Андрей Дай - Орден для Поводыря
— Выходит, одного польского ссыльнопоселенца вы все-таки уличили, — хмыкнул, всем своим видом демонстрируя отсутствие доверия к результатам следствия, Фрезе.
— Иван Петрович Бутковский, ваше превосходительство, добровольно последовал к месту пребывания вместе со своей ссыльной сестрой, Кариной Петровной, — поправил генерал-майора поручик Карбышев. — будучи полностью на ее попечении. Дело в том, Ваши превосходительства, что Иван Бутковский – слаб умом. Что подтверждено соответствующими показаниями Варшавской военно-следственной комиссии.
— Мало нам было бунтовщиков, — проворчал Богданов. — Теперь и сумасшедших шлют…
Так. Самая пора что-то мне предъявить…
— Тем не менее, — воскликнул Александр Ермолаевич. Я напрягся. — Я еще раз настоятельно рекомендую удалить неблагонадежных ссыльнопоселенцев с земель Кабинета…
Да чтож это такое-то? Ведь явно что-то замыслили… И я решил их немного… подтолкнуть.
— Поддерживаю рекомендацию господина Фрезе, — словно нехотя выговорил я. — И прошу занести это в протокол комиссии.
— Вы готовы принять этих людей на землях гражданского правления? — оживился фон Фелькерзам. — Поясните, Герман Густавович. Прошу вас.
— Летом я совершил путешествие на южный Алтай, — стараясь не проявлять лишнего энтузиазма, начал я. — Совершенно дикие, пустынные земли, единственная ценность которых в их так сказать географическом положении. Там, знаете ли, проходит граница с Китаем…
— С экспедицией господина Лерхе там побывал и наш горный инженер, — ввернул Фрезе, догадавшись куда ветер дует. — В тамошних сопках ничего полезного не найдено.
— Однако там выстроено укрепленное поселение, и впредь, дабы утвердить за Империей эти края, стоило бы наводнить их подданными Государя. Я уже отправил его высокопревосходительству, господину Валуеву свою записку с предложением зачислить юг Алтайских гор, окончательно закрепленных за нами Чугучакскими протоколами, в округа подлежащие гражданскому Томскому правлению. Считаю, и надеюсь на поддержку господина Фрезе, что там самое место потенциальным смутьянам и ссыльным бунтовщикам.
— А коли побегут? — улыбнулся, наверняка вычислив мою игру, дипломат.
— А и пусть, — улыбнулся я в ответ. — Дорога туда одна. А отправятся в Китай, так тамошние киргизы найдут им применение…
— Штаб жандармского корпуса по Западной Сибири не возражает против перемещения ссыльных на удаленные земли под гражданским правлением, — добавил штабс-капитан.
— Только дозволено ли будет Государем… Это ведь его земли, — пробурчал недоверчиво старший советник.
— Здесь всюду Его земли, — верноподданнически воскликнул Платонов. — И Он здесь всему хозяин.
— Превосходно, господа, — обрадовался нашему единодушию барон. — Пусть секретарь оформит это в форме прошения на высочайшее имя. Я беру на себя труд по доставке его по назначению. Думаю, Государь прислушается к общему мнению столь уважаемых господ сибирских начальников.
— А что на это скажет Александр Осипович? — живо поинтересовался младший советник, поглядывая на меня масляно поблескивающими глазками.
— Вряд ли он будет против, — скучающе выговорил я. — Ему тоже нужно куда-то девать из батальонов неблагонадежных солдат. А там, на Чуе, кто-то должен в крепости служить.
— Вот завтра генерал-губернатор прибудет в Барнаул, мы его и спросим, — Фрезе, похоже, решил перехватить у меня инициативу и выдать идею за свою. Чему я только рад был.
На этом первое и последнее заседание комиссии было завершено. Судьбами мастерового, отомстившего управляющему завода за побои, дурачка Ванечки и пьянчужки, взятого приятелями "на слабо", больше никто не интересовался. Не тот уровень. Если нет заговора – поджоги скучная бытовуха.
Придержав штабс-капитана за локоть, тихонько порекомендовал ему прекратить следствие в отношении Бутковского. Дурачок – что с него взять?! А бумаги пусть в архиве у жандармов лежат. Мало ли чего. Уж слишком как-то странно на меня Платонов посматривал…
Потом уже, в Каинске, на ужине у Петра Даниловича Нестеровского, промелькнула фраза в разговоре, наводящая на мысли…
Дорога тяжело ему далась. Старый судья похудел, осунулся, и седые бакенбарды стали как-то особенно сильно выделяться на лице. Словно застывшая мыльная пена… Что поделать, у меня было мало времени и множество дел. И так, ради телеграммы для будущего компаньона пришлось сделать крюк – поехать из Барнаула через Колывань, а не более коротким маршрутом, от Медведской на Легостаево, и далее на Томск. К чести пожилого чиновника сказать, он не медлил и дня. Телеграфировал в губернскую столицу о том, что согласен с моими планами и уже следующий день встретил в пути.
Планировал побыть в Томске хотя бы неделю. Не вышло. Целые сутки просидел в Колывани в ожидании льда. Много общался с местным купечеством. Наблюдал за отправлением обоза в Каинск с разобранной паровой тридцатисильной машиной. Ерофеевы все-таки решились механизировать свои фабрики. Я был за них искренне рад, но время утекало как песок между пальцев. К Рождеству мне нужно было оказаться в Санкт-Петербурге, очень важно было заехать прежде в Томск, и ожидание на берегу Оби оказалось настоящим испытанием для нервов.
Всегда уважал пунктуальных людей. Мне кажется, что умение приходить к назначенному сроку – признак некой дисциплины разума. Ну, или, если хотите, показатель их к вам отношения. Явиться раньше или, что еще хуже – опоздать – это ли не разгильдяйство? И Герочка, в этом, со мной полностью согласен.
Люблю, когда все по расписанию. Это позволяет как-то планировать деятельность. Не зря, ох не зря среди чиновников в Империи так много этнических немцев. Не будь их, и вся система немедленно рассыпалась бы, утонула в болоте опоздавших документов и проведенных раньше, чем нужно мероприятиях. Есть, все-таки, в немцах какая-то… какой-то внутренний порядок. Что-то толкающее делать так, а не иначе. И приходить тогда, когда нужно, а не когда получится.
Это уже новое, так сказать – местное, наблюдение. Там-то, в другом мире и другое время, такого засилья нерусских фамилий не наблюдалось. Тоже, конечно, попадались, но существенно меньше, и все какие-то… куперштохи… И лишь здесь, во второй половине девятнадцатого века, появилась возможность сравнивать и делать выводы.
Это я к тому, что бал по случаю обручения его императорского высочества, наследника, великого князя Николая Александровича с датской принцессой Дагмарой был назначен на вечер тринадцатого октября. "Виднейшим", как говаривал сотник Безсонов, людям были разосланы приглашения. Залы Горного Правления украшены имперскими флагами. Повара готовили закуски, музыканты меняли струны, а конвойные солдаты щеголяли в парадных мундирах.
Бал бы не состоялся без генерал-губернатора, но ни единый человек отчего-то не сомневался – Дюгамель изволил оповестить туземное начальство о своем прибытии двенадцатого, значит, непременно прибудет. С самого утра на юго-западной заставе дежурил один из мелких чиновников местной администрации, который должен был проводить кортеж генерал-лейтенанта к дому горного начальника. Ну, и мой казак, чтоб я тоже был в курсе. Я подозревал, что зловредный Фрезе мог бы и "позабыть" сообщить мне о столь знаменательном событии.
Осенью темнеет рано. В полшестого – шесть уже густые сумерки, и на экипажах зажигают фонари. А учитывая то, что в караване Дюгамеля было, по меньшей мере, с дюжину карет – зрелище вышло феерическое. Добавьте сюда полсотни, черт его знает – драгун ли, гусар ли – понятия не имею, как их друг от друга отличать, кавалеристов конвоя, так и вообще чуть ли не парад получился. Зеваки вдоль улиц тысячами выстроились. Государева наместника, чуть ли не как члена Императорской фамилии встречали. И "ура" кричали, и флагами размахивали, и букетики бросали. Даже завидно стало. Меня-то, вернувшегося из долгого и трудного похода на Китайскую границу, вообще ни как не встречали. Можно сказать, просочился в горную столицу, как вор…
Так получилось, что эпохальный въезд генерал-лейтенанта в Барнаул я наблюдал из-за не слишком чистых окон портняжного ателье. Мундир-то у меня с собой один был. Второй заказал, но пошить его обещали только к завтрашнему балу. А вот немного поправить имеющийся могли достаточно оперативно. Предложили подождать в специально устроенной гостиной, чаем себя с печеньем побаловать.
Сидел, ждал, с Варежкой о фотографии болтал. Супруга его из Первопрестольной вернулась, где окончила соответствующие курсы. А вот на сам аппарат с реактивами средств у нее не хватило. Вот он мне и расписывал – какое это чудо расчудесное, и как было бы славно присовокуплять фотографические отпечатки злостных преступников к их полицейским делам. Пестянов думал что хитрит. А мне было весело. Его потуги выглядели презабавнейше.
