Анатолий Дроздов - Денарий кесаря
— Нашим не понравилось, — сказал он в следующий мой приезд. — Сказали, что напрасный труд. Иудеи знания хранят в памяти и передают из поколения в поколение. У нас и Тору многие знают наизусть. Вдобавок мне сказали, что свиток писал язычник, а не иудей.
— Так и есть! — подтвердил я.
— Я не говорил им о тебе, — смутился Иоанн. — Они подумали, что я…
— И это правда. Я просто изложил твои слова…
Свиток Иоанн все же оставил себе. Спустя много лет, когда апостолы стали крестить язычников, он пригодился. Я тоже хотел креститься и просил об этом Иоанна, но он ответил, что вначале нужно стать прозелитом. Я отказался. Зачем надевать оковы старой веры, когда Господь принес в мир новый завет? Все разрешилось просто. Как-то мне донесли, что в Яффе проповедует апостол Петр, глава иерусалимской общины, тот самый, кому Господь поручил пасти овец своих… Я послал людей в Яффу с просьбой к Петру, и он откликнулся. Мне и домочадцам очень понравился этот простой и добрый человек. Он сидел с нами за одним столом, ел ту же пищу, мы долго беседовали. В тот же день Петр окрестил меня и семью. Это случилось через десять лет после Вознесения Господа…
В дни правления императора Гая по прозвищу Калигула, погиб мой отец. Он не участвовал в заговоре, но был богат, а цезарю требовались деньги. В Риме Калигула обобрал всех, теперь грабил провинции. Старого префекта приговорили к смерти, имущество его конфисковали. Мне сообщила об этом сестра, год спустя после казни — Калигула к тому времени был уже мертв. По словам сестры, отец встретил смерть, прижимая к себе картину, где были изображены его сын и внуки. Старику это позволили — картина не представляла ценности для императорского фиска. Обезглавленное тело бросили в Рону вместе с картиной… Еще сестра с сообщала, что обнаружила в бумагах отца (ей позволили их забрать) «адопцио» на Марка Корнелия Назона Руфа. Сестра не знала об «эманципацио» и сочла, что отец оформил усыновление в помрачении ума. После казни человека, обвиненного в заговоре, «адопцио» могло повредить его сыну, поэтому сестра сожгла документ.
Я плакал, получив это письмо. Мой отец не прекращал любить меня, он просто хотел дать мне время примириться с ним. Наверное, он мечтал видеть меня в тоге с широкой пурпурной полосой. Получи я наследство в размере сенаторского ценза, так бы и случилось. Отец не знал, что я верю в Господа и не хочу быть сенатором. Он был истым римлянином и не желал иной судьбы сыну… Домашним я сухо сказал о смерти сенатора, утаив подробности. Их я сообщил только Плавту. Услыхав о казни, он побледнел.
— Никому не говори об этом, Марк! Даже о смерти отца молчи! Тебе это повредит. Пусть думают, что сенатор жив…
Я не мог отомстить за отца, Калигулу убили другие, тогда я решил отомстить Риму. Я дал слово, что никто из моих потомков не обнажит оружия во славу государства, управляемого такими чудовищами, как Калигула. Империя нуждается в хороших солдатах, я решил отобрать у нее хотя бы трех. Луцию минуло шестнадцать, когда я отправил его на остров Кос, где и поныне готовят лучших врачей в Ойкумене. Марк, проявивший способности к рисованию, освоил ремесло архитектора. Плавта у меня выпросил тесть, пообещав, что научит внука коммерции. В Кесарии меня считали безумцем: сыновьям трибуна лежала прямая дорога к военным чинам, вместо этого я учил их ремеслу, как рабов. Замужество дочери и вовсе сделало меня изгоем…
Випсании минуло четырнадцать, когда я стал замечать у своего дома юношу. Он бродил, бросая взгляды на окно дочери. Я велел позвать незнакомца. Он пришел и стал передо мной, хмуро поглядывая из-под насупленных бровей. Гней оказался сыном легионера и местной гречанки. Его родители не состояли в браке (простым легионерам это запрещалось), но жили вместе. Гней считался римским гражданином — как другие солдатские дети, признанные отцами. Сыновьям легионеров — прямая дорога в армию, но Гнея она не влекла. Отец дал ему хорошее образование, но сын желал большего.
— Лучшие в мире риторы живут на Родосе, — вздохнул Гней в ходе нашей беседы. — Вот у кого надо учиться! Родители мои бедны… Если б я мог поехать на Родос!
— А потом?
— Стал бы адвокатом! Мне нравится это ремесло. Оно почтенное, к тому же адвокат живет безбедно… Но начал бы я с того, — Гней дерзко глянул на меня, — что уговорил тебя отдать мне Випсанию!
— Уговори сначала ее! — хмыкнул я.
— Ее не нужно уговаривать! — воскликнул Гней и смутился.
Я велел позвать дочь. Увидев Гнея, она покраснела до ногтей. Я не стал ее ни о чем спрашивать…
Я оплатил учебу Гнея. Через год он вернулся и прямо с пристани побежал ко мне.
— Выиграешь дело в суде — приходи! — велел я.
Через месяц он высыпал на мой стол двести пятьдесят сестерциев — свой первый гонорар… Лучшие семейства Кесарии после свадьбы Випсании отвернулись от нас: трибун выбрал в зятья плебея! Меня это не взволновало…
Мне исполнилось сорок, когда умерла Зоя. Внезапно она начала кашлять, потом — худеть, и за полгода истаяла, как масло в светильнике. Я приглашал лучших врачей, они давали ей вино с травами и пускали кровь — не помогло. Позже Луций сказал, что мать следовало отпаивать кобыльим молоком и медвежьим жиром, но Луций в то время был на Косе…
В последний день Зоя позвала меня. Она лежала, бледная, высохшая, с красными пятнами на острых скулах, и смерть уже проглядывала в ее глазах.
— Я умираю! — тихо сказала жена и заплакала.
— Ты наследуешь жизнь вечную! — возразил я.
— Там не будет тебя! — сказала она жалобно.
— Буду! Когда Господь призовет…
— Ты молод и можешь жениться!
— Не стану! — пообещал я.
— Клянешься?
— Господь не велел клясться.
— Тогда пообещай!
— Обещаю!
— Я не против того, чтоб у тебя были женщины, — виновато пояснила Зоя, гладя мою руку. — Мужчинам без этого нельзя. Но я не хочу, чтоб ты женился. Как потом разобраться в Царстве Божьем, кому с тобой жить?
— Там не будет жен и мужей…
— Вдруг будут! — не согласилась она и попросила: — Ляг со мной! Я не гожусь для любви и не прошу ее, просто обними меня!
Я подчинился. Она прижалась щекой к моему плечу.
— Афродита наказала меня! — шепнула она. — Я обещала ей богатые жертвы, если даст тебя мне. Я честно жертвовала, но потом пришел Петр и запретил. Богиня обиделась…
— Не печалься! Тебя ждал Аид, взамен ты получишь бессмертие.
— Это хорошо, — согласилась она. — Надеюсь, там будет хорошо. Жизнь с тобой стоит ранней смерти. Сначала я мечтала, чтоб ты не выгнал меня после первой же ночи. Потом — чтоб остался со мной на месяц, затем — год… Мы прожили двадцать два… Десятки богатых и красивых женщин домогались тебя, но ты выбрал дочь простого трактирщика. Я утерла нос гордым римлянкам! — засмеялась она и вздохнула: — Знаю, ты не любил меня… Но я была счастлива! В счастье годы летят быстро. Я не заметила, как жизнь прошла…
Она умерла тихо, прижимаясь ко мне. После похорон я подал в отставку, хотя прокуратор Антоний уговаривал остаться. Мне выплатили несколько тысяч сестерциев, я продал вещи, которые принадлежали лично мне, включая оружие, подписал Випсании дарственную на дом и попрощался с детьми. Они стали взрослыми и могли обойтись без меня. В Кесарии оставался Плавт, который обещал заботиться о внуках. В Кесарии жил апостол Филипп, ставший духовным отцом всех обращенных. У моих сыновей было ремесло и деньги, за их будущее не следовало беспокоиться. Чтобы дать им свободу, я подписал всем троим «эманципацио», сыновья встретили это с пониманием. Я сложил в мешок запасную тунику, тяжелый кошель с золотом и отправился в Иерусалим.
Петр встретил меня радостно, братья — настороженно. Я поступил, как следовало — отдал все имение в общину, но многие не приняли меня. В их глазах я оставался римлянином. Крещение не сделало меня иудеем, я не мог входить в храм и синагоги, проповедовать в них… Если б не Иоанн… Мы стали неразлучны с моим побратимом, отчего его стали дразнить «Марк», а меня — «Иоанн». Новые имена прижились…
Когда в Иерусалим пришел Павел из Тарса, я попросился к нему в спутники. Сын римского вольноотпущенника и римский гражданин, он понял меня. В Иерусалиме Павла не любили, хотя он много помогал общине и даже спас братьев от голода, когда в Иудее случился неурожай. С Тарсянином мы обошли пол Ойкумены, навестили десятки городов, в некоторых задерживаясь месяцами, другие покидая через день. Время от времени к нам присоединялся Иоанн. Павел ценил его и любил, как сына. Тарсянин научил меня шить палатки, с той поры это ремесло кормит меня. Хорошие палатки нужны всем — армии, купцам, путешественникам… После казни Павла мы с Иоанном не разлучались. Иоанн проповедовал, я писал… Мое знание языков пригодилось, как и римское гражданство. Городским властям ничего не стоит обидеть иудея, но римлянина, к тому же сына сенатора, они боятся… Иоанн написал свое повествование о земной жизни Господа, но оно оказалось слишком сложным для непросвещенного язычника. Обходимся тем, что составил я. С тех пор, как Павел направил Иоанна в Александрию пасти овец божьих, мы живем здесь. Побратим возглавляет общину, я помогаю ему. Я счастлив. Благоговение, которое сопровождает Иоанна, бывшего рядом с Господом на его земных путях, малым отблеском падает на меня. Иоанн не раз говорил, что после его смерти именно мне следует пасти овец божьих в Египте. Но он еще бодр и крепок. Власть нас не любит, но казней, как Риме, нет.
