Игорь Николаев - Война за империю
Даудинг перевел дух, готовясь перейти к самой неприятной части краткого отчета.
— После Саутгемптона они ослабили интенсивность налетов на собственно Метрополию и перешли к массированным минным постановкам с воздуха, отправляя по пятьсот и более бомбардировщиков за один вылет.
— Нас бьют нашим же оружием, — мрачно буркнул Черчилль. — Мы накинули удавку на их морские перевозки, они пытаются сделать то же в ответ?
— Именно так. И они уже не пытаются, а делают, притом небезуспешно. Мины дешевы — смесевая взрывчатка, корпус из прессованного картона и прочих эрзацев. Единственный сложный агрегат — комбинированный взрыватель, но их все равно можно штамповать, как Pie Points. Красные перекрывают устья портов и Ла-Манш с обеих сторон. Они уже давно занимались минными постановками, но главным образом с кораблей. А теперь как будто тумблер переключили — в игру активно включилась авиация. И это очень плохо.
— Наши летчики стали хуже воевать? — осведомился премьер?
— Нет. Но теперь схватки происходят главным образом над морем и близ вражеского побережья, соответственно безвозвратные потери КВВС возросли, а боевые возможности уменьшились, потому что сражения идут за границей берегового щита ПВО. Кроме того, теперь их легкие истребители с малым радиусом действия могут лучше прикрывать бомбардировщики. Прошли славные времена, когда 'Грифоны' совершали дальние рейды на нашу территорию вообще без эскорта. Коммунисты сменили тактику… И кроме того, они постоянно наращивают силы.
— Да, разведка докладывает о росте производства авиации в СССР и Германии, — согласился Черчилль. — Но насколько я помню, числа вполне умеренны. Кроме того, им дорого это далось, в Германии даже было несколько выступлений против новой политики цен и трудовой дисциплины, да и русским тяжело — мобилизационные ограничения, запрет перевода с авиационных заводов et cetera.
— Числа умеренны потому, что до нас еще не добрались все выпускаемые самолеты, — отрезал маршал. — Из-за естественного разрыва между ростом производства и подготовкой летного состава. Что касается недовольства в России и Социальной Республике, то их оценка выходит за рамки моих полномочий. Я сужу о результате, а он заключается в том, что Воздушный Фронт постоянно наращивает силы. По оценке данных, которые нам доступны, большевики смогли поднять производительность своего авиапрома почти на треть. Господин премьер-министр…
Маршал авиации наклонился вперед и положил на стол раскрытую ладонь, указывая на папки с бумагами.
— Раньше мы несли приемлемые потери, отбивали их набеги и даже могли позволить себе регулярные акции показательной порки, наподобие 'Якоря'. Но уже сейчас общий баланс потерь вызывает опасения. Если коммунисты смогут поднять производство самолетов еще хотя бы на сто машин в месяц и выдержат прежнюю интенсивность налетов еще три-четыре месяца, то их число начнет бить нашу организованность и тактическое превосходство. И, что хуже всего — это станет очевидно для всех сторонних наблюдателей. Сэр Уинстон, нам нужно больше самолетов и летчиков. И это уже не промышленный, а политический вопрос, потому что резервы Метрополии опустошены дочиста, мы больше не в состоянии наращивать производство. Точнее, в состоянии, но на считанные проценты, за счет оптимизации и жесткой экономии.
— Мы не можем требовать от Доминионов наращивания поставок и призыва, — глухо проговорил Черчилль. — Они и так дали больше ожидаемого, заставлять их выложить еще — значит расписываться в собственной слабости и отталкивать к нашим врагам. Америка останется в стороне, пока Ходсон и изоляционисты крепко держатся в седле. Они продадут все, что угодно, но у нас уже нет денег, чтобы закупать больше техники. Останется только торговать территориями и влиянием, но это все равно, что кричать на весь мир 'мы проиграли!'.
— Тогда нам остается только молиться, чтобы большевики не смогли бросить на чашу весов еще хотя бы одну воздушную армию. И держаться. Но английский дух не вечен, господин премьер-министр…
Черчилль сделал вид, что не услышал последней фразы.
— Теперь давайте подумаем, как представить эти данные Ее Величеству, — спокойно и выдержанно сказал он. — В свете, который не скрывает угроз, но при этом позволяет смотреть в будущее с умеренным оптимизмом.
Зазвонил телефон — темно-коричневый, под цвет столешницы и потому почти незаметный. Несколько мгновений Черчилль молча смотрел на надрывающийся аппарат, затем поднял трубку и все так же, без единого слова, прижал к уху.
Разговор вышел очень коротким, точнее даже не разговор, а монолог невидимого собеседника, поскольку премьер произнес лишь одно слово:
— Это достоверно?
И после короткого ответа повесил трубку.
Даудинг видел Черчилля во всех возможных видах — злого, рассерженного, разъяренного, оптимистичного, ироничного, язвительного, торжествующего… Но никогда еще не видел, чтобы 'Пожарный Империи', всесильный 'Бульдог' Черчилль бледнел на глазах.
Премьер-министр скрестил пальцы и поджал губы, которые на фоне мертвенно-бледного лица казались синими, как у утопленника. Он медленно вдохнул и выдохнул, шумно, как паровоз, сбрасывающий давление в котле.
— Что произошло, — негромко спросил маршал авиации.
— Сообщение. Не подтвержденное, сверхсрочное, но скорее всего верное, — отозвался Черчилль. Его лоб пошел глубокими складками, глаза прищурились — разум политика набирал обороты, осмысливая услышанное и готовясь к яростной вспышке деятельности.
— Произошло покушение. В один день. В Вашингтоне на Ходсона, в Нью-Йорке на Рузвельта. Президент убит, вице-президент тяжело ранен.
— Дьявольщина… — только и сумел выговорить пораженный авиатор.
Одним рывком премьер поднялся на ноги, с такой легкостью, словно его внушительные телеса были наполнены блау-газом для дирижаблей.
— Господь слышит мои молитвы, — лихорадочно пробормотал 'Бульдог'. — Еще ничего не потеряно!
Глава 31
Шейн отступил в угол, пытаясь стать как можно менее заметным, пригладил ладонями костюм и поправил узел галстука. Он чувствовал себя не в своей тарелке, слабо понимая, почему внезапно понадобился патронам здесь и сейчас. Не каждый день и даже не каждое десятилетие убивают президента Соединенных Штатов, а уж двойного покушения не было вообще никогда в истории страны
За стенами разверзся форменный ад — нет на свете существа более хитрого, изворотливого, скользкого, чем репортер большого города, и все газетчики в округе, стекались к Нью-Йоркской больнице специальной хирургии, построенной еще в 1863 году. Несмотря на позднее время, магниевые вспышки и свет автомобильных фар превратили вечер в день. Толпа шумела, ее волнение и многочисленные выкрики сливались воедино, как множество басовитых пароходных гудков в порту.
— Надо было везти в Пресвитерианскую больницу! — надрывался врач, белый халат на нем топорщился, как будто под него насовали ваты.
— Не надо, — сурово возвестил мужчина в безликом сером костюме, явственно выдававшем работника Секретной службы. Его коллеги совместно с городской полицией держали оборону на входе и рассыпались по всему зданию, словно больница вот-вот должна была подвергнуться нападению.
Впрочем, кто знает… когда в один день убивают президента и ранят вице-президента, все возможно. Люди в сером смотрели на Питера с подозрением, но в целом достаточно нейтрально, не мешая его терпеливому ожиданию почти у самой палаты, где временно разместили вице-президента Франклина Рузвельта. Кто мог отдать такой приказ о внимании к персоне Шейна, Питер даже не пытался угадать. И коротал ожидание в обдумывании простого вопроса — зачем сильные мира сего неожиданно призвали незаметный винтик государственной машины. Это было непонятно, странно и потому весьма … угрожающе. Особенно в свете предшествующих событий.
— Пожалуйста, пройдите за мной.
Рядом материализовался очередной 'серый', с видом безучастным и одновременно требовательным. Шейн стоически перенес очередной обыск, в ходе которого остался без наручных часов и маленькой металлической расчески. Наконец, широкие двери палаты приоткрылись перед ним, лишь на одну створку и самую малость — ровно настолько, чтобы протиснуться боком. И закрылись сразу же за спиной с глухим похоронным стуком.
В обычное время здесь, вероятно, размещалось не менее пяти человек, но сейчас все кровати и прочее 'лишнее' оснащение было вынесено. Большая белая комната всецело принадлежала лишь одному пациенту. Шейн мимоходом удивился — куда делся многочисленный штат, всегда сопровождавший вице-президента? Секретари, стенографисты, курьеры и прочие. Но затем все сторонние мысли вылетели из головы.
Франклин Рузвельт лежал под одеялом, вытянув руки вдоль тела. Кисти, высовывающиеся из рукавов пижамы, казались бледными до прозрачности. Голова его покоилась на двух подушках, а взгляд был устремлен за окно, туда, где угадывалась в сумерках сине-серая полоса Ист-Ривер. Шейн помялся у входа с непривычной для себя робостью, думая, что ему делать дальше, но долго гадать не пришлось, пациент сам обратил на него внимание.
