Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем
— Там все в порядке будет, — заверил я его. — А истинно предначертанное господь вовсе никому не показывает — лишь то, от чего он… дозволяет уйти. Лишь бы ноги были крепкие да дух в груди боевой. И вот еще что, — вдруг вспомнилось мне. — Не подходи к башням, где хранится порох. Взорвутся они вместе с ним. А лучше повели, чтоб его залили водой.
— Кто я такой, чтоб эдакие повеления отдавать? — усмехнулся Борис.
— Ну посоветуй тому, кто постарше и власть имеет. Я бы и сам сказал, да не знаю кому.
— Ох и жаль мне тебя, фрязин. За такой совет и головы лишиться можно, — заметил Годунов. — Это я тебе верю, а иные-прочие долго думать бы не стали — вмиг бы сабельками изрубили. Счастлив твой бог, Константин Юрьич, что ты допрежь этого со мной повстречался.
— А твой бог? — поинтересовался я.
— И мой тоже, — кивнул он. — В долгу я, выходит, пред тобой. Ныне воротить нечем, но жисть велика — авось и подсоблю, как умею.
— Авось и подсобишь, — согласился я. — А может, и раньше, чем думаешь.
Кто о чем, а вшивый о бане. У меня тут же мелькнула мыслишка про Марию. Ну никак не давало мне покоя то, что я прочитал насчет царского блуда. Вот бы выпихнуть назойливого Долгорукого из Александровой слободы назад в Псков. Пусть посидит в тереме, пока к нему сваты сами не приедут. Мои, разумеется. Если с умом действовать, то может Годунов помочь, запросто может. Парень-то умный, вон как он про митрополита с казной сообразил. Влет.
Лишь бы захотел помочь. Вилять и крутить не хотелось, но в то же время надо было как-то заинтересовать человека, чтобы и у него возник в этом деле интерес. Свой. Личный.
— А ты, часом, не ведаешь, сколько ныне невест в Александровой слободе собралось? — как бы между прочим спросил я.
— А тебе на што оно? — насторожился Борис.
— Да приглянулась… одна. — Я не решился назвать имя. Сразу выкладывать все карты ни к чему. Годунов вроде бы и союзник, но всегда себе на уме. Мало ли. Посмотрим, как оно дальше сложится.
— Было сотен пять али шесть, не считал я, — отозвался он. — Так они ж меняются все время, разве упомнишь. Коих он сразу изгоняет — мол, негодную прислали. А иных… — Он помрачнел. — Вроде и в невесты негодны, а кус лакомый. Тех придерживает… красой полюбоваться.
Так и есть. Самые худшие опасения плохи в первую очередь тем, что они сбываются. Так гласит один из законов Мерфи. Вот и у меня сбываются. Одна надежда, что ему сейчас не до Марии.
— И не только полюбоваться, — мрачно проворчал я.
— А это уж как царю угодно станет, — пожал плечами Годунов. — Всяко бывает. Но зато потом он им и на приданое серебра отсыпает, и замуж выдает. Эвон у нас сколь опричников холостюет — выбор завсегда есть. А опосля царя под венец вести вроде и незазорно.
Нет уж. Не надо нам опосля царя. Разумеется, если так приключится, то я-то не посмотрю ни на что. Но такое испытание для Машеньки ни к чему, так что лучше обойтись без… излишеств. К тому же я не опричник, так что Маша мне и «опосля» не достанется. Нет, надо предпринимать меры, притом срочные, пока этому похотливому козлу не до женитьбы.
— А за что изгоняет? — спросил я в поисках выхода.
— Разное. Не личит[58] ему, вот и все. А бывает, что и за него решают, могут и вовсе девку на глаза не допустить. Ну это когда у нее со здоровьишком худо. А еще ежели иной кто из ближних царских свой интерес имеет. Ну, скажем, сестрична у него там, вот он и норовит опасных соперниц убрать, чтоб они даже на царские глаза не попадались. Слушок, ежели с умом, пустить недолго.
— А у тебя самого интерес имеется? — впрямую спросил я его.
— У всех, кто близ государя, свой интерес имеется. Иных при его дворе нет, — отрезал он.
— А… в невестах царских?
Годунов быстро огляделся по сторонам — рядом никого не было.
— У… Григория Лукьяновича есть, — шепнул он и полюбопытствовал: — Али ты того не ведаешь?
— Не все мне дано, говорил ведь, — напомнил я и снова устремился вперед: — Не все, но многое. Имя нареченной супруги я считай, что ведаю, да вот…
— Кто? — выпалил Годунов.
Ох, что-то ты взволнованным выглядишь, дружок. Чересчур взволнованным. Отчего бы это? Или «интерес» не только у твоего тестя, но и у тебя самого? Хотя да, ты же с ним теперь в одной команде. Иначе и быть не может. Хочешь, не хочешь, но все равно заодно. На одну с ним доску тебе вставать противно, вот и держишь приличную дистанцию, чтоб не замараться да чтоб одежонка запахами нехорошими не пропиталась — уж больно дурно смердит в пыточной, а у людской крови дух нехороший. Упаси бог, почует кто. Но стоишь ты, милый, рядышком, потому как деваться тебе некуда.
— Я же сказал, почти ведаю, — напомнил я. — Не прояснилось еще оно полностью. Первую буковку доподлинно назвать могу — «мыслете», — вовремя вспомнил я старинную азбуку. — И далее ясно вижу — «аз» стоит. И третья видна — «рцы».
— Map… — задумчиво произнес Годунов. — Марфа? — И с надеждой уставился на меня — вдруг в голове прояснится до конца и я выдам имя полностью.
Ага! Чичас! Прямо так и разбежался. Ты — хлопец себе на уме, но и я тоже. Скажи имя, и ты спокойно вздохнешь, а на мою просьбу махнешь рукой, потому как хлопотно и ни к чему, ибо свое все равно уже с тобой и никуда не денется.
— Может, и Марфа, — согласился я. — А может, и Мария… Долгорукая.
— Такой я вовсе там не видел. Да и брат мой двухродный Дмитрий сказал бы. Он у государя в постельничих, так что все ведает.
— А он и не мог сказать, — пояснил я. — Видение недавно было, а в нем узрел я возок, подъезжающий к слободе. И дева оттуда выходит. Ликом бела яко снег… — И пошел-поехал живописать красу ненаглядную.
С вдохновением излагал. Ничего не забыл — ни ресниц стрельчатых, ни очей васильковых с поволокою томной… Но не приукрашивал — чего не было, того не было. Да и не мог я приукрасить. Некуда. А закончил описание видения еще одной девой — другой, что в какой-то светлице у окошка сиживала. Грустная такая. Но тут фантазию в ход я пускать побоялся — вдруг не угадаю.
— И голос сверху услыхал: «Аз есмь невеста государева Мар…», а дальше не разобрал, да к тому ж и не понял, какая из них.
— Князев Долгоруких, стало быть… — протянул Борис— Ох как жаль, что ты имечко не разобрал. А не повторили тебе опосля еще разок, а? Может, ты запамятовал?
— Он дважды не повторяет, — произнес я торжественно, но Годунов тут же толкнул меня локтем в бок.
— Куда шумишь, фрязин! — прошептал Борис, укоризненно заметив: — Чай, церква, божье место. Тута токмо шепотом говорить надобно, да и то назад поначалу оглянуться да по бокам осмотреться. Оно хошь и не зазорно в божьем храме опричнику рядом с земщиной стоять, такого и государь воспретить не осмелился, ан опаску иметь надобно. Ты сам-то не осерчал на меня тамо, под Серпуховом, когда я тебе знак подал? — спросил он озабоченно.
— Да нет, понял я все. Только какая ж я земщина? Али ты забыл, что я иноземец?
— Помню, фрязин, помню. Но и про то, что ты ныне у Воротынского на подворье проживаешь, тоже не забываю.
А он хошь и прошен ныне государем, да не до конца. И более того, мыслю я, что ковы кто-то на князя сего строит. Кто — не ведаю, а ты бы поостерегся да съехал оттуда.
— А то, что он на свадебке твоей гулял, каково? — вспомнил я пир горой.
— Тут иное. Соседа не пригласить — обида кровная. К тому ж Григорий Лукьяныч с самим государем о том говорил, совета испрашивал. Опять же и я в ту пору в опричнине не был. Так оно и получается одно к одному. У тебя же совсем иное. Тут через тебя лесенку на князя перекинуть, и готов умысел на изменные дела.
— Чего?! — вытаращил я глаза. — Ты в своем уме, Борис Федорович?! Какая лесенка?! Какой умысел?!
— Атакой. Приехал ты на Русь, как сам сказывал, о прошлое лето, еще пред распутицей, так? — начал он загибать пальцы.
— Так, — кивнул я.
— Но вот закавыка, — вздохнул он. — Ежели ты по купеческому делу, то где твой товар? Тати отобрали? Пускай. А почто доселе ни мехов не прикупил, ни пеньки, ни медку, ни воску, да вовсе ничего, это каково? Серебра нет? Тати отняли? Пускай. А на что кормишься, на что живешь? Купцы в долг дают? Они просто так не дадут. Какая у них выгода голь перекатную подкармливать?
— У меня там, — я неопределенно мотнул головой, — много всего. Знали они об этом. И давали не просто так, под резу немалую. А за товаром я в Кострому поехал, да не вышло.
— Не за товаром — с товаром, — коротко поправил Борис— И выходит, что потянулась ниточка, с одной стороны от царева изменника дьяка Висковатого, с другой от бывшего в опале князя Воротынского. А кто посередке? Ты, фрязин, там стоишь. Сам мне сказывал, что на Руси хотел бы остаться, а к государю за этим поклониться не торопишься. Почто таишься? Опаску имеешь? Какую? Да один твой тайный вывоз сынка Висковатого дыбой припахивает. О прочем можно и вовсе не сказывать.
