Владимир Контровский - Томагавки кардинала
Киреев, естественно, слышал об Особой Комиссии Внутренних Дел (да и кто о ней не слышал во всём Вечевом Союзе и за рубежом!), но контактов с ней доселе не имел. И не был огорчён этим обстоятельством: над анекдотом «Чем отличается ОКВД от КВД?» — «В КВД тебя вылечит от амурных заболеваний максимум за десять дней, амбулаторно, а в ОКВД тебя будут лечить от вредных заблуждений минимум десять лет, причём в стационаре» можно было посмеяться, однако бывало и не до шуток. ОКВД боялись на уровне инстинкта — за этой организацией тянулся след недоброго прошлого.
В небольшой комнате Сергей ждал непримечательный человек средних лет в простом цивильном костюме.
— Здравствуйте, — сказал он. — Догадываетесь, о чём будем говорить?
Представляться непримечательный человек не стал: понял по лицу Сергея, что тот уже знает, с кем имеет дело.
— За Австралию? — уточнил Киреев (так, на всякий случай — о чём же ещё может идти речь?).
— Именно так. Ну, я вас слушаю.
Сергей изложил всю историю своего преступления, как делал уже не раз (умолчав, понятное дело, о Манефе). Безопасник слушал.
— Вы не всё рассказали, — сказал он, когда Киреев закончил свой рассказ. — Была ведь ещё и девушка, верно? Вы ведь не хотите, чтобы у меня сложилось впечатление, что Сергей Киреев был неискренен?
К счастью, Сергей был готов к такому повороту задушевной беседы тет-а-тет — знал он, что на всех торговых судах работают люди, получающие зарплату не только по штатному судовому расписанию и сообщающие «куда положено» обо всех «интересных» разговорах на борту.
— Да не было никакой девушки, — произнёс он равнодушно, — хвастовство одно. Вот, мол, мы какие — нас под каждой пальмой знойные красотки ждут. Мальчишество…
Получилось очень естественно: похоже, собеседник был удовлетворён ответом.
— Хорошо, — безопасник встал и даже протянул Сергею руку. — Искупайте свою вину перед Родиной и больше не делайте глупостей. Если понадобится, мы вас ещё вызовем.
«Какая вина перед Родиной? — думал Сергей, возвращаясь домой. — В чём она, эта вина? В том, что я целовал австралийскую девчонку русского происхождения? Из неё такая же агентка американской разведки, как из меня Папа Римский, да и я не физик-ядерщик. И не говорили мы ни о чём таком — у нас времени было до обидного мало. Глупость какая-то…».
…В Особую Комиссию его не вызвали: вероятно, сочли, что морской электрик Сергей Киреев не представляет собой угрозу безопасности Союза Вечевых Общинных Земель.
* * *1981 год, осень
…Запись была скверной — пято-десятой, как говорится, — но энергетика «шансонье всея Руси» рвалась с намагниченной ленты и продирала до нейронов…
Что за дом притих, погружён во мрак,
На семи лихих продувных ветрах,
Всеми окнами обратясь в овраг,
А воротами — на проезжий тракт?
…Тихо вращались пластмассовые зубчатые колёсики компакт-кассеты. Сергей сидел и слушал. Внимательно. Не шевелясь…
Кто ответит мне, что за дом такой?
Почему во тьме, как барак чумной?
Свет лампад погас, воздух вылился,
Али жить у вас разучилися?
Двери настежь у вас, а душа взаперти!
Кто хозяином здесь — напоил бы вином?!
А в ответ мне: — Видать, был ты долго в пути
И людей позабыл — мы всегда так живём
Траву кушаем, век на щавеле,
Скисли душами — опрыщавели,
Да ещё вином много тешились,
Разоряли дом, дрались, вешались
…Хриплый голос, в котором сплавились извечная русская неприкаянность и тяга к чему-то прекрасному, чего нет (и быть не может) — или есть где-то, но туда ни дойти, ни доехать, — и пел, и плакал без слёз. Одновременно…
— Я коней заморил, от волков ускакал,
Укажите мне край, где светло от лампад!
Укажите мне место, какое искал —
Где поют, а не стонут, где пол не покат!
— О таких домах не слыхали мы,
Долго жить впотьмах привыкали мы,
Испокону мы в зле да шёпоте,
Под иконами в чёрной копоти!
…Сергей плеснул в стакан вина. Выпил. Легче не стало — скорее наоборот. Темнело. За окном зажигались огни, но тьма наступала, окружая фонари, словно последних бойцов, ещё силившихся удержать линию фронта…
Сколько кануло, сколько схлынуло!
Жизнь кидала меня — недокинула…[68]
…Запись оборвалась. Темнота за окном мяла мягкими лапами одинокие фонари…
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ПЕРИОД ПОЛУРАСПАДА
О происходящем в мире (за границами Вечевого Союза и за пределами Евразийского блока) жители России кое-что знали. Но именно кое-что: информация была препарированной и не отражала сути и подлинных причин событий. Правители Союза следовали принципу Талейрана «Народу надо говорить правду, одну только правду, но не всю правду», творчески его доработав: процентное содержание правды было снижено до минимума — до чистой фактологии, от которой никуда не денешься: произошёл переворот в некоей банановой республике — значит, произошёл; где-то начались беспорядки — да, есть такое. А что там да как — что за переворот, какие такие беспорядки, и кто за всем этим стоит — это уже вопрос другой, и трактовать его можно по-разному. Правители России не были оригинальны — точно так же действовали правители Объединённых Штатов: детали должен знать тот, кому положено, а для всех остальных есть кривое зеркало средств массовой информации. Кесарю — кесарево, а слесарю — слесарево…
После окончания Второй мировой больших войн не было, зато малых хватало — они вспыхивали постоянно. В мире то и дело стреляли: в Африке, в Азии, в Латинской Америке. Это называлось «имперские происки ОША» и «борьба угнетённых народов за свою свободу» или «расползание красной угрозы» и «защита демократии» — в зависимости от того, кто сообщал об этих локальных конфликтах. Две сверхдержавы, два враждебных военных блока — Океанический пакт и Организация стран Берлинского договора, Новый Карфаген и Новый Рим, — напоминали боксёров на ринге, наносящих друг другу удары в уязвимые точки: туда, где побольнее, и где противник, зазевавшись, ослаблял защиту. Выиграть поединок ядерным нокаутом не представлялось возможным: отдача неминуемо и жестоко — от растяжения связок до перелома позвоночника — искалечит и того, кто нанесёт удар (не говоря уже о том, что некому будет чествовать победителя — зрителей не останется). Оба противника это понимали — они старались выиграть по очкам, и тут незримый строгий рефери фиксировал явное преимущество Запада.
«Воевать надо было, — сказал как-то Сергею отец, — тогда бы ещё бабушка надвое сказала, кто кого. А так — рассыпят они нас этим мирным сосуществованием, вот увидишь». Это было сказано полушутя, да ещё на нетрезвую голову (отец Киреева в последние годы стал крепко попивать), однако за чёрным юмором просматривалась горькая правда: Вечевой Союз проигрывал, при этом усиленно делая вид, что всё путём, вот он сейчас отдышится, да как врежет супостату по сусалам…
А потом пришёл восемьдесят пятый год, и Михаил Дергачёв провозгласил «новый курс» — хорош размахивать кулаками. Давайте жить дружно — Запад распахивает нам свои братские объятия. Дело за малым: нам надо только немножко перестроить нашу архаичную систему, чтобы она органично вписалась в «цивилизованный мир», и вот тогда мы наконец-то заживём по-людски. И самое странное, что ему поверили — точно так же, как поверили в семнадцатом тем, кто обещался рай земной и счастье для всех и каждого: поверили потому, что устали жить во лжи.
Евразийский союз, казавшийся несокрушимым, рушился на глазах — сам собой, как могучее дерево, подточенное и выеденное изнутри термитами. Страны Европы отпадали от него одна за другой — большинство мирно, хотя кое-где не обошлось без крови. Но русские бронеходы не давили «мятежников» гусеницами: согласно приказу, войска Вечевого Союза оставляли «оккупированные территории», бросая на радость местным властям (и особенно предприимчивым дельцам) огромное количество военного имущества, оружия и снаряжения. А Дергачёв обнимался с западными вождями, демонстрируя единение и взаимопонимание, и всё происходящее напоминало конец наводнения на Неве, когда стихает тугой подпирающий ветер с Финского залива, гнавший воду вспять, и Нева снова входит в свои берега, отступая и освобождая гранит набережных и оставляя на обсыхающих каменных плитах липкую грязь, принесённую бурлящей водой…
А в мутных ручьях, стекавших в канализацию, резвилась рыбка большая и маленькая — в стране нарастало то, что именовалось сочным словом «бардак». Прежнее рушилось, а долгожданного нового как-то не наблюдалось — то есть наблюдалось, но на словах, а не на деле. И всё-таки очень многим стылый западный сквозняк казался свежим ветром перемен, ворвавшимся в затхлую комнату, в которой сто лет не открывали наглухо законопаченных окон. Это ничего, что от этого ветра чихалось и кашлялось (иногда до кровавой мокроты) — ведь по законам природы за прохладной весной должно придти жаркое лето, правильно?
