Майкл Суэнвик - Джек-Фауст
Вагнер зарезервировал купе первого класса. Фауст устало уселся, а после взглянул на пустое сиденье напротив.
- Дьявол! - вскричал он. - Ты солгал мне!
- Спокойно, учитель, прошу вас, - сказал Вагнер и задернул занавески, чтобы пассажир, сидящий в проходе, не смотрел на магистра, не увидел, как тот поносит свободное место и свое отражение в стекле. - Вам надо помнить, что другие не видят вашего демона .
Глаза Фауста засверкали.
- Не надо быть со мной снисходительным, охамевший сопляк. Мне известно, о чем ты думаешь. Ты считаешь, что я рехнулся. - Он щелкнул пальцами под носом Вагнера. - Вот тебе! Мне наплевать на твое мнение, как и на мнение других!
И Фауст надолго замолчал.
В тишине, воцарившейся в купе, мозг Вагнера неистово работал, обдумывая варианты и готовясь к этой сложнейшей миссии.
Ему следует быть преданным учителю.
Ему придется быть суровым, бесстрашным, настоящим последователем Фауста, ибо его учитель in parvum [25] , и это - гулкое эхо его величия. Он всегда должен помнить, что сумасшествие Фауста - в большей степени здравомыслие, чем здравомыслие обычного человека. Ему нельзя предавать учителя скептицизмом или неверием.
Не поворачиваясь к Вагнеру, Фауст издал долгий и скорбный стон, а потом снова заговорил:
- Мне не следовало вдохновлять Гретхен на такие вещи. Да, я оказался слаб. Зато теперь я - снова я. Я верну ее себе и извлеку из этой омерзительной похоти. Мы купим поместье и заживем вдвоем в целомудренном благоприличии.
- Учитель…
- У нас будут дети.
- Да, да, конечно, будут.
Фауст тяжело заворочался на своем месте и повернул к Вагнеру полное жалости лицо.
- Никогда не влюбляйся, - произнес он. - У нее будут любовники, и некоторые из них - опытнее и проворнее тебя. Скажу тебе, как другу, - стоит однажды попробовать это блюдо, и будешь ненавидеть женщину, даже если она ничего не сделала.
Вагнер с важным видом кивнул, маскируя свое негодование.
- Скажи, что ты думаешь о жизни?! О тщеславии? О науке, учении, о любви, славе, вдохновении?
- Я думаю… да, но это все - совершенно разные вещи!…
- Ошибаешься! Все это одно - вульва.
- Сударь?
- Да, именно вульва! Эта отвратительная, мерзкая, грязная штучка. Пока мы ее страстно желаем, то с готовностью претерпеваем любое унижение, лишь бы заполучить ее! Ради нее трудимся, прихорашиваемся и шепчем сладкие слова. Приходим в театр с цветами, при лунном свете взбираемся на стены, пишем сонеты, выскакиваем из окон со штанами в руках, предоставляем самым опасным людям выбор оружия. Ради нее строим уютные гнездышки, города и цивилизации. И она наше все, наше единственное, наш идеал. Она создает нас и делает нас великими. Такова жизнь, такова наука, таково тщеславие, учение, любовь, слава, величие и вдохновение. Предвечная Вульва, - многозначительно изрек он, - затягивает нас в себя.
- Боюсь, что не совсем понял вашу логику, - признался Вагнер с несчастным видом.
- Да. Я мыслю совсем не так, как ты.
Фауст снова отвернулся, пристально вглядываясь в далекое Никуда, помахал указательным пальцем и воскликнул:
- О, враг рода человеческого! Я отказываюсь от тебя и от всей твоей помощи! С этого дня - возвышение или падение, успех или провал, муки или торжество - я больше не буду иметь с тобой дела! Не буду слушать твои советы. Не стану выполнять твои просьбы или служить твоим целям, какими бы невинными они ни казались, какие бы хитроумные ловушки ты ни расставлял для меня!
- Дорогой учитель, - сказал Вагнер, заслоняя ладонью слезы.
Фауст не ответил. Вагнеру пришлось призвать на помощь всю свою сдержанность, чтобы оставить учителя наедине с его мыслями. Откинувшись на спинку сиденья, он открыл книжку в мягкой обложке и сделал вид, что читает. За окнами проплывала Франция.
Поезд следовал по бесконечному коридору среди бесхозных, заколоченных досками построек - зданий предприятий, созданных вдоль железной дороги во время начала недолгого технологического процветания Европы, с тех пор устаревших или обанкроченных немецкими и английскими новациями. У Вагнера при этом возникло чувство гордости за свой народ и за землю, на которую он теперь возвращался. Но в то же время это смотрелось довольно печально.
- Помолчи, - произнес Фауст. - Ты мне не нужен. Ты бессилен, как лютик. Пуканье воробья значит больше, чем ты.
Вагнер отложил книгу и собрался ответить. Потом понял, что Фауст разговаривал во сне. После нескольких секунд созерцания Вагнер вытащил блокнот и авторучку. Его всегда манила работа над Биографией. Сняв с авторучки колпачок, он начал писать:
…
В поезде в периоды ясного сознания магистр становился естественным и совершенно откровенным. Ему абсолютно нечего от меня скрывать. Такие вот доверительные разговоры делают его сердце сильнее.
Вагнер остановился. Написанное показалось ему очень правильным, но нужно было что-то делать с манией Фауста. Потомкам требовалась от него непоколебимая честность. Он подчеркнул уже написанное и продолжил писать, сначала спокойно, затем со все большей откровенностью:
…
Не в первый раз магистр впал в подобное состояние. Но как раз теперь я осознал, что его безумие - результат не угасания интеллекта, а скорее - избытка гениальности. Используя метод анализа психоза, измышленный самим магистром, я понял, что «демон», коего он бранит, - своего рода проекция и отрицание собственного гения. То, что обычный человек называет Злом, как однажды он мне сказал, это попросту боязнь собственного потенциала. Как, наверное, трудно магистру признать свое неизмеримое превосходство над простым человеком! Какой непосильной ношей, должно быть, это ему часто кажется! Надо только позволить ему остаться наедине со своим демоном, и все будет отлично!
Он закрыл авторучку, еще раз, как обычно, перечитал написанное и со всей остротой восприятия врезался в самое ядро эмоционального кризиса Фауста. Это, подумал он, самая важная часть анализа. Увы, исцеление Фауста было ему не под силу, за пределами его понимания. Он мог лишь наблюдать и надеяться.
Они прибыли в Париж. Очутившись на платформе, Фауст резко повернулся и схватил Вагнера за рукав.
- Ты должен защитить меня! - дико выпучив глаза, вскричал он. - Я отказался от своего предвидения и теперь слеп к опасностям будущего. Что-нибудь может случиться со мною! Убийцы, безумцы, мятежники… У меня есть враги, да так много, что и не счесть!
Озадаченный и испуганный до глубины души, Вагнер ответил:
- Магистр, вам ничего не угрожает. Никакой опасности нет.
- Ты в этом ничего не понимаешь! Совершенно ничего!
- Пойдемте. Уже поздно. Нам надо найти гостиницу.
Гостиница «Dix-huit Novembre» [26] была небольшая, но уютная. Недавно в нее провели электричество, и располагалась она совсем недалеко от вокзала. До Революции в этом здании был женский монастырь, во время Реставрации - бордель, а ныне, во времена Директории, селились респектабельные господа. Женщина за стойкой, которая по роду своей работы имела еще и должность офицера полиции, зевнула, а потом записала их подробные данные в крупный гроссбух в кожаном переплете. У нее была высокая прическа и красная помада. Во Франции, похоже, даже сотрудники полиции следили за модой. Она осведомилась, нет ли у них другого багажа, кроме двух саквояжей, после чего записала и эти сведения.
Потом она протянула Вагнеру ключи. Фауст спросил:
- Кто еще занимает номера на этом этаже?
Она заморгала.
- Прошу прощения?
- Ему хотелось бы знать… - начал Вагнер.
Но Фауст схватил его за руку и зашептал прямо в ухо. Потом расправил плечи и произнес:
- Боюсь, что нам придется настаивать, чтобы всех постояльцев этого этажа немедленно выселили. По соображениям безопасности, - добавил он многозначительно.
- Это невозможно! - вскричала женщина-портье, наконец пробуждаясь от полусна, в ужасе простирая перед собой руки. - Безобразие! Да за кого вы себя принимаете?
Вагнер немного наклонился вперед.
- Вам известно… да вы хоть понимаете, кто этот человек? Он - Прометей, который осветил город электрическим светом, отец современного очищения от нечистот, создатель летательного аппарата. Он изобрел l? m?thode…
Молодая женщина дождалась, пока он закончит говорить. И решительно поинтересовалась:
- Сколько?
Фауст уселся в кресло в глубине вестибюля и задумчиво наблюдал за дверью, пока они пререкались о цене. Наконец они условились о размере взятки, и женщина-портье занялась своей сложной задачей.
