Александр Трубников - Рыцарский долг
Прерывая тяжелые мысли, за спиной у Жака раздался грохот. Так же, как и вчера, испуганно закричали едва разместившиеся на скальных насестах птицы, земля задрожала под ногами, и что-то застучало по кольчуге, словно в спину швырнули горсть сухого гороха. Жак упал лицом вниз и вжался в землю, ожидая нового камнепада.
Однако землетрясение оказалось совсем коротким – он не успел бы сосчитать и до двадцати, как грохот стих, а земная твердь перестала сотрясаться под ногами. Ожидая нового толчка, Жак медленно поднялся на ноги. Рядом испуганно храпел Каурый, однако той страшной паники, что овладела вчера лошадьми, его новый конь не проявлял. Оглядевшись по сторонам, Жак понял, в чем дело. Полный самых дурных предчувствий, он взял коня под уздцы и двинулся в сторону медленно оседающего облака пыли.
Худшие его опасения оправдались. Часть каменной стены, нависавшая над проходом, ведущим к монастырю, не выдержав бремени собственного веса, откололась от монолита и обрушилась вниз, плотно закупорив образованный землетрясением проем. Теперь на месте прохода серела такая же, как и раньше, высокая каменная стена. Внимательно оглядев неожиданно возникшее препятствие, Жак с ужасом осознал, что обвалившаяся скала непреодолима – по гладкой каменной поверхности могли взобраться вверх разве что ящерицы да пауки, а все щели, в которые можно было бы, наверное, протиснуться, наглухо завалили обломки и каменная крошка. Стоя под стеной, Жак кричал, в надежде, что его услышат оставшиеся по ту сторону братья, а затем надолго замолкал и прижимал ухо к камню, ожидая услышать хоть какой-то звук. Но все было тщетно – то ли завал был столь обширен, что не пропускал ни единого звука, то ли оставшиеся у скального монастыря сами погибли под градом камней. Долго кричал, но его крики оставались без ответа.
Солнце уже было высоко, когда Жак убедился в полной тщетности всех своих попыток. Оставаться здесь дальше было уже невозможно – над камнями поднималось обещанное Скальдом зловоние. Жак вскочил на коня и обвел угрюмым взглядом ущелье, в одночасье отобравшее у него всех, кто ему был дорог в этом мире.
– Значит, скала Хааг? – спросил он сам себя. – Ну что же, братья. Если вы остались живы, то рано или поздно мы встретимся там. Искать вас в одиночку в этих горах глупо и бессмысленно, так что теперь путь у меня один – Иерусалим!
Спустившись по склону на дно ущелья, Жак пришпорил коня и тяжелой рысью двинулся в сторону Мертвого моря.
Не успел затихнуть вдали гулкий цокот копыт, как первый стервятник, убедившись, что более никакая опасность не угрожает прерванному пиру, с клекотом слетел со скалы и, приволакивая крылья, начал осторожными перебежками приближаться к тому месту, где, по его мнению, находилась самая ценная добыча. Он подобрался вплотную к добыче, довольно подернул лысой головой, прицелился куда-то под камень и с размаху ударил клювом в помутневший, широко раскрытый глаз, который выглядывал из завала. Убедившись, что их товарищ остался цел и невредим, с насеста обрушился второй, затем третий, четвертый, и вскоре вся стая, громко хлопая крыльями, спустилась вниз.
Стервятник, продолжая выискивать лакомые куски, наклонился и засунул голову в углубление, образованное телами и упавшим на них сверху куском скалы. Вдруг оттуда появилась короткопалая пятерня, покрытая густыми рыжими волосами. Ее обладатель ловко и расчетливо, одним движением, схватил птицу за длинную, лишенную перьев шею и с хрустом переломал ей позвонки.
Глава седьмая,
в которой выясняется, что никакой интердикт не может остановить пилигримов, усердных в вере
Иерусалим, 1229 год от Р. X., канун Похвалы Святой Богородицы (30 марта)
Путь к побережью Мертвого моря стал еще одним тяжким испытанием. Дно ущелья еще не успело высохнуть после наводнения, и Жаку то и дело встречались застрявшие меж камней, словно рыбы, застигнутые отливом, избитые обезображенные тела, в которых он несколько раз с ужасом признал братьев ордена-рыцарей и сержантов.
Возвращаться в обитаемые земли в орденском платье было настоящим безумием, и Жак, превознемогая брезгливость и отвращение, уж собрался было воспользоваться одеждой одного из утонувших врагов, как судьба подкинула ему подарок в виде переметной сумы одного из генуэзцев, которая зацепилась ремнем за острый край скалы. В ней обнаружилась темно-серая камиза из грубого хлопка, недорогая черная котта,[33] брэ, шоссы и мягкие кожаные башмаки. Одежда пришлась ему почти впору, так что из скал на побережье уже выехал не рыцарь Святого Гроба, а просто одинокий франкский всадник неизвестно чьей принадлежности. Не зная здешних гор, в одиночку, с переметными сумами, доверху набитыми монгольским золотом, пытаться разыскать в горах проход, ведущий в скальный монастырь, где остались братья, было делом изначально обреченным на неудачу. Поглядев на солнце, висящее над недвижными водами, в глубине которых покоились развалины библейских Содома и Гоморры, он постоял, размышляя, что ему делать дальше, и направил коня на север.
Для того чтобы добраться до Иерусалима, ему понадобилось четыре дня. В первом же арабском селении он, не желая рисковать жизнью и имуществом, нанял у местного эмира отряд из семи человек, заплатив ему десять серебряных дирхемов и пообещав награду каждому из всадников, если они доставят его до Аль-Кудса (так называли Святой Град мусульмане) целым и невредимым. Эмир долго боролся с искушением ограбить невесть откуда взявшегося назарея, который был настолько безрассуден, что путешествовал в здешних местах в одиночку. Однако здравый смысл переборол в нем природную тягу к грабежам и он, опасаясь, что этот воин – гонец, вслед за которым из ущелий выйдет большой отряд, предпочел синицу в руке.
Никем не узнанный, Жак переправился через реку Иордан, миновал Иерихон и на закате дня добрался до тевтонской заставы, расположенной на месте разрушенных Восточных ворот. Там он отпустил сопровождающих, расплатившись щедро, но не чрезмерно, и, расспросив у орденского сержанта, как ему добраться до нужного места, двинул коня по узким восточным улочкам, распугивая редких по вечерней поре прохожих.
Жак, мечтавший о встрече с Иерусалимом с тех самых пор, как покинул отчий дом, оказался совершенно не готов к тому, что древний город, место чаяний и устремлений многих тысяч верующих, колыбель христианства, центр обитаемого мира, окажется обычным арабским захолустьем. Святой Град был бело-желтым пыльным селением, состоящим из невысоких, от силы двухэтажных домов. Окружающие его когда-то древние стены были разрушены, и единственным здешним укреплением оказалась цитадель, еще во времена первых крестоносцев получившая название башни Давида, – уродливый квадратный донжон, окруженный невысокой стеной, вокруг которой теснились разномастные, наспех сложенные из подручного материала бедняцкие постройки.
Церковь Святого Гроба обнаружилась лишь после долгих поисков и нескончаемых расспросов. Она пряталась в лабиринте улиц, в конце глухого, плотно застроенного квартала. Зная о том, что в подвергнутых интердикту городах запрещалась любая церковная служба, Жак не удивился, обнаружив, что высокие и мощные врата, приличествующие скорее не храму, возведенному над местом, где был распят и воскрес Спаситель, а хорошо укрепленной крепости, были наглухо затворены и надежно заперты изнутри на засов. Он спешился и долго стучал кулаком в калитку, но изнутри не слышалось ни звука. Лишь после того, как он пустил в дело ножны и пригрозил, что войдет вовнутрь во что бы то ни стало, из окошка над входом показалась макушка с плохо выбритой монашеской тонзурой.
– Вот я тебя, охальник! – раздался знакомый голос. – Ходят и ходят тут целыми днями. Сказано же было, что город, по приказу его высокопреосвященства патриарха Геральда де Лозанна, отлучен епископом Петром Кесарийским и находится под интердиктом, поэтому доступ в храм закрыт до особого распоряжения. Ступай, пилигрим, откуда пришел. А будешь бесчинствовать – кликну братьев-тевтонцев. Уж они твою прыть живо умерят.
– Смотри только, чтобы я тебе в кликалку меч не воткнул, святой отец, – весело отозвался Жак. – Лучше ответь мне, приятель, с каких это пор ризничий бенедиктинского монастыря охраняет вход в церковь Святого Гроба?
Его слова произвели на неведомого хранителя церкви немедленный эффект. Не успел Жак закончить фразу, как вслед за тонзурой из окошка высунулась вся голова целиком, затем, с трудом протискиваясь меж стен, в окне появились упитанные плечи, укрытые шерстяной рясой, которая местами еще сохраняла свой первозданный белый цвет, предписанный инокам еще святым Бенедиктом Нурсийским в знак чистоты их духовных помыслов и мирских деяний. Жак не ошибся – самые желанные в христианском мире врата действительно охранял бывший послушник, который был знаком ему еще по путешествию из Марселлоса.
