Надежда Попова - Natura bestiarum.
— Пусть скажет, — произнес он с подчеркнутой издевкой, — пусть при всех, в открытую признается в том, что без охотников Инквизиция погрязла бы во всевозможной нечисти, и что сами они нихрена не способны сделать.
— Не стану спорить, что ваша помощь весьма существенна, — в том же тоне отозвался Курт.
— «Существенна»? Да вы нам в подметки…
— Господи, вы что — спятили оба? — зло оборвал его фон Зайденберг, толчком загнав меч обратно в ножны, и развернулся, бросив уже за дверью: — Мальчишки! Нашли время!
— Спасибо, — шепотом вымолвила Амалия, когда дверь за уходящим закрылась, и охотник вскинул руку:
— Молчи. Благодарить рано — я еще ничего не решил.
— Полно тебе, Ян, — с облегчением опустившись на табурет, вздохнул Курт. — Когда ты ворвался сюда, в аффекте и на взводе — быть может, и сделал бы то, о чем после пожалел бы; но не теперь.
— То, о чем после явно буду жалеть, я сделал сейчас, — буркнул Ван Аллен, медленно пройдя к столу и усевшись напротив. — Сядьте, — кивнул он Хагнерам и махнул рукой Бруно: — И ты сядь, не маячь у меня за спиной. Как показала практика, это небезопасно.
За тем, как оппоненты рассаживаются, он следил, хмуро сдвинув брови, и заговорил снова, выждав несколько мгновений тишины:
— Итак; я слушаю. Почему инквизитор не просто попустил существование твари по соседству, но и защищает ее?
— N. e. i. corpus delicti[38], — пояснил Курт, опираясь о стол локтем и прижимая ладонь к трещащему лбу. — Убивать же за слишком высокий рост, прыщ на носу или излишнюю мохнатость не в правилах Конгрегации.
— Он никого еще не тронул, — начала Амалия, и Ван Аллен снова воспрещающе поднял руку, оборвав:
— Ты лучше молчи; просто сиди и молчи, пока не спросят, не провоцируй. А тебе, Молот Ведьм, я замечу, что основное слово здесь «еще». Для начала, это не доказано, но даже если допустить, что парень до сих пор не запустил ни в кого зубы, это не означает, что он не сделает этого впредь. Да о чем я вообще! он это просто сделает. Сегодня или завтра или через год — но это будет.
— Почему ты так уверен? — пожал плечами он. — До сих пор слабыми силами одной женщины этого удавалось избегать; по-твоему, силами Конгрегации это будет сделать сложнее?
— Та-ак, — протянул охотник, бросив короткий взгляд на Хагнера. — А я-то намеревался спросить, что ты с ним собираешься делать… То есть, я правильно тебя понял? Ты намерен вытащить его из этого трактира живым и невредимым, чтобы передать своему начальству? И — что? Надеешься приручить?
— Довольно говорить о нем, точно о бродячем щенке, — тихо потребовал Бруно, и тот с готовностью кивнул:
— Ты прав, он не бродячий щенок. Он волчонок — который уже через пяток лет вырастет во взрослую тварь. И, хочет он того или нет, начнет убивать.
— Кто-нибудь пытался опровергнуть эту теорию? Сомневаюсь. А то, что не отразило предъявленного опровержения, полагать бесспорным нельзя.
— Зверь внутри будет требовать этого; и он станет слушать своего зверя, а не людей вокруг себя. Парень взрослеет, и в его возрасте даже обычные, простые смертные подростки начинают вытворять невесть что, а такие, как он, сдерживать собственную злобу не умеют и не считают нужным — несознательно, инстинктом чувствуют, что это их сущность, а к чему спорить с сущностью? И спорить он не будет.
— Остается поблагодарить Бога за то, — заметил Курт, — что Он одарил парня столь впечатлительной, незлобивой и крайне добросердечной матушкой, под чьей опекой вырасти задиристой лютой бестией было крайне проблематично.
— И ты полагаешь, этого довольно?.. Послушай, — вздохнул Ван Аллен, помедлив, — ну, подумай. Простая statistica: не может быть, чтобы ни разу за всю свою жизнь он не сделал ничего подобного, как за ним ни следи. Сколько живут, такие, как он? Знаешь?
— И сколько?
— Переваливают далеко за век, если не попадаются и если ведут правильный образ жизни. А знаешь, что есть для такой твари правильный образ жизни? В том числе и правильное питание. А теперь, Молот Ведьм, догадайся, что это означает. Без этого радости жизни не столь долговечны — лет восемьдесят, быть может, или девяносто… Посмотри, какой задумчивый вдруг стал взгляд, — усмехнулся он, кивнув на Хагнера, по-прежнему не произнесшего ни слова. — Наверняка уже начал продумывать, что ему важнее — лишние лет тридцать пять бытия или чистая совесть.
— Это достоверно?
— И еще как, — неприязненно произнес Ван Аллен. — Попадались вам когда-нибудь члены тайных сообществ, промышляющих поеданием человечины — только настоящие, а не те, что сознавались в ваших теплых объятьях от безысходности? Они сохраняют здоровье и силу вплоть до преклонных лет, да и наступают эти преклонные года у них очень и очень не скоро — надо объяснять, почему?.. И эти твари, как настоящему хищнику и положено, печенкой чуют, что за пища им требуется для тех же целей. Стриги, заметь, тоже не пробавляются животной кровью — цедят человеческую, только тогда они набираются достаточно сил.
— Интересно, — задумчиво произнес Курт, бросив взгляд на застывшую в ужасе Амалию и мрачного, как ночь, Хагнера. — Упомянутые тобою члены каннибальских тайных сект упоминали на допросах, что человеческое мясо по вкусу весьма близко к постной свинине. Наверняка и состав схожий, а стало быть, это вещи относительно взаимозаменяемые.
— Ты впрямь намерен держать его на поводке, подкармливая свиными отбивными? И ты думаешь, он на этом успокоится? Его сорвет — рано или поздно. Когда-нибудь (хоть когда-нибудь!) он сделает это, а остановиться после уже не сможет и не захочет.
— Стало быть, хорошо, что он будет под нашим надзором, если это и впрямь произойдет.
— Да ты что — серьезно? — оторопело понизил голос охотник. — Ты намерен позволить ему спокойно людей жрать во имя Господне?
— Я, — терпеливо пояснил Курт, — намерен сделать так, чтобы парень не стал чудовищем, которым ты его мнишь. Намерен сделать все для того, чтобы нуждающийся в помощи ее получил. Чтобы, в конце концов, человек, никакого преступления в своей жизни не совершивший, не расплачивался за злодеяния других.
— Ну, предположим, так. Предположим, у вас это получится. Или вам покажется, что получилось — что вы намерены с ним делать тогда? Отпустить на волю, точно излечившегося душевнобольного?
— Воли ему не видеть, — согласился он и, уловив взгляд охотника, брошенный на молчаливого Хагнера, кивнул: — Он это понимает, Ян. И сам знает, что без надзора ему долго не протянуть. Разумеется, когда он войдет в пору полной сознательности, некоторая свобода действий ему будет предоставлена, однако без присмотра вовсе оставаться он не будет. Как, собственно, и любой в Конгрегации.
— «Любой в Конгрегации»… — повторил тот медленно. — Я не брежу, у меня нет проблем со слухом? То есть, ты хочешь сказать, что взял его на службу? Вот так запросто, точно метельщика нанял?
— Оцени, — заметил Курт серьезно. — Сейчас ты узнал информацию, которая будет ведома, кроме здесь присутствующих, еще дай Бог троим-четверым в Конгрегации.
— Я в восторге от оказанного мне доверия, — согласился тот мрачно. — Особенно учитывая тот факт, что у тебя нет выбора, и именно от меня сейчас зависит, что будет с твоим новоявленным подопечным. Мне стоит всего лишь крикнуть погромче, чтобы твои грандиозные планы пошли прахом. Или не следить за языком в будущем.
— Припомни наш разговор, Ян, — попросил Курт настойчиво. — Припомни волка, о котором ты мне рассказал. Я лишь хочу сделать то же самое. Согласись: убить парня просто за то, что он уникален — несправедливо; отпустить его на все четыре стороны — немилосердно, по отношению к нему же самому в первую очередь. Что, по-твоему, я должен сделать еще, кроме как попытаться примирить его с окружающей действительностью, а действительность — с ним?
— У вас не получится, уясни ты это… Ну, а ты-то сам понимаешь, что выхода у тебя нет? — вдруг обратясь к Хагнеру, осведомился охотник. — Ты осознаёшь, что тебе одна дорога — к тебе подобным? Не смотри на него, — одернул он строго, когда тот скосился на Курта. — Говори сам за себя. Ты в самом деле полагаешь, что сможешь стать человеком?
— Я хочу этого, — не сразу ответил тот. — Я не хочу той дороги.
— Однако понимаешь, что это неисполнимо?
— Кто так сказал? — возразил Хагнер уверенней, подняв к нему глаза и уже не отводя взгляда. — Никто не пытался это опровергнуть. Никто до сих пор не пытался что-то изменить. Я — попытаюсь. И я буду не один, а значит, шансы на успех больше.
— Ты думаешь, что тебя станут носить на руках, нянчиться и беречь, как зеницу ока? — вкрадчиво уточнил Ван Аллен и наклонился ближе, упершись в столешницу локтями. — Хочешь, я расскажу тебе, что будет с тобой, если все это закончится, и ты доберешься живым до его начальства? Тебя заточат в каком-нибудь далеком монастыре в глухом подвале, раз в месяц запирая в клетке. Ты будешь единственной живой и здоровой тварью в руках Инквизиции, и уж они-то такого шанса не упустят. Тебя будут колоть, резать, бить, испытывать сталью, серебром, железом, огнем, ядом, черт знает чем еще, дабы проверить, что на тебя воздействует и как. И, смотри-ка — Молот Ведьм мне не возражает, не обвиняет меня в том, что я пытаюсь переврать его благие намерения, очернить такую милосердную и благочестивую Конгрегацию. Что это значит? Что я прав. Ну, как тебе такое будущее, парень?
