Александр Антонов - Кодекс звезды
Когда корпус Слащёва двинулся в обратный путь, Будённый и сколько-то там казаков в Забайкалье остались. Чуть позже выбрали Будённого новым Забайкальским атаманом.
Всё, что я вам сейчас рассказываю, это я потом узнала, а тогда только краем уха про все эти дела слышала. Потому, когда Вадим меня упредил, что на обед у нас будет казачий атаман сотоварищи, я нисколько не насторожилась. Это уже за столом, когда увидела рядом с Будённым своего ближнего родственника, мне прям нехорошо стало. Извинилась я тогда перед гостями, сослалась на внезапную хворь, и ушла из-за стола.
А на следующий день опять Будённый явился, на этот раз один. Вадим его встретил. Я к гостю не вышла, осталась у себя. Через некоторое время заходит Вадим и говорит, чтобы я вышла к Будённому. Тот, мол, зла мне не желает, но хочет про отца рассказать. Как тут не выйти? Вышла. Поздоровалась. Будённый со мной ласково говорил, всё землячкой называл. А про отца сказал, что был он в том бою ранен и попал в плен. Его вылечили, потом судили. Приговорили к десяти годам лагерей. А про место, где отец свой срок отбывает, Будённый ничего не сказал, сослался на то, что сам этого не знает.
Тогда Вадим обратился к начальнику Приморского НГБ. Где-то через месяц иду я по улице, рядом притормаживает автомобиль. Открывается дверца, а из салона смотрит на меня тот самый, из НГБ. Что вы, говорит, Любовь Родионовна, ноги сбиваете, давайте я вас подвезу. Я смекнула, что к чему, и села в автомобиль. Оказалось: всё верно, «товарищ» завёл разговор об отце. Всё рассказал: и где сидит, и как себя чувствует, а потом попросил меня, пока отец в лагере, ни через Вадима, ни через кого другого, больше не пытаться влиять на его судьбу. Сказал, так будет лучше для всех.
— Так вот почему ты мне про это не рассказала… — произнесла Наташа. — Нынче же поговорю с Николаем!
— Не надо, — попросила Любаня.
— Не надо, — повторила за ней я.
— Ну с тобой, положим, ясно, — кивнула Наташа в сторону невестки. — А ты-то почему такое говоришь? — это уже мне.
— Да потому, — отвечаю, — подруга, что в чём-то тот «товарищ» из Владивостока прав. В этом деле не надо волну гнать. К нему требуется тихой сапой подбираться.
— А ты это сможешь? — спрашивает Наталья.
Ухмыляюсь: – Обижаешь, подруга! — И к Любане: – Выкладывай все данные, что у тебя на отца есть!
1925 годКак и следовало ожидать, результат моих изысканий проявился не сразу. Лишь в апреле 1925 года в моём телефоне прозвенел нужный звонок…
— На Соловки? — удивился Глеб. — За какой надобностью?
— Да вот, понимаешь, выяснилось, что у меня неиспользованных отгулов поднакопилось, хочу их с пользой провести.
Глеб заглянул в мои невинно хлопающие ресницами незамутнённые глаза, не увидел там никакого двойного дна, исключительно по причине их бездонности, после чего пожал плечами.
— Дело, конечно, твоё, но если хочешь знать моё мнение, лучше бы тебе махнуть на юг!
— Почему? — поинтересовалась я.
— Там море теплее!
— А что мне это даст, если купаться всё одно нельзя?
— Разве? — удивился Глеб. — Хотя… начало мая… пожалуй, ты права! Ну тогда тебе точно одна дорога – на Соловки!
Катер пришвартовался у причала. Мне подали руку, помогая перейти по трапу на деревянный настил. Я не буду описывать здешнюю природу, на то без меня охотников пруд пруди. Замечу только, что она (природа) столь же сурова и прекрасна, как и я сама.
Настоятель Соловецкой обители архимандрит Вениамин принял меня без задержки, ждал, наверное. Разговор у нас получился коротким, в конце настоятель спросил:
— Вы, Ольга Владимировна, погостите у нас?
— Нет. Как только поговорю с человеком, ради которого сюда прибыла, сразу отправлюсь в обратный путь.
— В таком случае, Благослови Вас Господь!
Мужчина в монашеском одеянии встал передо мной, смиренно склонив голову.
— Здравствуйте, Родион Яковлевич! — произнесла я.
Весь обратный путь от Соловков до Петрограда я размышляла о том, что сообщить Любане об отце? Написать, что теперь он свободен? А смена лагеря на монастырь – это свобода? По мне так больше похоже на пожизненное заключение. А как она воспримет известие о том, что отец благословляет её и внуков, но видеться не желает. Мне он такое решение объяснил очень просто: боюсь навлечь несчастье на новую семью дочери. И, что самое обидное, есть, Ёшкин каравай, в его словах сермяжная правда!
Не знаю, сколько бы я так маялась, когда бы в процесс не вмешался Ёрш.
Председатель КГБ СССР Николай Ежов на правах друга семьи (фактически родственника) захаживал в наш дом без церемоний. Вот и сегодня явился не зван, но встречен был, как всегда, радушно. Пока я накрывала на стол, мужчины уединились в кабинете мужа, и, как я потом поняла, сплели против меня коварный заговор. Глебу в их плане отводилась простая роль: как бы само собой оставить меня с Ершом наедине. И когда такое случилось, Ёрш сразу взял корову (ну не быка же?) за рога.
— Ты же слышала о том, что я лечу в командировку во Владивосток? — спросил Ёрш.
— Разумеется, — ответила я, — я же не глухая.
— Значит, могу взять на себя миссию сообщить Любе об отце.
— Как ты… — начала я и осеклась. Вон оно, значит, что…
— А ты всерьёз полагала, что можешь втайне обтяпывать свои делишки за спиной Конторы? — поинтересовался Ёрш.
Честно сказать, я много чего о себе полагаю, но в данном случае о том лучше промолчу, насуплюсь и помолчу.
— И чего ты надулась, как мышь на крупу? — Ёрш смотрел на меня, как учитель смотрит на провинившегося школяра. — Никто ведь тебя ни в чём не обвиняет. Скажу больше, ты молодец!
Правда? Впрочем, это я и сама знаю, но приятно услышать лишний раз со стороны.
Увидев улыбку на моём лице, Ёрш облегчённо вздохнул.
— Другое дело! Теперь давай поговорим серьёзно. Ты тогда рассудила верно. Некоторые вопросы лучше начинать решать снизу. Когда инициатива карабкается снизу вверх, она приобретает статус народного мнения. И если в народе зародилось мнение о несовершенстве существующей пенитенциарной (уголовно-исполнительной) системы, то власти к этому следует, как минимум, прислушаться. И тут подворачивается под руку этот соловецкий монах – отец Вениамин, кажется? — который предлагает разрешить тем заключённым, которые того пожелают, часть срока провести за стенами монастыря. А почему нет? — решили мы. С уголовниками, пожалуй, погодим, а вот на политических вполне можно попробовать. Тем более что это выгодно и государству и церкви. В государстве сократится число политзаключённых, а церковь увеличит число монахов. И почему не начать с отца Любы? Тем более что половину срока он уже отсидел?
— Так вы что, ждали, пока он эту самую половину отсидит? — возмутилась я. — Да ты знаешь, какие в монастыре суровые условия? Любой лагерь обзавидуется!
— Не горячись, — стал гасить моё благородное негодование Ёрш. — Ничего мы не ждали. Просто шестерёнки в государственном аппарате крутятся медленно. Ты ведь не забывай, исполнение наказания к моему ведомству отношения не имеет.
— Ладно, — кивнула я, — считай, что оправдался. И что, теперь многие «политические» получат возможность уйти в монахи?
— Разумеется, нет, — ответил Ёрш. — Отец Любы возглавил этот список лишь благодаря твоей активности, считай, в качестве эксперимента. А теперь туда (в список) будут попадать только самые достойные.
Кто и как будет определять, кто достоин, а кто нет, я уточнять не стала…
КОДЕКС ЗВЕЗДЫ 1933 год. Москва Воробьёвы горыПетлявшая по лесу тропинка в этом месте заканчивалась. Если рискнёшь, сделаешь ещё хоть один шаг, можешь не удержаться на краю крутого обрыва, сорвёшься, полетишь вниз к Москве-реке, костей не соберёшь…
Вот только зачем куда-то идти, если ты уже пришёл, если открывается перед тобой простор необозримый, и весь он до самого горизонта заполнен одним только городом, имя которому Москва.
— Папка, как здесь здорово!
Жехорский посмотрел на счастливое лицо дочери, и уголки губ невольно раздвинулись в доброй улыбке. Им редко доводилось куда-то выбираться вдвоём. Этим летом так почти и не виделись. Сначала Анна-Мария гостила в Петрограде, потом подоспела путёвка в «Артек». Её отец, Секретарь Госсовета, в год Президентских выборов об отпуске вообще не помышлял. Но на этот день Жехорский заранее запланировал после обеда свободное время, которое без остатка и сожаления посвятил дочери.
Анна-Мария забрала из рук отца тяжёлый морской бинокль и стала рассматривать город в многократном увеличении.
«Когда же она успела вырасти? — думал Жехорский. — Вот и пионерский галстук сносила. Теперь носит на груди – Господи, у неё уже наметилась грудь! — «молодогвардейский» значок («Молодая гвардия» – молодёжная организация партии эсеров). Позади Средняя школа. Завтра первый день учёбы в Старшей школе. Инженером быть не захотела, выбрала гуманитарное направление. Ну и правильно!»
