Александр Столбиков - Новый Мир
— Туда, Володя, туда. Расхлебывать будем. Конечно, сразу никакого решения не будет, но если все пойдет хорошо, сможешь подробно расписать проблему тому, кто может ее решить одним словом. А он над ней подумает. Сумеешь там, наверху, доказать, что твоя птица лучше, твоя правда. А не сумеешь, на «ишаках» в бой пойдешь. Если вообще куда-нибудь пойдешь…
— Понял. Разрешите идти?
— Иди, иди. И помни, через два, ага, уже двенадцать, как штык у меня и со всеми документами. Иди.
Глава 18
Май 1943 года
Чкалов не находил себе места. Вчерашний оптимизм иссяк, на смену ему пришли разочарование и злость. Красоты Парижа не радовали заслуженного летчика, волею судьбы и большого начальства ставшего членом Военного совета Воздушного Фронта.
Идея была проста и в простоте своей гениальна. Вывести все военно-воздушные силы, задействованные в операции, из армейского подчинения и объединить их под единым командованием по образцу немецких Люфтов. На практике, как и положено, в строгом соответствии с английской пословицей, из всех ватерклозетов полезли скелеты. Чкалову говорили, что это неточный и ошибочный перевод, но образ лезущего из сортира скелета достаточно точно передавал отношение и растерянность перед лицом некоторых проблем.
Взять хотя бы битву, которую ему пришлось выдержать по вопросу переноса командных пунктов. Некоторым (и даже многим) командирам очень не хотелось покидать насиженные места и перемещаться со всем штабным и прочим хозяйством куда-то на побережье. «Разве отменили телефоны и радио?» — спрашивали они. И Чкалов с грустью вспоминал знаменитую дубовую палку, которой один покойный маршал вколачивал ум отдельным строптивым и глупым подчиненным.
Но чем дальше, тем больше он убеждался в правильности решения перенести основной штаб или хотя бы создать второй командный пункт в Нормандии, поближе к аэродромам вверенных авиационных дивизий. И если бы не связь… Впрочем этих «если» было довольно много. Первый Воздушный перемещался медленно и тяжко, подобно огромной амебе, выбрасывая вперед отдельные щупальца, подтаскивая основную массу и подбирая тянущиеся отростки. Как и во всяком новом деле, проводившемся с таким размахом, вскрывались новые, ранее не известные проблемы. И не всегда знаешь, с какой стороны приступить к решению.
Особенно обидно было, когда вал неприятностей обрушивался после, казалось бы, несомненных успехов.
Только недавно все радовались, когда советские бомбардировщики совершили первый организованный, спланированный и масштабный рейд на английский промышленный район Бирмингама. Для немцев «прогулки» на ту сторону пролива были делом уже обыденным, для советских ВВС — новым и рискованным опытом. Рискованным и новым вдвойне, потому что налет был ночным.
И — получилось.
Довольные штабисты отмечали крестиками на карте уничтоженные заводы, Астахов, командир 14-й бомбардировочной дивизии — главный исполнитель операции, ходил именинником, техники рисовали стилизованные бомбы на бортах. А журналисты, наконец допущенные до летчиков, брали пространные интервью.
И что, теперь все коту под хвост?
Сегодня с утра, после победных реляций и почти реально висевшего в воздухе звука фанфар, в штаб Первого Воздушного явился Рихтгофен, собственной персоной. Суровый мужик, чьи придирчивость и стремление контролировать все и вся, по мнению Валерия, были почти маниакальными. С ходу, отбросив поздравления и речи о грядущих успехах, даже не сняв свой легендарный черный реглан, он бросил на стол пачку фотографий, полученных потом и кровью, в самом прямом смысле слова, его разведчиками, и поинтересовался, о каких разбомбленных заводах идет речь. Не тот ли это «Роллс-Ройс», который, по данным разведки, в этом месяце опять готов перевыполнить план по производству авиационных двигателей «мерлин»? Если тот, то такая война его, старого служаку, воевавшего за Германию еще в империалистическую войну, не устраивает. И вышел, не слушая возражений и оправданий.
Сцена получилась запредельно некрасивой и постыдной. Вдвойне некрасивой и постыдной, если это было правдой.
Чкалов снова посмотрел на карту. Астахова он знал давно, еще с тридцатых. Тот, правда, не участвовал в рекордных перелетах, но был своим во всех смыслах, активно учился у их участников радионавигации и другим премудростям штурманского дела. Что позволило к началу сороковых создать авиацию дальнего действия. Благо кадры, умеющие летать на дальние расстояния, не блуждая в потемках, имелись в достаточном количестве. Также Астахов никогда не отличался ни болтливостью, ни вообще многословием. Не верить ему Чкалов просто не мог. Зато причины, толкавшие Рихтгофена на подтасовку, были вполне ясны. Потери, которые несли немецкие летчики, требовали оправданий или по крайней мере объяснения. Ну и плюс обычная человеческая зависть, до сих пор немцы в ночных действиях откровенно не преуспели.
И все же сомнения не покидали Валерия. Астахов болтуном и вралем не был. Но и Красный Барон — также.
Так в чем же дело?..
В комнату вошел Голованов. Назначенный начальником штаба Фронта, он скорее играл роль первого зама, положившись в штабной работе на своего давнего товарища Николая Семеновича Скрипко. Сам же проводил время в непрерывных перелетах в Москву и обратно, утрясая непрерывно множащиеся проблемы фактически еще не существующего Фронта.
— Ну, что скажешь, Валерий?
— Брешет немец! Как пить дать, брешет. Накрутили им хвосты, вот и ищет, на кого бы головой кивнуть.
Голованов подошел, похлопал по плечу, безрадостно улыбнулся и показал на карту.
— Я ребятам приказал анализ снимков сделать. Проверить, так сказать, слова немца.
— И что они там увидели?
— Да вот, судя по снимкам, прав Рихтгофен получается.
У Чкалова отвисла челюсть. Он громко впечатал кулак в столешницу.
— Как он может быть прав, если мы эти заводы с землей сравняли?! Это ведь Лешка Астахов летал! Я его сколько лет знаю! Никогда Леха пустобрехом не был и не будет! Сказал, заводы накрыл, значит, накрыл. И разведка после него подтвердила. Этот, как его, Сарковский самолеты посылал. Они подтвердили!
Голованов задумался. В нечестность Астахова и его пилотов он тоже не верил. Но следовало принимать во внимание специфику ночных бомбардировок. По опыту он знал, как порою пилоты, особенно молодые, путают цели и видят то, чего там в принципе быть не могло.
Человеку, не знакомому с небом, трудно представить себе, до какой степени могут обмануть зрение и память пилота, запертого в тесной кабине на высоте в несколько тысяч метров на скорости в несколько сот километров в час. Зачастую еще и под огнем. Голованов видел, как линкоры путали с эсминцами, танки принимали за телеги и наоборот. Пилоты видели дивизии и корпуса там, где их не было в помине, пропуская реальные части и соединения. Поэтому он давно не верил ничему, кроме фотопленок. Бесстрастная механика была надежнее «двояковыпуклого военно-воздушного глаза».
Он не сомневался в искренности бомбардиров. В ночном небе, под огнем зенитчиков, видя зарево огней разрывов и пожаров, они запросто могли представить себе, что срыли Бирмингам до фундаментов. Требовалось подтверждение разведки.
И с разведкой результаты ему не понравились. Фотопленок с собой пилоты не привезли. О причинах Сарковский отвечал невнятно. Самому Голованову с пилотами поговорить не удалось. Дел хватало, приходилось целиком и полностью полагаться на профессионализм подчиненных.
— Давай, Валерий, так сделаем. Все равно, пока комфронта на выезде, вся ответственность лежит на нас с тобой. Пошлем-ка мы еще один разведчик. Пусть полетает. Посмотрит. Сфотографирует все, что внизу. А мы по результатам расшифровки и решим, верить нам Рихтгофену или нет. А то послушаешь его, бомбы в никуда улетели. Но у него фотографии есть, а мы, получается, только словесами пожонглировать можем.
— По мне, так слова наших в сто раз вернее, чем все эти фотографии!
— Доверие — дело хорошее, но для верхов вернее будет задокументировать.
— Ну ты и забюрократился! Слова-то какие пошли. «Задокументировать»… «Предоставить»… Как будто с крысой канцелярской говорю. Не, ты не обижайся. Давай я сам слетаю. Раз доверия нашим пилотам нет, пролечу, по головам ходить буду, а найду эти заводы. И никакая английская хитрость им не поможет. Или немецкая…
Голованов снова улыбнулся. По поводу Валерия Павловича у него был отдельный разговор со Сталиным. Сам Александр Евгеньевич не верил в то, что заслуженный летчик потянет сложную организационную работу. Тем более в такой неведомой и новой области, как огромное военно-воздушное объединение, которое требовалось собрать в немыслимо короткие сроки буквально из подручного материала. Он оказался неправ, Чкалов вполне справлялся, хотя временами был поистине невыносим. Сугубый практик, он постоянно рвался на передовую, все лично обмерить, оценить, посмотреть и пощупать собственными руками. Стоило немалых усилий удерживать его в кабинете и ограничивать морально-волевое воздействие на нерадивых подчиненных телефонными взбучками. Аппараты меняли раз в неделю — тонкая техника не выдерживала привычки со всего размаху шваркать трубкой о держатели. А секретаршу ЧВС, по слухам, одолжил сам нарком государственного контроля Лев Мехлис, славившийся умением подбирать кадры железобетонной выдержки. Ресурс барышень послабее и посубтильнее вырабатывался даже быстрее телефонного.
