Вячеслав Сизов - Мы из Бреста 2
Сначала ему сообщили, что авторефрижераторы скоро отправятся, потом это «скоро» застыло на одном месте. Время шло, толпа снаружи напирала, а директор все звонил, не решаясь дать указание продавщице Евдокии открыть магазин.
Наконец, ближе к обеду он позвонил в последний раз и тут враз получил исчерпывающую информацию: директор комбината в больнице, его заместитель занят с внезапно приехавшей комиссией, а мяса в ближайшее время не будет. Когда будет? Неизвестно, возможно даже, что вообще никогда. Продавщица Евдокия, знавшая своего начальника, как облупленного, сразу все поняла по его обескураженному виду, и лицо ее пошло пятнами.
– И что ж мне теперь, как к людям выйти? – строго спросила она. – Мне и без того покупателям стыдно в глаза смотреть – приходят, а у меня вместо мяса ширпотреб лежит на продажу. Тьфу! Нет уж, идите сами Петр Денисович, скажите им. Идите, идите, я не пойду!
– Погоди, куда? Ты… это… ты выйди и скажи им что-нибудь – просто так, чтобы успокоились.
Пожав плечами, Евдокия вышла на крыльцо и пробормотала что-то невнятное вроде «магазин откроют после обеда». Люди поняли ее именно так, как хотели понять – откроют, когда будет мясо. Все немного успокоились – пусть хоть после обеда, только что б открыли. Народ повеселел, из толпы даже понеслись шуточки.
– Что ж ты, Евдокия Прекрасная, томишь-то нас? Уж мы тут тебя ждем, не дождемся, все глаза ночью себе проглядели.
– Ну, чего дальше-то делать будем? – захлопнув дверь, буркнула продавщица и вопросительно посмотрела на трусливо вжавшегося в стенку директора. – Дальше тогда сами им говорите.
– Во время перерыва скажу, – решился, наконец, тот. – В два обед, половина разбредется, меньше крику будет.
Однако, вопреки его ожиданиям, к двум часам народу меньше не стало – пошли слухи, что из-за позднего прибытия мяса магазин будет работать без обеда. Тогда директор написал крупным почерком на листе бумаги «СЕГОДНЯ МЯСА НЕ БУДЕТ» и притулил лист за стеклянной витриной магазина.
До стоявших возле самой витрины не сразу дошел смысл прочитанного. Потом передаваемая из уст в уста новость поползла, распространяясь по всем направлениям. Растерянность и недоумение овладели очередью, люди пожимали плечами, смотрели друг на друга и перекидывались возмущенными репликами.
Поначалу каждый из обманутых как бы пытался воззвать к сочувствию в сердце ближнего:
– Нет, вот интересно – мурыжили нас, мурыжили…
– Это народ наш такой – сколько его мордой в грязь не тычь, а все стерпит.
– Думаете, действительно не привезли? Привезли, небось, и для своих припрятали.
После этого последнего предположения последовал взрыв эмоций, и растерянность в голосе людей переросла в гнев:
– Сволочи – на складах держат, а народу шиш с маслом.
– Вот-вот – зайти бы к ним на склад и посмотреть, что они для себя наворовали.
Неожиданно в витрину магазина полетел увесистый булыжник, но брошен он был неловко, под углом, и стекло, звякнув, уцелело. На миг в воздухе повисла легкая неловкость, потом интеллигентный пенсионер в очках взмахнул газетой «Известия» и сказал, словно оправдывая того, кто бросил камень:
– Это же надо – до чего людей довели! А все Горбачев! И ГКЧП тоже… гм… ясно, что все с его подачи было – это же белыми нитками шито.
Стоявший рядом с ним высокий нервный инвалид с палочкой возразил:
– А что ГКЧП? Я ничего не боюсь, прямо скажу: собрались умные люди, хотели страну спасти, а Горбачев и их продал. Нет, что ни говори, а при Сталине и жили лучше и работали нормально.
– Тут я с вами в принципе не согласен – Сталин тоже много народу зря посажал, – запротестовал интеллигентный пенсионер, поправляя очки, – Лично я голосовал за Ельцина, а демократия это… гм…
Он не успел высказать свою точку зрения на демократию, потому что толпа, придя в себя, вновь загомонила. Сварливыми нотками выделился голос Агафьи Тимофеевны:
– К исполкому идти нужно и самого Гориславского мордой в эти безобразия! – она грозно потрясла зажатым в руке списком очередников и большой потрепанной кошелкой.
В другое время окружающие отнеслись бы к подобному призыву с известной долей скептицизма, но теперь слова ее оказались созвучны настроению масс, и из толпы послышались сочувственные возгласы:
– Правильно, хватит молчать, домолчались!
– Пусть Гориславский знает!
Никто не понял, как это случилось, но очередь неожиданно переросла в несанкционированный митинг, а тот превратился в столь же несанкционированную демонстрацию. Взволнованная толпа двинулась к центральной площади города, на которой стояло здание горсовета, хотя были и такие, что остались стоять возле магазина.
– У нас все всегда наоборот делают…гм…национальная наша черта, – непонятно к чему рассудительно сказал пенсионер с газетой «Известия» в руках.
– Думаете, привезут все-таки? – вопросительно взглянула на него Галя Ефремова, и пенсионер неопределенно пожал плечами.
– Иногда говорят, что не привезут, а потом подвозят, все бывает.
– Тогда новые списки составим, я в них первая буду – я вчера здесь пятой была записана, – Галя неуверенно оглядела жидкую кучку оставшихся.
Спорить с ней не стали, потому что в перспективу привоза мяса верили мало. Пенсионер с газетой продолжал размышлять вслух:
– Нет, хотели бы привезти – с утра бы доставили, но и эти, – кивок вслед ушедшей толпе, – ничего не добьются. Ладно, схожу на Дон, может, рыбки наловлю.
И ушел. Приятная дама Раиса Горюнова, интимно понизив голос, спросила Галю:
– Послушайте, вы не в курсе – что слышно о Тихомирове? В последний раз я у него стриглась где-то пару недель назад, и тогда же он отпустил мне мясо со своего склада. Вам тоже, наверное? Вы ведь как раз после меня стриглись.
– Ага, – Галя печально вздохнула и поникла головой, – он мне всегда отпускал. Алексей Прокопьевич такой золотой человек был!
– Почему «был»? Я, вроде, не слышала, чтобы он умер.
– Так говорят, что его посадили. И комплекс закрыт, салон тоже не работает.
– Ерунда, людям только бы болтать! Посадили бы – в газете было бы написано, сейчас гласность. Я на работу мимо комплекса езжу – на главной двери написано «Комплекс временно закрыт для проведения ремонтных работ». Может, они даже и открылись уже.
– Хорошо бы, – грустно проговорила Галя, – а то в детсаду сейчас карантин, и прямо не знаю, чем дома детей кормить – в саду-то хоть кормят. Вы посмотрите, как будете на работу ехать – может, правда, открылись они уже у Тихомирова. Позвоните мне тогда, ладно? Я вам сейчас свой телефон напишу.
– Обязательно, – пообещала Горюнова, принимая от нее нацарапанный на обрывке газеты номер телефона, – если что, то сегодня же сразу и позвоню. Хотя нет, – спохватилась она, – сегодня я в ночную смену работаю. Но в ближайшие дни – обязательно. Если что узнаю, так сразу к вам.
– Вот спасибочки!
Обрадованная Галя заторопилась домой – свекровь хоть и согласилась посидеть сегодня с детьми, но будет лучше, если она уберется домой пораньше, до того, как муж вернется с работы. А то начнет по обыкновению гадости говорить:
«Ах, Ванечка, сынок, у вас тут такая грязь! Я хоть прибрала чуток, плиту помыла».
Как будто ее кто-то просит прибирать и плиту мыть!
Горюнова же шла домой, и почему-то в голове у нее вертелся последний их с Алексеем Тихомировым разговор – перед самым путчем. Она ведь тогда не собиралась стричься – зашла, чтобы попросить его продать мяса из ресторана.
«Какая там стрижка, Алексей Прокопьевич, вы ведь знаете, сейчас нас всех ничего уже не волнует – ни красота, ни одежда. Было бы что поесть».
«Ах, голубушка, – рассудительно ответил он, – ну, продам я вам мяса, конечно, но ведь не это главное! Самое печальное, что все это кончится когда-нибудь, все образуется, и еда в магазинах появится, а красота – увы! – уже не вернется. И останутся наши женщины у разбитого корыта, а в сорок лет их станут называть бабулями – вот, что самое страшное. А волос вам надо бы немного подравнять – отрос уже волос-то».
И тогда, махнув на все рукой, Раиса Горюнова отдала себя в руки мастера.
«Ладно, шут с ним со всем, стригите!»
Он укутал ее кружевной импортной пелеринкой и весело защелкал ножницами. Поворачивал, крутил в удобном парикмахерском кресле, весело приговаривал:
«Такое лицо, как ваше, требует специального оформления, вы плохо цените свои возможности, голубушка! Я вам вот расскажу: один мой знакомый получил письмо от родственников из Канады. Уехали, знаете, как евреи, еще в конце семидесятых и прижились там. Так вот, о чем я говорил? Ах, да, получает он письмо, а там фотографии – две тетушки лет под девяноста, а выглядят так, – рука Тихомирова сделала ножницами выразительный жест, – что нашим сорокалетним с ними не сравниться. Прическа, одежда, косметика, морщин вообще не видно. Но главное – женственность! Сколько женственности! В Париже, например, женщина в сорок лет только жить по-настоящему начинает, а у нас?».
