Сергей Шхиян - Гиблое место
— Лидия Петровна!
Однако ей было не до меня. Она начала скрести ногтями землю и широко открытыми глазами уставилась на темнеющее небо.
Случай несколько раз сводил нас с этой женщиной. Первый раз, еще в наше время, я отклонил ее прямое предложение близости. Во время второй встречи получилось так, что я отбил у Лидии Петровны женщину, которую она любила. Женщина была супругой английского лорда, пропавшего в полярной экспедиции, и я помог ей зачать наследника пэрства. С тех пор мы встречались с Лидией Петровной еще несколько раз при самых странных обстоятельствах, и она каждый раз пыталась убить меня с изощренной жестокостью. Сейчас она умирала сама, и мне предстояло закрыть ей глаза.
Ненависти к этой странной особе я не испытывал никогда, скорее, презрительную брезгливость. Впрочем, это я ей, а не она мне, нанес не проходящую душевную рану.
— Это вы хорошо придумали представиться Алей, — сказал я в ее костенеющее лицо. — Ну, да Бог вам судья. Надеюсь, теперь мы с вами в расчете.
Лидия Петровна уже не слышала меня. Черты ее лица стали мягче, потеряли обычную жесткость, а остановившиеся глаза бездумно смотрели в небо. Я закрыл ей веки и, не вставая с четверенек, пополз к оставленной Буджак-ханом лошади. Кляча мирно пощипывала травку и косила на меня кротким лиловым взглядом.
Мне следовало торопиться. Было совершенно неизвестно, когда вернутся посланные за хворостом идиоты, да и обманутого Николаевича можно было ждать с минуты на минуту. Объяснить им, что ситуация переменилась и теперь им не имеет смысла со мной воевать, было бы весьма затруднительно. Противостоять же кому бы то ни было, стоя на четвереньках, я не мог, как говорится в математике, «по определению».
Проползая мимо убитого охранника, я прихватил его саблю. Толку от нее было мало, но лучше что-нибудь, чем ничего. Тем более, что мне необходим был костыль, чтобы встать на ноги.
Добравшись до коняги, я, превозмогая нечеловеческую боль в паху, дотянулся до подпруги, подтянулся одной рукой и, опершись на саблю другой, смог встать на ноги.
Лошадь удивленно следила за моими странными упражнениями, не делая попыток отойти в сторону, что для меня было бы катастрофично. Утвердившись в вертикальном положении, я мертвой хваткой вцепился в узду. Сабля мне теперь мешала, но я ее не бросил, а засунул во вьючную суму.
Теперь мне предстояло совершить самое сложное, взгромоздиться на седло. От одной мысли о том, что придется поднимать ногу в стремя, лоб покрылся холодной испариной. Однако другого выхода не было. Необходимо было себя пересилить. Ощущение было примерно такое же, как перед моим первым в жизни прыжком в воду с десятиметровой вышки, только в этом случае был не страх разбиться, а предощущение боли.
Несколько минут я набирался решимости и дотянул-таки до времени возвращения моих идиотов: вблизи послышался хруст валежника и до боли знакомые голоса. Я сжал зубы, вцепился в луку и одним рывком забросил тело в седло. Пах пронзила боль, и я буквально взвыл благим матом, но в седле удержался. Испуганная моими воплями лошадь шарахнулась в сторону, потом послушалась поводьев и, не торопясь, затрусила по просеке в сторону, как я предполагал, деревни Першино.
* * *Это свойство человека — претерпеваться ко всему, боли, неудобству, даже голоду. Все перечисленное было у меня в наличии, и сначала мне хотелось только одного — упасть на землю, устроить удобнее вывернутые ноги и хоть на время забыться. Однако постепенно я притерпелся к боли и втянулся в ритм движения.
Оценить время, когда меня везли в виде тюка, перекинутого через спину лошади, с мешком на голове, я не мог, потому не знал, на каком расстоянии от деревни Першино нахожусь. Теперь, когда каждый шаг моего Росинанта отдавался болью во все теле, тоже. Дорога казалось бесконечной, а каждая минута — часом.
Просека, по которой мы влачились с конягой (иначе о таком передвижении и не скажешь) в неизвестном направлении, все никуда не выходила, а солнце уже уходило за горизонт. Я с надеждой вглядывался вдаль. Блуждать по лесу или ночевать на сырой земле мне никак не хотелось. К тому же начала мучить жажда, а о том, чтобы слезть со своего одра и напиться из канавы, я не мог даже мечтать. Второй раз мне на него было не взобраться.
У меня уже начали мельтешить в глазах черные мухи, когда, наконец, лес поредел, и мы выехали на проселочную дорогу. Как ни странно, ни одного указателя на ней не было, и выбор направления пал на меня. Я же, в свою очередь, взвалил его на лошадь, уповая на ее инстинкт. Однако мой тихоходный одр не проявил никакого интереса к поиску своей конюшни и задумчиво встал на перепутье, давая отдых моим болезненным чреслам.
Когда стояние на месте затянулось настолько, что грозило стать вечным, я преодолел страх предстоящих мучений и сказал свое: «но». Лошадь послушно мотнула головой, тихо заржала, но не тронулась с места. В ответ невдалеке послышалось ответное ржание. Я выпрямился в седле и вперил взор в пустынную дорогу, ожидая новой напасти.
Однако на этот раз чаша сия меня миновала. Из-за поворота показалась обычная крестьянская подвода. Никаких казаков или татар следом за ней не появилось, и я с ликованием в душе ждал приближения источника информации, а, возможно, и помощи.
Правил низкорослой, мохнатой крестьянской лошаденкой мужик в островерхой войлочной крестьянской шапке. Мой вид его не встревожил, и он без опаски подъехал вплотную.
— Доброго здоровьица, добрый человек, — произнес потенциальный спаситель, спрыгивая с телеги и кланяясь.
— Доброго здоровья, — ответил я. — Куда путь держишь?
— Сено возил на продажу, теперь возвращаюсь в деревню, — вежливо улыбаясь, сказал мужик.
— Першино далеко отсюда?
— Далече. Эвон тебя занесло! К ночи доберешься, да и то едва ли.
— А что здесь поблизости?
— Валуево.
О такой деревне я не слышал. В принципе, в вотчину Меченого я и не рвался. Попасть туда в таком беспомощном состоянии было рискованно. Как в любое другое место, когда не в силах себя защитить.
— Еще какие деревни есть поблизости?
— Всякие есть… Беляево, Гордищи…
— Так и Коровино должна быть здесь же рядом! — обрадовано воскликнул я, услышав знакомые названия.
— Коровино тоже. Только там, сказывают, неспокойно, понаехали какие-то стрельцы, а что и как, мне неведомо.
— А сможешь меня туда отвезти?
— Чего тебя везти, когда ты сам конный, — удивился мужик.
— Болею я, еле в седле сижу, — признался я. — Да ты не сомневайся, я заплачу.
От моего былого богатства в кармане оставалось еще несколько мелких монет, так что я еще вполне мог расплатиться.
— Мне это не с руки, — замялся мужик, — Да, опять же, там стрельцы… Как бы чего плохого не вышло.
— Это не стрельцы, а крестьяне из Семеновского, — успокоил я мужика.
— …Опять же, завтра наказывали лекаря искать, — продолжил он перечислять препятствия.
— Какого лекаря?
— Коровинского. Сказывают, ушел в лес и пропал. То ли медведь задрал, то ли сам заблудился. А знатный, говорят, лекарь был, мужички им премного довольны.
— А когда он пропал?
— Да, видать, вчера.
Я подумал было, что речь идет обо мне, но я «пропал» не вчера.
— А что за лекарь, ты его знаешь?
— Нет, он не местный, пришлый. Недавно объявился, но очень им мужички были довольны, — повторил крестьянин.
Я решил, что мужик перепутал время, и речь идет все-таки обо мне.
— Так это я лекарь.
— Так он же потерялся, а ты вот он! — усомнился он.
— Я и потерялся, а теперь возвращаюсь, да, видишь, занедужил. Ты не сомневайся, я тебе за труды две деньги дам, — посулил я, в подтверждении покопался в карманах и выудил оттуда две мелкие монетки.
— Я б со всей душой, да как от тебя зараза? Сам же говоришь, что недужный…
— Я не так болен, не нутром, а ногами. От ног заразы не бывает.
— Сомнительно мне все-таки, — попытался еще посомневаться нерешительный крестьянин.
— Помоги лучше с лошади слезть, — попросил я и начал сползать с седла.
Крестьянину ничего не оставалось, когда я начал падать с лошади, как помочь. Дальше дело пошло быстрее, мужик разостлал сено в телеге, и я, наконец, смог лечь и вытянуть ноги. Правильно говорят, что все познается в сравнении. Теперь лежа, с надеждой на спасение, даже боль в паху стала казаться не такой мерзкой. Мужик, пока я устраивался, привязал моего одра к задку телеги, и мы безотлагательно тронулись в путь.
Телега скрипела несмазанными осями, крестьянин, видимо, соскучившись по общению, начал неторопливо пересказывать мне всю свою жизнь, а я впал в полудрему.
Когда мы, наконец, доехали до Коровино, был совсем темно. Возница без спроса подъехал к господскому дому. Никакого караула выставлено не было, и крестьянину пришлось долго стучать кнутовищем в двери, пока бдительные ополченцы соизволили проснуться.
