Агитбригада 2 (СИ) - Фонд А.

Прошел ещё мимо дворов пятнадцати и вдруг уткнулся в тупик. Дальше дороги не было.

И вот что делать? Где этот проклятый трактир?

— Енох! Моня! — жалобно позвал я, — кто дорогу помнит?

— Зачем ты пошел, не зная дороги, да ещё и в такую погоду? — набросился на меня Енох, — сейчас промокнешь, заболеешь, как тогда?

— Это когда? — спросил Моня.

— Да в Вербовке, как мы только познакомились… — начал было Енох, но я рыкнул:

— Тихо!

И бросился за угол забора, где притаился и стал смотреть.

Мимо меня, но не рядом, а на отдалении, вдруг торопливо прошел мужик.

Вроде мужик.

Он прошел и скрылся за углом.

— Енох! Моня! Вы это видели? — свистящим шепотом спросил я. — Мужик ходит.

— Да нет, это баба! — не согласился со мной Моня, — в юбке же.

— Генка прав, это мужик! — поддержал меня Енох, — движения как у мужика и широкоплечий.

— Здесь нет мужиков! — огрызнулся Моня, — ты что не слышал, что Анна говорила⁈

— Не спорьте, — ответил я, — я сейчас пойду туда и гляну — мужик или не мужик.

Я пошел по дороге в ту сторону, где прошел непонятный бабомужик, и тут от порыва ветра тучи на небе разошлись и блеснула луна. В её неясном свете стало видно следы на дороге.

— Мужик! — удивлённо сказал я, разглядывая след примерно сорок пятого размера.

Глава 26

Агитбригада «Литмонтаж» давала вечернее представление. Агитационное шоу проходило в том же актовом зале, где вчера состоялась беседа и знакомство с коллективом коммунарок, и шло уже добрых сорок минут.

В данный момент на сцене находились Зёзик и Гришка, которые лихо исполнили агитационные куплеты:

— Мы — комсомолия,

С железной волею,

Мы строим новой жизни путь!

Эй, твёрже ногу!

Попу и богу

С того пути нас не свернуть! — пропел Гришка и издал разухабистый молодецкий свист, который всегда вызывал неистовый восторг у публики. А Зёзик витиевато изобразил спиккато на скрипке. И после этого Гришка и Зёзик поклонились в ожидании бурных оваций.

Однако в ответ раздались лишь жиденькие вежливые аплодисменты. Публика смотрела на них молча. И так уже продолжалось на протяжении этих сорока минут.

У меня создавалось такое впечатление, что коммунарки терпеливо ждут — не дождутся, когда наше представление окончится.

Гришка выскользнул за кулисы, а Зёзик остался на сцене, куда уже выскочила Нюра. Она была в эффектно рваном кумачовом платье, которое олицетворяло революционную суть. Перемежая танцевальные па с сальто, она станцевала танец нищих, который всегда был у нас гвоздём программы.

В ответ зрительницы опять лишь деликатно поаплодировали.

Затем на сцену выскочили Бывалов и Караулов, оба в матросских костюмах, и вприсядку лихо принялись выплясывать «Яблочко», а на гармошке наяривал Зёзик.

Нюра заскочила за кулисы, взглянула на нас и, не сдержавшись, всхлипнула.

— Что? Не проняло? — удивился Гудков, осторожно заглядывая сквозь щель кулис в зал. — Гля, даже на «яблочко» не умиляются, чёртовы бабы.

— Не может такого быть! — вытаращился Зубатов. — Всегда всех пронимает. Особенно баб.

— Вообще не реагируют. Никак, — чуть задыхаясь зло выпалила Нюра и вытерла слёзы тыльной стороной ладони, стараясь не размазать грим. — Даже от моего сальто ни разочку не ахнули. Ничего не понимаю! Как так-то⁈

— Ладно! Давайте-ка попробуем чечёточников, — сквозь зубы процедил Гудков.

— Макар… т-ты уверен? — удивился Зубатов, — нынче чечётка идеологически не приветствуется, сам же знаешь это…

— Знаю, Виктор! Но я или пробью эту бабскую закостенелость и достучусь до них, или… даже не знаю! — фыркнул Гудков и рыкнул, — так, Клара, быстро давай костюмы чечёточников и выпускаем Люсю и Жоржа! Рыжова, Бобрович, вы готовы⁈ Через шесть минут выход!

— Макар, но ты же сказал, что Жорж… — ошеломлённо шикнул ему почти на ухо Зубатов, я услышал, так как стоял рядом, подавая реквизит.

— Я сказал — выпускай! После «яблочка» объявишь чечёточников. Если даже это не подействует, тогда даже не знаю.

— Да ладно, чечётка всегда действует, — отмахнулся Жорж, который явно обрадовался, что его вновь выпускают на сцену, хоть и без репетиций.

— Ага, — нервно хохотнул Гудков и вытащил папиросу, — держитесь, дамочки!

— Макар, здесь не курят, — напомнила ему Клара.

— Ой, извини, Клара. Совсем с этим бабьём забылся! — покаялся Гудков и торопливо сунул папиросу обратно.

— Макар! — Клара упёрла руки в бока и грозно метала громы и молнии, — всё бабьё осталось в семнадцатом, а это — красные коммунарки, или товарищи женщины!

— Да какие они товарищи! Ты гля, даже не реагируют на парней наших! Контра мещанская это, а не товарищи! — вызверился Гудков и опять выхватил папиросу из пачки. Обнаружив её в руках, чертыхнулся и отшвырнул прочь.

На чечёточников реакция была такая же — жиденькие хлопки и не более.

В общем, еле-еле мы домучили это представление.

Хотя небольшое оживление таки прошелестело по залу, когда Зубатов, который исполнял сегодня роль конферансье, вышел на сцену и объявил очередной номер, закончив своё оглашение словами:

— Царь ушел и до свиданья!

А священное писанье

Нам, рабочим ССР,

Нынче, братцы, не в пример!

— Гля, вроде проняло, зашушукались, — прокомментировал за кулисами Гудков. — Зубатов он такой, он могёт!

— Да нет, это они возмутились, что их «братцами» назвали, — выдал версию Караулов, — бабы же. Надо было «сёстрами» их называть.

После окончания представления, расстроенные агитбригадовцы, которые старались не подавать виду, остались в клубе на праздничный товарищеский ужин с руководительницами коммунарок, а я сунул в карман кусок пирога с капустой и отправился бродить по ночному селу.

Погода была не очень, но я таки решил пройтись по всему селу и запустить Еноха и Моню в каждый дом. Уж очень мне было интересно, что это за бабомужик такой вчера ночью был и где он прячется. Я его тогда так и не догнал, зато заблудился и промок. А сегодня весь день Гудков нас гонял с репетицией, почти до самого представления. Так что вопрос остался нерешенным.

— Вот вечно ты, Генка, в какую-то дрянь влезешь, — сердито шипел Енох. — То с сектантами сцепишься, то какие-то тайные общества у тебя…

— То Лазарь… — и себе ехидно поддакнул Моня.

— Что вам не нравится? — огрызнулся я, — а что, лучше сидеть в клубе и слушать, как Зубатов обсуждает с этой Анной всякую бредятину о том, как советскую женщину невозможно вернуть в семью, и вновь сделать ее «хранительницей домашнего очага», потому что историческое развитие коммунизма нельзя повернуть вспять?

— Да уж. Бред какой-то, — фыркнул Енох. — Ни одна нормальная женщина без семьи не может.

Я не стал с ним спорить и доказывать ему, что в моём времени многие женщины плевали на семью, про чайлдфри, аборты, демографический спад, и прочее. Явно Бебель и Коллонтай тогда перестарались.

— Слушай, Генка, а чего ты так в этого мужика уцепился? — спросил Моня, — Дался он тебе.

— Да не пойму, зачем Анна сказала, что в их коммуне мужики запрещены, — ответил я, — а по селу мужик шляется. Тайно.

— Так это… — сдавленно хихикнул Моня, — может, и вправду запрещены. А какая-нибудь бабёнка полюбовника себе втихушку завела. Вот он и старается на глаза не попадаться.

— А что! Вполне может быть! — поддержал его Енох.

— А зачем он тогда в бабское платье нарядился? — не унимался я.

— Для конспирации, — решил Моня. — Как Керенский.

— А может он не у одной бабы полюбовник, а сразу в двух или трёх, вот и передвигается по селу в бабском платье, чтобы не спалиться, — выдал ещё более фантастическую версию Енох.

Тем временем мы дошли до первого дома.

— Вперёд, — велел я призракам, останавливаясь у ворот, но так, чтобы меня не было особо видно с дороги. — Только осторожнее там.