Андрей Валентинов - Век-волкодав
За день до отъезда над Пачангом появился дирижабль. Гордо проплыв над неровными глиняными крышами, он завис возле причальной мачты Норбу-Омбо. Товарищ Мехлис, долго наблюдавший за небесным гостем в бинокль, узнал в нем полужесткого «француза». Кто именно пожаловал в город, посольству не доложили, но тем же вечером на постоялый двор прибежал заполошный чиновник с большим свитком, дабы уточнить число отъезжающих, а заодно количество груза и лошадей.
С личным составом определились легко. Трое раненых уже вернулись из больницы, хоть и в повязках, но вполне бодрые, от отсутствующего же гражданина Унгерна Р. Ф. поступило письменное заявление, в котором помянутый сообщал о своем желании временно остаться в городе для поправления пошатнувшегося здоровья. К заявлению прилагался свиток — заверенная копия приговора, украшенная тяжелыми восковыми печатями.
Филин Гришка не вернулся.
В составе посольства числился также военнопленный — гражданин Блюмкин Яков Григорьевич, также находившийся на излечении. Но на прямой вопрос чиновники отмолчались, а улыбчивый Ляо Цзяожэнь красноречиво развел руками.
Из города выступили с великим шумом и грохотом — местные власти не поскупились на трубы и барабаны. Рявкнули старинные пушки у северных ворот, и посольство сделало первый шаг, ведущей по дороге в тысячу ли. Второй, однако, воспоследовал нескоро. Сразу за окружавшими город холмами отряд задержали, предложив стать лагерем. Дабы гостям не было скучно, старший сопровождения предложил прислать из города танцовщиков и акробатов. Кречетов от культурной программы отказался, приказав выставить караулы и держать ухо востро.
Все разъяснилось ближе к ночи, когда окрестные холмы уже тонули во тьме. Зашумели моторы, и возле лагеря лихо затормозил выкрашенный в защитный зеленый свет автобус. За ним прибыли еще два, а следом подтянулась колонна крытых тентами американских грузовиков. Авто предназначались для лошадей и груза, людям же предложили занять мягкие кожаные сиденья в автобусах. Кречетов был усажен рядом с шофером — крепким парнем в больших авиационных очках, моторы фыркнули, загудели, печально пропел клаксон…
Иван Кузьмич молча покачал головой, вспомнив любимую песню. «Ну, быстрей летите, кони, отгоните прочь тоску!» Пачанг, таинственный город на окраине пустыни, продолжал удивлять.
Неожиданности на этом не кончились. Ехали всю ночь, при первых же отблесках близкого рассвета остановились у подножия приметного холма, где уже был разбит лагерь. Молчаливые пограничники помогли приготовить завтрак, после чего заняли позицию неподалеку. Шоферы отправились отсыпаться, и Кречетов догадался, что дальше они поедут нескоро. Так и вышло, колонна тронулась в путь после заката, чтобы остановится у следующего лагеря при первых лучах горячего весеннего солнца.
Иван Кузьмич понял, что «ковровый путь» им показывать не собираются. Товарищ Мехлис с ним полностью согласился, прибавив, что ночная тьма скрывает не только ориентиры, но и дорогу. Автобусы то увеличивали скорость, легко касаясь шинами твердого покрытия, то тормозили, подпрыгивая на ухабах. Лев Захарович предположил, что через пустыню проложено шоссе, но везут их не прямо, а большей частью в объезд. Значит, даже расстояние прикинуть не удасться. Кречетов ожидал, что комиссар призовет к ужесточенной бдительности, но Мехлис предложил на ближайшем же привале вновь расспросить шкодника Кибалку о виденном им «анбаре сфирической формы», а заодно и самолетах с меняющимися номерами.
Так ехали четыре ночи. Перед последним рассветом показалась река — широкая, но мелкая, курица перейдет. Пустынные берега заросли невысоким зеленым кустарником, а дальше гроздились холмы, скрывавшие встающее из-за горизонта солнце. Брод нашли быстро, и вскоре колонна остановилась неподалеку от маленького глинобитного поселка. Помудрив с картой, Иван Кузьмич уверенно ткнул карандашом в синюю неровную ленточку. Каракаш — река Черной Яшмы. Такла-Макан остался за спиной, впереди — Кашгария, древняя земля, притаившаяся между пустыней и отрогами Тянь-Шаня и Куньлуня.
До советской границы всего ничего — восемь сотен верст.
2
Служанка, она же инструктор ЦК Ревсомола Сайхота, почтительно склонила голову, но речь держала твердо, пусть и путая слова:
— Нельзя нет. Товарищ Баатургы отдыхать-болеть. Товарищ Баатургы извиняться сильно. Товарищ Баатургы спать и спать.
Иван Кузьмич только вздохнул в ответ. «Отдыхать-болеть…» Если бы только!..
Теперь на привалах Чайка ставила шатер. Дело хлопотное и не слишком скорое, но товарищи ревсомольцы помогали без напоминаний. Девушку подводили к общему костру, она молча кланялась и уходила к себе, запахивая тяжелый войлочный полог. На вопросы отвечала коротко и скупо, разговор не поддерживала. Не удалось побеседовать и на этот раз.
— Вы товарищу Баатургы передайте… — начал было Иван Кузьмич, но осекся. Что передать? Строгий боевой приказ?
Служанка, немного подождав, вновь поклонилась:
— Это вам, товарищ Кречетов. Читать!
На ладонь лег маленький, вчетверо сложенный листок бумаги.
То, что с девушкой неладно, понимали и другие. Мехлис не слишком уверенно предложил отвести Чайку в Столицу, а еще лучше в Одесский медицинский институт к знаменитому профессору Филатову. Господин Ринпоче отделался холодной фразой о невозможности спорить с судьбой. Красноармеец Иван Кибалкин предложил найти комполка Волкова и лично его расстрелять.
И вот теперь письмо…
Красный командир, отойдя к гаснущему костру, присел к углям поближе, развернул листок, всмотрелся — и вновь тяжело вздохнул. И охота было товарищу Баатургы по всяким Франциям ездить! Училась бы, как все, по букварю…
«Kogda povstrechala geroja ja, mne bylo semnadcat let
I molodoe lico moe sijalo, kak makov cvet.
Teper krasota poproala mojа, i noch zastupila vzor
I kazhdyj bescelno prozhityj den — esche odin moj prigovor.
Sudba zapretila mne dumat o nem. A mertvye listja letjat,
I kapli zhestokoj beloj rosy pokryli zabytyj sad.»[43]
Разобрал с пятого на десятое, затем перечитал, но уже внимательно. Спрятал письмо в карман.
Ваши действия, товарищ Кречетов?
* * *— В монастырь ее отдадут, — мрачно заметил Кибалка, засопев носом. — В Китае который. То ли Цзуси, то ли Джуши. Туда девушек из ее рода уже тыщу лет отправляют, если дома не пригождаются. Ее, Чайганмаа, тоже хотел сплавить, когда отец помер. Дочь не наследница — обуза. Дядя, товарищ нойон Баатургы, не дал, отправил во Францию учиться. А теперь…
Фразы, не закончив, вновь засопел, отвернулся. Кречетов затушил папиросу, поглядел в равнодушное звездное небо, кашлянул неуверенно.
— Времена сейчас другие, Ваня. И власть в Сайхоте другая.
Кабалка даже головы не повернул.
— В Сайхоте другая, дядя. Но не в семьях ихних. А она, Чайганмаа, даже не из дворян, а, если по нашему счету, из самых-самых князей. Слепую замуж не отдадут, это чести поруха. Вот и запрут, хоть головой о камень бейся. Конечно, убежать можно, в Россию уехать, но это значит — род навеки осрамить. Сперва товарищ Баатургы надежду имела, что снова видеть будет, а теперь, сам видишь, духом ослабла. Говорит, что Хамбо-Ламе в ноги падет, но тот с нойонами из-за девки ссориться не станет… Дядя, дай папиросу!..
Иван Кузьмич неспешно поднял руку, ладонь развернул. Чего там коан сделать велит? Хлопнуть, да так, чтобы наглец малолетний носом в траву впечатался? И за «девку» и за «дай папиросу!»
Учитель спросил ученика. А тот его, стало быть, в рыло.
Красный командир полез в карман, пачку с цветной картинкой вынул:
— Держи! Только при матери не кури. Плохой из меня воспитатель, Ванька! Другие по дюжине сопляков на ноги ставят, а я тебя одного человеком сделать не могу. Ничего, сосватаю я тебе… хм-м… девку, чтоб нравом пострашнее нашего ротного фельдфебеля была. Вот она тебе за все мои страдания втрое отомстит!..
Кибалкины пальцы, успевшие ухватить папиросу, сами собой разжались. Тяжелый вздох…
— А я в тайгу уйду, не дамся… Но это дядя, потом будет, а с Чайганмаа сейчас решать надо. Мы с товарищами из Ревсомола внесли предложение, чтобы ты, значит, ее в жены законные взял…
На этот раз папиросу выронил сам Кречетов.
— …Но может не получиться. Ондар, он сам из этих, из нойонов, говорит, что скорее небо на землю рухнет, чем княжескую дочь за арата, за мужика, то есть, отдадут. А если без согласился родичей, то не по сайхотскому закону выйдет. Я, понятно, нос ему раскровянил за узкоклассовый подход, но, боюсь, по его словам все и будет. Пережитки прошлого у нас в Сайхоте такие, что их еще переживать и переживать.
— Мудрец на мою голову, — вздохнул Иван Кузьмич. — Согласие родичей, значит, требуется, а со мною как? Спросить не догадались?
