Сергей Шхиян - Боги не дремлют
— Ваш поклонник, господин Погожин-Осташкевич, давно мечтаю с вами встретиться! — безо всякой позы, тихим голосом, объяснил я.
То, что я назвал его по фамилии, кажется, удивило Павла Петровича даже больше, чем то, что француз заговорил по-русски.
— Разве мы знакомы? — несколько растеряно, спросил он, внимательно меня рассматриваю. — Я вас что-то не припомню…
— Мы действительно близко не виделись, — подтвердил я, — но знакомы заочно, это я застрелил вашего приятеля-чернокнижника!
Погожин окаменел лицом, вонзил в меня острый как кинжал взгляд и даже подался вперед, чтобы навек запечатлеть в памяти своего главного врага.
— Вы, ты! Как ты посмел, предстать перед мои очи! Да я тебя, мерзавца! — залопотал он, шаря рукой по поясу, видимо в поисках оружия. Оружия у него не оказалось, тогда он срывающимся голосом, приказал лакею. — Ванька, руби этого мерзавца!
Лакей, удивленный моим появлением не меньше своего господина, посмотрел на меня с нескрываемым ужасом и выронил из руки топор. Павел Петрович метнул в него грозный взгляд, но тот уже пятился, намереваясь, как можно быстрее оставить нас вдвоем.
— Стой где стоишь, а то пристрелю, — сказал я Ваньке, взявшись за рукоять пистолета. Тот усиленно закивал головой и застыл на месте.
Не могу сказать, испугался ли Погожин, он, похоже, умел держать себя в руках, и когда прошло первое удивление, заговорил, уверено, даже с легким презрением:
— Что тебе от меня нужно? Ты знаешь, против кого пошел?!
— Представляю, — ответил я, и сделал знак Матильде, что она может выходить.
Ее появление Павел Петрович встретил уже спокойнее, бросил лишь быстрый взгляд и опять гневно уставился на меня. Теперь он откинулся на спинку своего походного стула, даже вытянул вперед ноги, так что оказалось, что мы с женщиной стоим перед ним едва ли не на вытяжку, а он, развалившись, нас рассматривает.
— Нет, ты, мерзавец, не представляешь, против кого пошел и на кого поднял руку! Я велю не просто тебя казнить, я прикажу сделать из твоей шкуры чучело! В назидание всем негодяям вроде тебя! — зловеще говорил он.
Кажется, барин еще не понял, что влип не я, а он, продолжал корчить из себя государя-батюшку. Пришлось, забыв о его почтенном возрасте, напомнить кто здесь сильнее.
— А почему это ты передо мной сидишь? — нарочито удивленно спросил я и толкнул ногой его стул.
Тот сложился и опрокинулся, Павел Петрович вскрикнул и неловко упал на растоптанную в грязь землю. Теперь диспозиция радикально поменялась, мы с Матильдой гордо стояли, а он валялся у нас в ногах.
— Я, я, да как ты, — бормотал он, неловко поднимаясь на четвереньки.
Однако встать на ноги ему не удалось. Матильда, видимо, забыв, что она дама, вскрикнула и ударила пожилого человека ногой в бок, после чего тот вновь оказался в грязи. Я думал, что теперь он сломается, но дворянский дух оказался сильнее унижения. Погожин-Осташкевич извозившись в грязи, все-таки поднялся на ноги и смотрел на нас бешенными глазами.
— Я прикажу! — начал он, но я его перебил.
— Кому ты прикажешь? Своим опричникам? Если они еще не сбежали, то их перебьют крестьяне. Тебе больше некому приказывать, а вот отвечать придется!
— Отвечать? — забыв о гневе, вытаращил он на меня донельзя удивленные глаза. — За что? И перед кем?
Я удивился, правда, не так как сильно он, но все-таки удивился. Было, похоже, что Павел Петрович никакой вины за собой не чувствует и считает себя безгрешным, как ангел небесный. Пришлось объясниться:
— Отвечать за тех, кого по твоему приказанию убили, и перед теми, над кем ты издевался!
— Убили, издевался? — как-то растеряно, повторил он вслед за мной. — Что за вздор! Мне отвечать за своих рабов?! Перед кем? Я в ответе только перед Господом Богом, а он меня за рвение и заботу о лукавых рабах только наградит! Казнить, я их конечно, казнил, так для их же пользы!
— Погодите, — теперь уже растерялся я, невольно переходя с вельможным старцем на «вы», — вы вместе со своим колдуном заманивали случайно попавших в ваш дом людей в волчью яму, вы убивали крестьян и отчет собираетесь держать только перед Богом? Я вас правильно понял? Вы считаете себя невиновным?
— Да, — уверено сказал Павел Петрович, — в чем моя вина? Не входи в чужое имение, не трогай того, что тебе не принадлежит, и никто на тебя не посягнет. Не ленись, трудись в поте лица, почитай старших, и будет тебе за то не кара, а ласка и награда!
— Да, пожалуй, в этом есть своя логика, — признал я.
— Именно! — похвалил он, мою сообразительность, кажется, впервые посмотрев на меня без испепеляющей ненависти. — Если родился рабом, то будь хорошим рабом, а родился господином, будь хорошим господином!
— Я обдумаю ваши слова на досуге, — пообещал я. — А что вы скажете о моем спутнике? У него к вам очень большие претензии!
— Ты говоришь об этой потерявшей стыд женщине в мужском платье? — сказал он, повернувшись в сторону застывшей на месте Матильды. — Она недовольна тем, что я приказал своим холопам ее…
Он не успел договорить, француженка с отчаянным криком как тигрица бросилась на него и располосовала лицо ногтями.
Погожин вскрикнул и, защищая глаза, шарахнулся в сторону, не удержался и опять повалился в грязь. По-моему только это и спасло его от обезумевшей фурии. Он уже лежа на земле, успел закрыть лицо руками и закричал почему-то женским голосом:
— Помогите, убивают!
— Подлец! Негодяй! — выкрикивала Матильда, готовая, не пожалев своего мундира, броситься за ним в грязь, только бы добить.
— Погоди, что ты делаешь, — схватил я ее за руки и оттащил в сторону. — Зачем тебе марать об него руки, мы его будем судить по всем правилам.
— Я сама хочу его убить, не мешай мне! — кричала она, яростно вырываясь.
Пришлось держать ее в объятиях, пока она не успокоилась. За это время Павел Петрович уже немного пришел в себя и рассматривал свои руки запачканные землей и кровью.
— Эй, Иван, — окликнул я лакея. — Возьми веревку от шатра и свяжи барина по рукам и ногам!
Лакей дико на меня посмотрел и попятился.
— Ты, что не слышал, что я приказал! — рассердился я. — Хочешь оказаться на его месте?
— Я, барина, по рукам и ногам? — испуганно переспросил он. — Самого барина?!
— Самого, черт тебя побери! — закричал я, начиная терять терпение. — Что ты стоишь как столб! Неси веревку!
— Я, я, я, — говорил испуганно лакей. — Нешто можно такое сделать! Все беды от грамотности!
К чему он это добавил, было совершенно непонятно. Мы с Матильдой строго смотрели на него, даже не пытаясь выяснить, чем ему так не угодила грамотность, ждали, когда принесет веревку. Он, с трудом передвигая ноги, подошел к палатке поднял моток и остановился на месте.
— Чего стоишь! — грозно сказал я, вытаскивая пистолет. — Вяжи барина!
Бедняга лакей, не имея мужества ослушаться грозного солдата, жалко улыбнулся поверженному господину и сделал в его сторону несколько шагов.
— Ванька, подлец, запорю! — крикнул тот. Лакей замер на месте, широко открыл рот и начал жадно глотать воздух. Мне уже стало его жалко, но отменить приказ я не успел. Он пошатнулся, выронил из рук веревку, и медленно опустился на землю. Глаза у него закатились, а тело начало бить дрожь. Когда я подошел, он был уже мертв. Видимо у него не выдержало сердце и разорвалось между долгом и страхом.
— Изверги, будьте вы прокляты! — шипел Павел Петрович, пока я связывал ему руки и ноги.
Когда с неприятной процедурой было покончено, между Матильдой и мной, начался спор, где хранить драгоценное тело барина. Она настаивала, что просто на земле, я из почтения к возрасту, на его же стуле. Погожин в дискуссии не участвовал, потому что внезапно потерял сознание.
Я проверил его пульс, он был только немного учащенным, и закралось подозрение, что он просто прикидывается.
Впрочем, умереть от апоплексического удара было бы благом для него самого и выходом для меня. Проявлять к этой чертовой твари милосердие я не собирался, как и не хотел марать руки казнью.
— Ладно, пусть лежит на земле, раз он все равно без памяти, — сказал я. После чего Павел Петрович сразу же открыл глаза и попросил воды.
Воды мы ему не дали, ее просто не оказалось в наличии, но как компромисс, посадили на стул. Связал я его не очень крепко, только так чтобы он не убежал, и не нужно было его охранять. Павел Петрович поерзав, угнездился на стуле и даже попытался завести с нами разговор.
— Зря вы считаете меня нехорошим человеком, — сказал он. — Я всегда поступал по совести и справедливости, согласно долгу и присяге.
Говорить с ним на морально-этические темы было пустой тратой времени, все равно каждый остался бы при своем мнении, но вот понять, зачем он травил и убивал совершенно незнакомых людей, было интересно.
