Концессионер (СИ) - Шимохин Дмитрий

Самойлов отбыл, и через два дня появилась «наша» партия арестантов. Сотни людей в серых арестантских робах, многие сцепленные попарно, стояли в грязном, подтаявшем снегу, окруженные конвоем. С тех пор, как сам я вот также вот под конвоем шел в Сибирь, совершенно ничего не изменилось.

Казалось, мне следовало испытывать сострадание к этим людям — моим собратьям по несчастью. Но я смотрел на них иначе — не с ужасом, не с состраданием и уж точно не с чувством былой общности. Я смотрел на них, как хозяин смотрит на «рабочий материал».

«Слабы. Истощены, — пронеслась в голове холодная, деловая мысль. — Первые недели половина ляжет от цинги, если не принять немедленных мер. Потери. Амортизация. С ними нужно будет работать жестко, но кормить — хорошо».

— Подождите здесь, — бросил я Воронову и пошел вдоль колонны. Грязь чавкнула под моими дорогими столичными сапогами. Конвойный офицер — типичный «служака» с обветренным, уставшим лицом — удивленно посмотрел на богатого «барина» в дорогом пальто, добровольно оказавшегося в этой дикой местности.

Я не стал тратить время на него. Властным жестом, требуя тишины, я прошел вдоль колонны от начала и до конца.

Арестанты замерли. Сотни пар глаз — пустых, озлобленных, отчаявшихся — уставились на меня.

— Слушайте меня, — мой голос прозвучал ледяным, режущим металлом, перекрывая бряцание цепей. — Ваша прошлая жизнь закончилась. Перед вами два пути: сгнить здесь или построить для Империи железную дорогу.

По колоннам прошел гул.

— Тот, кто будет усердно работать, — продолжал я, вбивая каждое слово, — может заслужить прощение Государя. Тот, кто будет лениться или бунтовать, — умрет. Я — ваш хозяин и судья. Выбор за вами.

Я обводил взглядом их ряды, оценивая материал, и вдруг замер. Мой взгляд встретился с парой лихорадочно блестящих, ненавидящих глаз. Бледное, заросшее черной щетиной лицо, на котором горела фанатичная ярость.

Черт.

Пан Бронислав Сакульский. Польский заговорщик. Из Петербурга. Тот самый, что пытался вступить со мной в контакт тогда, в ресторане. Тот, кто знал меня как «Тарановского».

Он тоже узнал меня. На его изможденном лице изумление мгновенно сменилось злобным, торжествующим оскалом.

— Смотрите, панове! — выкрикнул он громко, с ядовитой, театральной иронией. Его голос сорвался на визг, разрывая напряженную тишину. — Какая встреча! Сам пан Тарановский! Пожаловал посмотреть на нас⁈

Ропот прошел по колонне. Конвойный офицер нахмурился, подъезжая ближе.

— Ты рад, проклятый москаль⁈ — ревел Сакульский, тыча в меня пальцем. — Рад, что патриоты Польши гниют в кандалах, пока ты купаешься в золоте, украденном у нас⁈

— Молчать, арестант! — рявкнул офицер, берясь за эфес шашки.

Но прежде чем он успел что-либо сделать, из ряда выступил другой поляк. Старше, лет сорока, с усталым, благородным лицом и безупречной военной выправкой, которую не смогли сломать ни роба, ни кандалы.

— Замолчи, Бронислав, — сказал он тихо, но с такой властью, что Сакульский осекся. — Это не он.

— Что значит не он⁈ — взвился фанатик. — О чем ты, пан Вержбовский? Я его знаю! Это Тарановский!

— Это не пан Тарановский, — спокойно, но твердо повторил старший. Он повернулся к ошеломленному конвойному офицеру. — Я служил с настоящим паном Тарановским на Кавказе. В нашем легионе. И я хорошо помню его лицо. — Он бросил на меня холодный, оценивающий взгляд. — Этот человек — не он.

Я стоял, как громом пораженный. Ловушка, о которой я и помыслить не мог. Этот человек знал настоящего Тарановского.

Сакульский, поняв, что его первое обвинение рухнуло, но чувствуя, что я в западне, тут же бросил новое.

— Так ведь сообщника встретил! — злобно рассмеялся он, снова тыча в меня пальцем. — Он лжет, ваше благородие! Он такой же инсургент, как и мы! Спросите его, почему он не в кандалах! Спросите!

Конвойный офицер, бледный от назревающего скандала, перевел свой подозрительный взгляд с Сакульского на меня. Его рука легла на эфес. Ольга в карете издала тихий стон.

И тут старший поляк, пан Вержбовский нанес завершающий, убийственный удар. Он посмотрел не на меня, а на офицера, и его голос прозвучал как приговор:

— Я не знаю, кто он. Но я знаю одно, ваше благородие.

Он посмотрел мне прямо в глаза.

— Он — не тот, за кого себя выдает!