Дмитрий Янковский - Знак Пути
– В мечтах… – тихо откликнулся Ратибор. – В том-то и дело! Черняк называл быдлом тех, кто даже в мечтах не свершил ничего особенного. Из дому в поле, из поля в дом, пожрал, поспал и снова в поле. Даже в мечтах ему не хочется выстроить терем до солнца или вырастить рожь с пудовым колосом. Понимаешь? Такие живут по накатанной колее. Им так проще. Так и выходит – часть русичей, как иноземцы, стараются сделать свою жизнь легче, а другие вроде наоборот – только и делают, что сами себе жизнь усложняют. Видишь, и братья, о которых Барсук баял, тоже по разному поступили. Старший предложил сделать как проще – уйти на полудень, а младший пошел сложным путем. Но куда более честным. Разве не так? Поэтому я и углядел какую-то связь. Хотя может быть все иначе, кто теперь разберется? Интересно другое… Кого на Руси все-таки больше?
Ему никто не ответил, Сершхан, утомленный за день и добрую половину ночи, тихонько посапывал в темноте, Микулка тревожно ворочался, а Волка вообще слышно не было. Стрелок вздохнул, перевернулся на бок и сон быстро подкрался к нему на мягких лапках, проглотил до утра, спасая в уютной утробе от тревог и сомнений, давая набраться сил для новых, еще не свершенных дел.
Но Волк не спал… Пережитое волнение и глухая, задавленная целебной повязкой боль отшибла сон начисто, глаза бестолково таращились на невидимый в темноте потолок, а дыхание то и дело срывалось, будто веревка снова лопалась под ногами, дохлой змеей улетая во тьму. Наконец он не выдержал, скривившись от боли натянул сапоги, поправил меч, и закинув за спину лютню тихонько спустился на улицу.
На небе ни облачка… Луна давно укрылась в густых лесах на заходе, даже зарева не осталось, и только звезды таращили с неба мерцающие глазищи, словно хищница-ночь высматривала на земле свою жертву. В городе еще ничего, а как вышел за ворота, даже жутковато сделалось – ни огонька, ни человечьего звука… Лишь тьма да эти глаза в вышине, будто из леса глядит целая волчья стая. Очень уж непривычно в ночи без верных друзей, как-то отвык за долгие годы. Сколько весен минуло от встречи с Ратибором? Разве считал… Потом был Витим, следом Сершхан, а там Боги свели и с Микулой. Певец уже и не мыслил себя иначе, чем рядом с ними, наверное хуже нет лиха на свете, чем остаться совсем одному.
Но в памяти постоянно жило и еще одно существо… Из чужого, жутковатого мира, в который Волк старался не проникать даже в мыслях. Он и в речку-то стерегся входить глубоко, а уж глубины синего моря пугали не меньше, чем подземное царство Ящера. Может даже поболе… Там хоть ногами на чем-то стоишь, а в черной пучине и уцепиться не за что. Ни ногами, ни руками, ни взглядом. Одно слово – бездна!
А какие чудища там живут… Мороз по коже! Приходилось слышать про рыб с отравленными шипами – такую коль коснешься, сразу помрешь в страшных муках и в вирый попадешь синим да с выпученными глазами. Слыхивал и про восьминогов, которые этими самыми ногами могут и человека удушить, и корову. А еще, говорили, живет в море рыба-акула, так у той зубов больше, чем у всей княжьей дружины, да и жрет она побольше ихнего. Ей лодию раскусить, что купецкой дочке орех хрумкнуть. А тритоны? А Кит-Рыба? А Змей морской? Нет уж – человеку место на земной тверди! Коль было б иначе, Боги столько тварей морских бы не создали. И кто б мог подумать, что среди всей этой жути живет столь прекрасное и хрупкое создание как Певунья…
Волк не спеша приближался к Днепру, руки разводили по сторонам мясистые стебли высокой осоки, а до ушей уже доносился мягкий говорок могучей реки. Чуть правее темнел над водой одинокий причал, звездный свет влажно поблескивал на разбухших от влаги досках, а едва заметные волны жадно вылизывали впившиеся в дно столбы, поросшие водяной травой – словно восемь лап неведомой твари покрылись густой бурой шерстью. Витязь не стал обходить, сразу запрыгнул с мокрого песка на скользкие доски, чуть не споткнувшись от ударившей в ногу боли. Еще пять шагов и под ногами заплескалась темная как смола водица. Он прошел до конца и уселся на самый край, хотя свесить ноги к воде не решился – днем бы еще ладно, а вот ночью такое уж явно сверх всяких сил. Морянки с берегинями вреда не сделают, а вот русалки утянут на дно, не успеешь и пискнуть. Нежить есть нежить, с ней шутки в сторону.
Чуть развязав шнур на куртке, певец высвободил сверкнувшую переливами раковину, нанизанную на тонкий золотой обруч, голова склонилась, укрыв лицо волосами и теплое дыхание бархатисто загудело в удивительном обереге. Только успел Волк поднять голову, как воду пронзило стройное белокожее тело, с едва слышным всплеском вынырнуло до плеч, раскидав по поверхности зыбкие круги.
– Гой еси, славный витязь! – игривым ручейком прозвенел ласковый голосок. – Теперь, по всему видать, позвал меня не за помощью?
– Ну… Это как рассудить… – смущенно пожал плечами певец. – Наверно все же за помощью. Уж больно тяжкой выдалась ночь, на душе неспокойно, а друзья спят… Тут я и решился тебя покликать. Все же родственная душа, посидим, перемолвимся… Знаешь, после всех этих битв сердце просит чего-то доброго.
Морянка подплыла ближе, к самой кромке причала и Волк сразу почуял как пахнут ее прекрасные волосы, струящиеся водопадом горной реки.
– Тяжкая ночь… – грустно вымолвила она. – А много ли было других? Я тебя не знаю совсем, но что-то подсказывает – не из тех ты, кто покой ищет. И други твои словно буря морская, ярые, неспокойные… В твоих глазах тепло домашнего очага, но в то же время и пламя пожарищ. Доброта пополам с непреклонностью камня. Я ведь не просто глазами зрю, я душой чувствую… Поглядев на всех вас, я каждого назвала по своему – что мне людские прозвища? Ваш воевода, это ярость дружины, ее огнь. Стрелок – сила и устремленность. Витязь с кривой сарацинской саблей – мудрость и осторожность. А ты, это совесть и честь дружины, ее душа. Наверно тебе тяжелее всего… Высшей мудростью считаешь уход от боя, но столько вокруг зла, что просто не можешь не биться. От того и душа болит. Разве не так? Если бы не был пропитан честью до мозга костей, никогда бы не поднял меч.
– Может и так. – усмехнулся витязь. – Только я в себе не копался. Что толку? Пусть ромеи да немцы умом живут, их так создали Боги. А мне сподручнее жить по сердцу… Разве оно обманет?
– Оно не обманет, – нахмурилась морская красунья. – Вот его обмануть могут. Хорошо что ты держишься подле друзей, вместе вы великая сила! Одному тебе было бы очень уж тяжко – мир очень зол, твоя доброта в нем как цветок на лютом ветру.
Она усмехнулась и добавила уже веселее:
– Правда с годами этот цветок пустил сверкающие стальные шипы. Попробуй-ка сорви голыми-то руками!
Волк улыбнулся довольно, стянул с плеча лютню и поправил узкий меч за спиной. Пальцы тихонько коснулись струн, дерево отозвалось густым полнозвучьем.
– В этом ты весь… – влажно блеснула глазами морянка. – Голос булата сплетенный с голосом струн. Не так просто тебя одолеть, как может показаться сначала.
Она ухватилась за край причала и прислушалась к пению благородного дерева, голос серебряных струн слился с журчанием сверкавшей под звездами реки. Волк пустил пальцы в затейливый перебор, лютня то смеялась, то плакала, вызывая слезинки в глазах. Грусть расставания, гордость, призыв к жаркой битве – все было в ладной музыке, стелющейся над водой с предутренним туманом. Губы певца шевельнулись и он вплел горячий голос в перезвон тонких струн, морянка вскинула голову и на лицее ее отразилось безмерное удивление – не ожидала такое услышать от человека.
Теплой пылью дорога к закату
Цель еще далека…
Но тверже камня, надежней булата
Верного друга рука!
Крупными каплями звездного света
На землю стекает ночь…
В жизни вопросы ценнее ответов,
А истина горечи дочь.
Яркое утро, струями солнца
Снова умоет лицо…
Дом это вовсе не в небо оконце,
А ширь виднокрая в кольцо.
День жарким маревом пыль подымает
Сколько еще нам пройти?
Вестником встреч расставанье бывает
В жизни под знаком Пути.
Певец отбросил слова и повел песню одним чистым голосом, плавно увел его в неведомую даль, а там оборвал неожиданно, томительно и призывно… Мысль, стремящаяся за песней, будто унеслась к виднокраю по жаркой пыльной дороге, но музыка все лилась и лилась, как бы провожая ее чуть заметным взмахом руки. Но вот и она стихла, спокойно уснув под пальцами витязя, только предутренний ветерок пробовал петь в замолчавших струнах и Днепр плескался, будто не мог допустить тишины после чарующих звуков.
Морянка слушала, чуть раскрыв губы цвета летней зари, повлажневшие глаза мягко поблескивали в полутьме, волосы струились, играя неспешным течением.
– Не думала, что люди могут так чувствовать… – тихо призналась она. – Ваш мир такой плоский, однообразный… Казалось бы и вы должны быть такими же. Ан нет! Для ваших чувств видимо нет и тех преград, которые действительно существуют. Странно… Но ведь не все вы такие! Люди – загадочное племя… Не зря нас учат держаться от них подальше, ведь все непонятное кажется страшным. А вот тебя, славный витязь, я кажется поняла…
