Валерий Большаков - Дорога войны
— Канун январских календ! — осклабился Лобанов.
— С наступающим! Тзаночка, с новым годом тебя, с новым счастьем!
Подняв себе настроение, Чанба запел во весь голос по-русски:
— «Степь да степь круго-ом! Путь далек лежи-ит!»
— Не ори, — поморщился Искандер.
— Я не ору, — с достоинством ответил Чанба, — я пою!
— Чтобы петь, мало иметь голос, необходим еще и музыкальный слух.
— Он у меня абсолютный!
— Боюсь, тебя обманули — по твоим ушам, Эдуард, задумчиво прошлись три медведя.
— Молчи, зануда!
И Чанба снова завёл про ямщика. Латрункулы заслушались. Один из них, бородатый молодчик с бельмом на глазу, поинтересовался у Сергия на ломаном латинском:
— Обо что он делать пение?
— О глухая степь, — любезно ответил Лобанов. — Ехать такой, как ты, ехать, попадать в буран и замерзать на хрен.
— Ух ты… — сказал молодчик уважительно и вновь развесил уши.
По окончании сольного номера Сергий сказал:
— Эдик, у тебя тут поклонники появились.
Чанба подбоченился:
— А ты думал, я так просто пел? Не-е, я с умыслом!
— Пой, ласточка, пой…
Потянуло запахами — горящего кизяка, прогорклого масла, сырых кож и еще чего-то неприятно-кислого, неистребимым амбре запущенной общаги. Показались приземистые стены кошар, прорисовалась неровная линия глинобитных оград, увенчанных заостренными кольями. Кое-где на них красовались черепа, лошадиные и человечьи.
Первыми встречать «продотряд» выскочили громадные пастушьи псы, лохматые чудища, лающие хриплым басом. Они кидались к коням, пытаясь цапнуть за ноги, а те отбрыкивались. Всадники закричали на псов, вовсю работая плетками. Собаки отбежали, рыча и взлаивая.
Ворот у становища не было, как не было и общей стены, — это было хаотическое скопление нескольких лагерей, обнесенных оградами из кирпича-сырца. Кирпичи лепили из глины, в которую добавляли для крепости резаную солому и навоз.
Латрункулы проехали между двух стен влево, повернули направо, опять налево — и выехали из-за этих сырцовых кулис на захламленную площадь величиной с доброе футбольное поле. Площадь была как попало заставлена юртами и шатрами. «Свободным дакам» не из чего было строить избы, дерево в степи — великая редкость, и они приспособились — выкладывали невысокие стены из глины, а сверху натягивали кожаные шатры. Проще всего отличить жилище сармата от местожительства дака можно было по шестам — степняки поднимали на жердинах надувных драконов со свистульками, трепыхавшихся по ветру, или бунчуки с лошадиными хвостами, а даки задирали в небо волчьи морды с пучками выцветших ленточек.
Грязь между этими временными жилищами была непролазной, утоптанный снег давным-давно утратил первоначальный вид, окрасившись в коричневый и ядовито-желтый цвета. От кострищ тянулись угольно-черные тени, а вокруг больших плоских камней, блестящих жирной пленкой, была разбрызгана кровь. На одной из ноздреватых плит мужик в растерзанной дохе сек голову отчаянно блеющему ягненку — хряский удар топора обрубил истошное меканье, и парящая струя крови окатила камень.
Увидав «продотрядовцев», мужик разогнулся, вскидывая топор, и заорал, призывая ближних и дальних. Площадь пришла в движение — откидывались пологи, наружу лезли сотни чумазых, неряшливо одетых людей — даков и гетов, роксолан и язигов, аорсов и кельтов. Многоголосая толпа радостно завопила, загалдела, мигом заполняя массовкой все свободное пространство.
— Дорогу! — сердито кричал Луций. — Дорогу! Толпа неохотно расступалась, пропуская коней, и смыкалась за арьергардом.
— Похоже на лагерь беженцев, — морщась и оглядываясь, сказал Искандер.
— А это он и есть, — спокойно проговорил Сергий. «Продотряд» миновал еще пару стен, пока не выехал на сравнительно чистое место, застроенное огромными шатрами. Да и население здешнее выглядело куда презентабельнее, причем все до одного были в полном боевом.
— Элитная застройка, — сострил Эдик.
Латрункулы спешились, повели коней в поводу. Бородачи с копьями наперевес окружили преторианцев и подвели их к самому большому из шатров. Перед ним в настоящем кресле-биселле восседал крупный мужик в богатых одеждах.
Луций подошел к нему и сдержанно поклонился.
— Твой приказ исполнен, Оролес, — сказал он, — еды я взял много, должно хватить до ранней весны. А это, — он показал себе за спину, — римляне, которых я хочу убить на глазах у всех. Честно убить, в поединке.
— Они твои враги? — пробасил Оролес.
— Да, мой царь.
«Царь» встал и выпрямился. Подойдя поближе, он с интересом рассмотрел жертвы Луция.
— Приветствую тебя, Оролес, — хладнокровно сказал Сергий. — Не слушай этого дурачка. Его столько раз лупили по голове, что он давно потерял способность соображать. Мы все — римские гладиаторы. Служили Риму, а теперь хотим воевать под твоим началом.
— Вот как? — задрал бровь Оролес. — И девка — тоже гладиатор?
В толпе окружающих разнеслись смешки.
— Представь себе, — ответил Сергий, не моргнув глазом. — Или ты не слыхал о гладиатриссах?
— Слыхал, чего ж… Значит, ты не желаешь быть убитым в поединке с Луцием?
— Боюсь, — улыбнулся Лобанов, — умереть у меня не получится. Вот умертвить кого — это пожалуйста!
Оролес довольно захмыкал, переводя взгляд со спокойного лица Сергия на бледную перекошенную физиономию Луция Эльвия.
— Что ж, — величественно сказал Оролес, — раз мой сотник жаждет поединка, не буду ему отказывать!
Лицо гладиатора-сотника чуток разгладилось.
— Но, — поднял палец «великий царь даков», — биться будете не до смерти, а до первой крови! Не хмурься, Змей, у меня бойцов нехватка. Раз уж пришли и просятся под мою руку, должен я знать, кого беру! Ну, чего стоишь? Начинай!
Луций Эльвий отдал резкую команду, и толпа поспешно раздвинулась, освобождая квадрат утоптанного снега, кое-где отмеченный лошадиными «яблоками», раздавленными сапогами и копытами.
Преторианцы, повинуясь жесту сотника, отошли к шатру Оролеса.
— Начинаем! — выкрикнул усатый знаменосец «царя» и грохнул мечом о щит.
Луций приблизился вразвалочку к преторианцам и ткнул пальцем в Эдика.
— Ты будешь первым! Выбирай оружие!
Чанба ухмыльнулся и вышел в середину неровной квадратной «арены».
— Мой дед, — сказал он неторопливо, — был пастухом. Он пас овец в горах и хорошо умел пользоваться кнутом — бывало, хребет волку перешибал! Я тоже от него кой-чему научился. Тут пастухи есть?
— Кнут тебе дать? — крикнули из толпы.
— Ну да! Не мечом же драться с вашим сотником! Оцарапаю еще.
По толпе пошли смешки, а после вперед протиснулся давешний молодчик с бельмом и протянул Чанбе кнут:
— Держи!
Эдик с улыбочкой разглядывал переданное оружие. Кнут был хорош. Рифленая рукоять продолжалась плетенным из трех ремешков бичом, утончавшимся к концу. Обычно в кончик кнута вплетали шарик или гирьку, и тогда хоть волку хребет перешибай, хоть локоть человеку. А эта тугая плеть, локтей трех в длину, была приспособлена для того, чтобы полосовать и резать, — ее вымочили в молоке, а затем высушили на солнце, с тем чтобы конец кнута сделался острым, как лезвие ножа.
Луцию тоже вручили кнут. Гладиатор поморщился и сказал раздраженно:
— И охота тебе позориться, Эдуардус? Любишь же ты цирк устраивать! Ну ладно, давай изобразим пегниариев,[74] распотешим толпу… Не убью, так хоть отстегаю тебя, гадский коротышка!
«Вот это ты зря сказал!» — подумал Сергий. Эдик не ответил даже словом на оскорбление — он хитро взмахнул кнутом и заарканил ноги гладиатора. Заарканил и дернул за кнутовище, опрокидывая Луция на снег.
— Вставай давай! — грубо окликнул его Чанба, расплетая бич. — Чего разлегся, великан сраный?
Змей вскочил, бледный от бешенства. Взмахнул кнутом, но внук деда Могамчери и тут оказался на ход впереди — его плеть с резким щелчком захватила кнутовище у Луция в руке, тут же выдернула его, донесла до хозяина…
Эдик поймал трофейный бич и щелкнул обоими — звук прошел, как от выстрела дуплетом. А в следующую секунду Чанба нанес два вертикальных удара — бичи свистнули, а Змей взвизгнул, вскидывая руки к голове. Мочки его ушей были рассечены, с них капала кровь, пятная относительно белую тунику.
— Цени мою добрость, — сказал Эдик, отбрасывая оба кнута. — Я бы мог выстегнуть тебе глаза или вовсе лишить ушей, но я человек жалостливый! — Обернувшись к Оролесу, он вежливо спросил: — Победа за мной?
— Ты его одолел! — осклабился «царь», и толпа взревела. Каждый второй из окружавших место для поединка был пастухом и по достоинству оценил умение Чанбы обращаться с кнутом.
— Следующий! — выкрикнул Эдик.
