Андрей Мартьянов - Законы заблуждений
– Валяйте, – непринужденно махнул рукой Рено, даже не соизволивший привстать. – Молодые люди заранее согласны. Присаживайтесь, Гонтар. Вино будете?
– А то!
– Знаете, что творится? – вопросил Шатильон. – Впрочем, вы всегда все знаете. Я подыскал себе помощника, а он из юношеского рвения все испортил!
– Все мы несовершенны, – вздохнул мессир де Гонтар. Казаков почувствовал, что в комнате стало прохладнее. – Вы, господа, беседуйте, я не стану вмешиваться. Если только проясню некоторые детали… Хайме, вам, кстати, привет от старшего брата. Боюсь, Рамон занемог…
* * *
Как ни странно, за время ночных приключений, стоивших одному из оруженосцев Ричарда жизни, второму – телесного здоровья, а самому Ричарду – повергнутого во прах самолюбия, Бертран де Борн умудрился сохранить как обычную жизнерадостность, так и привычную менестрелю покорность судьбе. Фаворит Ричарда, едва оказавшись вместе с венценосным пленником в мессинской крепости, сразу принялся устраиваться на новом месте со всеми удобствами. Если король просто сидел на лавке, наклонив голову и беззвучно сквернословя под нос, то Бертран уже успел надоесть страже хуже горькой редьки. Он потребовал теплых покрывал (хотя под самой крышей замка было жарковато), затем приказал принести вина и холодного мяса с хлебом, и, разумеется, доставить в комнату многострунный музыкальный инструмент, обычно именуемый виолой.
Стража, естественно, возмутилась. Где, интересно, мы достанем вам, мессир, виолу? Инструмент дорогой, редкий, и, хотя Танкред распорядился обращаться с пленниками по возможности учтиво и выполнять всех их просьбы, данное требование относится как раз не к разряду просьб, а к разряду капризов. Де Борн немедля начал скандалить, не обращая внимания на морщившегося Ричарда и пребывавшего в легкой прострации шевалье де Краона, которого после удара в затылок рукоятью меча мутило и подташнивало. Легенды о крепких рыцарских головах и стенках черепа дюймовой толщины себя не оправдывали.
После полудня виолу все-таки принесли, ибо менестрель начал в голос орать самые слезливые лэ о тяжкой судьбе заключенных и их мечтах о солнышке, зеленой травке и птичках, издающих дивные трели на шелестящих ветвях столетних дубов. Вопли де Борна окончательно добили обычно невозмутимых сицилийцев, кто-то из охранного десятка сбегал в покои королевы и выклянчил у придворных дам весьма неплохой инструмент кедового дерева.
Трубадур немедленно заявил, что данная виола ему не подходит: струны слишком жесткие, звук дребезжащий, дерево рассохлось, а мастера, создавшего сие непотребство, следовало придушить подушкой еще в колыбели. Но за неимением лучшего… Ладно, оставьте инструмент здесь и выметайтесь.
Бертран настроил виолу и, хитро глянув на Ричарда, забренчал:
Кто красотой, кто знатностью гордится,
Много отличий, множество причин,
Шрамы на теле, ссадины на лицах —
Главная прелесть доблестных мужчин!
Сжато осады тесное кольцо,
Шрам рассекает графское лицо.
– Уж извините, сир, – прервался менестрель, – но, несмотря на наше бедственное положение, душеспасительные песни никак не вспоминаются. Продолжать?
Ричард только рукой махнул. Ему сейчас было не до песен. Матушка уже второй колокол разговаривала с Танкредом…
Сыплются сверху винные бутылки,
Кто б догадался их внизу поднять!
Боже, спаси несчастные затылки,
Нам ещё рано ангелами стать!
А к сдаче Мааса ох как долог путь,
Шрам рассекает рыцарскую грудь.
– Эта сирвента, – снова положил ладонь на струны Бертран де Борн, – посвящается доблестной армии вашего родственника, мой король. Помните, четыре года назад? Филипп-Август решил воевать с графом Фландрским, но, как всегда, как всегда, держал свои войска в отдалении, а Маас штурмовали союзные английские принцы. Кажется, вы проторчали под стенами этого вонючего городка полгода?
– Ты пой, а не болтай, – ответил Ричард и на его хмуром челе нежданно-негаданно появились проблески мысли. Королю показалось, будто он забыл что-то важное, связанное с Филиппом Французским…
Вот загремели залпы из орудий,
Вот замелькали факелов огни,
Ох, если сорвёмся, что же с нами будет?
Боже Всевышний, Францию храни!
Башни Мааса – Фландрии оплот,
Шрам рассекает рыцарский живот.
Может быть, завтра будем мы убиты,
Может быть завтра, только б не сейчас,
К смерти попасть успеешь в фавориты,
Нынче же штурмом мы возьмём Маас!
Подлейший из шрамов графу нанесён,
Знают лишь дамы, где кончался он!
– Вспомнил! – хлопнул себя по колену Ричард. – Депеши! Письма, которые мне передал этот ублюдок из Наварры!
– Какие письма? – заинтересовался де Борн, отложив виолу. – Те бумажки, которые тебе всучил тот милейший молодой человек? Очаровательный мальчик, вы не находите, сир?
Сир ничего подобного не находил, а копался за пазухой, изыскивая завалившиеся под рубаху измятые пергаментные свитки. Наконец, Ричард выудил на свет Божий оба письма, переданные ему Казаковым, осмотрел печати, отметив, что первая принадлежит Ангеррану де Фуа, старому приятелю его матушки и ее тайному советнику, а вторая… Три лилии королевства Французского. Его скупердяйшество Филипп-Август.
– Дай прочитаю, – протянул руку де Борн. Менестрель отлично знал, что Ричард, хоть и научен благородному искусству чтения, предпочитает, чтобы депеши ему оглашали другие. Дело в том, что Львиное Сердце почему-то воспринимал только почерки умелых писцов, когда каждая буква тщательно вырисована и слова стоят на достаточном расстоянии друг от друга. Когда же пишут наскоро, Ричард напрочь перестает понимать изложенное на пергаменте послание. – Какое сначала?
– От Ангеррана, – поразмыслив, приказал Ричард. – Филипп подождет. Читай, и чтобы с выражением.
– Э-э… – Бертран де Борн сорвал печать, окинул просвещенным взором ровные строчки, выведенные на латыни и, с лету переводя на норманно-французский, продекламировал:
– «Сир! Осмелюсь предложить вам один прелюбопытнейший документ, случайно попавший ко мне в руки. Полагаю, что вы, государь, что свойственной вам мудростью и монаршей прозорливостью, отличающей каждого истинного правителя Анжуйской династии…»
Бертран поднял брови и глянул на Ричарда:
– Забавно… С каких это пор ты стал мудрым и прозорливым? Может, это не тебе послание?
– Заткнись! – рявкнул англичанин. – То есть читай!
– «…Анжуйской династии, примете к сведению изложенные в прилагаемом ордонансе соображения короля Французского. Остаюсь вашим верным и преданнейшим слугой – Ангерран де Фуа».
– И что? – воззрился на менестреля Львиное Сердце.
– Надо посмотреть второе письмо, – пожал плечами де Борн. – Там наверняка скрыто что-то интересное. Во-от… Слушай. Ого! Это же послание Филиппа к Танкреду! Не подделка, сразу видно. Узнаю руку нашего толстяка и его подпись. Итак. «Возлюбленный брат мой Танкред! Сим могу уверить вас, что совершенно необоснованные притязания английского бычка на принадлежащее вашему величеству имущество…»
– Английского… кого? – кашлянул Ричард.
– Vitellini, – снова прочитал латинское слово трубадур. – Бычок. Сам помнишь, сим речением обозначается любая говяжья молодь. Так и написано. По-моему, Филипп тебя недолюбливает.
– Merde! – высказался король.
– Ну, следуем далее. «…Притязания английского бычка на принадлежащее вашему величеству имущество вызвали у нас, нашего двора, пэров Франции и всех благородных дворян самое искреннее негодование. Однако мы с сожалением вынуждены признать, что столь неразумный, поддающийся сторонним нашептываниями и собственной взбалмошной натуре недальновидный английский король вступил на путь, ведущий к погибели души и развалу нашего общего дела – освобождения Гроба Господня и Святой Земли». Сир, вы слышите? Сколь разносторонние мнения о вашей персоне! Для Ангеррана вы подобны Аристотелю, Платону и Юлию Цезарю в одном лице, а Филипп полагает прямо противоположное. Ты-то сам что о себе думаешь?
– Я сейчас думаю, – процедил Ричард, – что как только матушка договорится с сицилийцем, я вызову Филиппа на поединок!
– Это не метод разрешать политические споры, – авторитетно заявил де Борн. – Слушай: «Войско королевство Французского и наш двор заверяют вас, сир, что в случае крайних затруднений, вызванных возмутительными действиями короля Англии, французская монархия окажет королевству Обеих Сицилий любую поддержку – как золотом, так и военной силой. С непременной благорасположенностью к вашему величеству – Филипп-Август Капетинг, король Франции». Каково? Ричард, не ломай скамью, она ни в чем не виновата!
Сюзерен де Борна, выслушав перехваченное Ангерраном послание, выругался не хуже пьяного сержанта-лучника, подцепил широкой ладонью скамью за ножку и сокрушил ее о каменную стену. Разлетелся веер деревянных обломков, а в комнату заглянул озабоченный десятник стражи – глянуть, что происходит. Убедившись, что с английским королем случился очередной приступ ярости, сицилиец аккуратно прикрыл дверь. Если их величество изволят гневаться, мешать не следует.
