Я пустил коня шагом, давая ему возможность отдохнуть, а себе — принять решение. Ну, поеду я в резиденцию короля, в Компьень, или в аббатство Сен-Венсан, изложу там все, что узнал, а дальше что? Меня небрежно похлопают по плечу, поблагодарят сквозь губу да тут же дадут новое поручение. И неизвестно, куда на сей раз отправят. Сколько еще дней, недель или месяцев я не увижу любимое лицо, самые зеленые в мире глаза и улыбку, от которой хочется то ли плакать, то ли смеяться? В конце концов, я полностью облечен доверием венценосной особы, а потому сам могу решить, каким способом сорвать заговор!
На развилке я решительно пришпорил жеребца, направив его на юг, к Суассону. Ведь сейчас дорога каждая минута, а до Жанны мне ехать ближе на целых десять лье! На душе отчего-то потеплело, сердце словно запело, забило в барабан, заглушая негромкий голос разума, который настойчиво требовал поступить не так, как хочется, а как надо. Но кто из влюбленных может похвастаться трезвым рассудком? Вот именно, никто. Правильно твердил старик Фрейд, что любовь — это худший из неврозов, поскольку она полностью отключает твои мозги.
