Виктор Бурцев - Вечное пламя
– А я верю! Что можно так… Вот уверен, и все! И ничего мне не страшно. Должна быть такая справедливость.
И красноармеец подкупающе, широко улыбнулся. Невысокий, коренастый, с простым добрым лицом.
– Дайте посмотреть, – Болдин протянул руку.
Боец нехотя подал листочки. Генерал взял верхний, недописанный. Прочитал.
Все молча ждали его реакции.
Болдин долго молчал, на какой-то момент ему показалось, что за горло его схватила чья-то грубая рука:
Наши мертвые нас не оставят в беде,
Наши павшие – как часовые…
– Что это?
– Ну… – Красноармеец смутился. – Стихи… Я так. Для себя. Вот если убьют… Чтобы осталось что-то. Ну, не просто документ, мол, родился, умер, а что-то такое. Чтобы читали. – Он смутился, но потом заговорил снова: – А даже если никто и не будет читать. Все равно. Если убьют меня, то стихи останутся. Может, их кто-то другой станет писать… Уже не я… А… – Он махнул рукой, что говорить, мол.
Болдин вернул листки:
– Вы пишите. Пишите.
В голове звучал насмешливый голос Мехлиса: «Нет ничего случайного!»
У костра его нашел вестовой. Вернулась разведка.
71
– Что ж вы, ребята? – Болдин разочарованно глядел на двух разведчиков, которые стояли перед ним.
– Виноват, товарищ генерал.
– Вы что же, не знаете, что нам сейчас язык нужен как воздух?
– Знаем, товарищ генерал.
– И что же?
– Не утерпел я. – Капитан опустил голову. – Не утерпел. Мы их машину взяли. А у них под тентом девка. Из местных. Ребята всех положили. Один этот обер уцелел. Мы его повели, а у меня перед глазами… – Он на миг запнулся. Лицо сделалось виноватым, как у собаки. – Не утерпел я. Прямо там на дороге и прирезал.
– А чего ж не пристрелил?
– Не утерпел я…
– И что же нам теперь делать? – холодно поинтересовался Болдин.
Капитан молчал.
– Вы поняли мой вопрос? Что нам теперь делать? Из-за ваших чувств мы лишились ценного языка. Из-за того, что вы не можете держать в узде собственные эмоции. Как баба! Нет! Хуже! – Болдин не кричал. Он говорил тихо, но с такой силой и нажимом, что, будь у капитана возможность, он застрелился бы на месте. – Вашими действиями под удар поставлена вся дивизия. Все люди! Ваши товарищи! И все только потому, что у вас взыграли эмоции?!
– Виноват. Я искуплю.
– Что? Стреляться? – Болдин впервые повысил голос.
Капитан молчал.
– Мне нужен язык! Мне нужны данные! Мне нужна разведка! А вы устраиваете истерики! – Генерал отвернулся. – У вас есть минута. Подумайте. Я хочу услышать внятные предложения по сложившейся ситуации.
Но капитан ждать не стал.
– Я добуду языка. Под Журавами немецкий палат-городок.
– Хорошо, – Болдин хмуро кивнул. – Возьмите людей, сколько необходимо.
Часовой на посту маялся. Его можно было понять. Четвертый час ночи, мозгло, сырость пробирает до костей. И смена должна быть вот-вот, а все нету, курить нельзя, шнапс, тайком прихваченный с собой, кончился, осталась от него только тупая головная боль. Одним словом, тяжко.
Лагерь спит. Даже кухня примется котлы мыть только часа через полтора…
Поэтому совершенно неудивительно, что этот белокурый баварец с окраин Мюнхена подпустил к себе русских партизан вплотную. Он дернулся было, когда грубая ладонь зажала рот… Но снизу вверх, под левую лопатку ударило болью. Ноги стали ватными, и, уже умирая, он увидел, как через него переступил высокий, такой же белобрысый парень, но только в другой форме.
Партизаны рассредоточились вдоль линии палаток, аккуратно и неспешно вырезав охрану по периметру.
Юра-тунгус занял позицию неподалеку от мертвого часового. Отсюда хорошо просматривался лагерь, но лес прикрывали густые кусты. Юра с усилием, чтобы без лишнего шума, снял «мосинку» с предохранителя, лег, осторожно высунул кончик ствола из кустарника. Немецкий лагерь молчал. Тихо стучал хронометр, отмеряя минуты тишины, оставшиеся до штурма.
Тик-так… тик-так…
Полог одной из палаток откинулся. Наружу неожиданно быстрым шагом вышел офицер. Одет, подтянут, такое ощущение, что и не спал вовсе. В прицел было хорошо видно, как немец тревожно озирается.
Юра положил палец на спусковой крючок. Затаил дыхание. Потом вдруг открыл глаза, чуть приподнялся, словно не доверял оптике… Снова прильнул к винтовке.
Немецкий офицер уже бежал через лагерь, туда, где стояла техника, несколько автомобилей и мотоциклов. Бах! Выстрел швырнул его на землю.
Тунгус быстро передернул затвор, снова прицелился, – он видел, как ползет раненый, – но тут из леса полетели гранаты. И крик «Alarm!» потонул в грохоте взрывов и визге осколков.
Казалось палатки смело внезапным вихрем. Со всех сторон загрохотало. Земля густо перемешалась с воздухом. Крики, выстрелы, стоны раненых, кошмарное звуковое сопровождение войны…
Юра не стрелял, хотя мишеней было предостаточно. Все силы тунгусский охотник положил на то, чтобы не потерять раненого офицера, что упорно полз к своему мотоциклу.
После гранат и первого залпа партизанские роты пошли в рукопашную. Они ворвались на территорию лагеря, озверевшие от ночного ожидания, от смертей, поражений, где у каждого кто-то погиб. Они ворвались в лагерь, полный перепуганных немцев, чувствуя кровь – на этот раз не свою, а чужую, сладкую, пьянящую, льющуюся по желобам штыков!
Немцы в белом исподнем метались по лагерю, как куры в курятнике, который режет хитрая и не знающая жалости лиса. Тех, кто сопротивлялся, убивали жестоко и стремительно. Падающих на колени с поднятыми руками глушили прикладами, сбивали с ног, вязали руки за спиной.
С дальнего конца палаточного городка ответили огнем – там немцы сумели организовать сопротивление и с боем прорывались к технике. Но поздно, слишком поздно. Расправа была короткой и злой.
Когда первая волна нападающих захлестнула лагерь, Юра-тунгус поднялся, примкнул штык и побежал туда, где барахтался в пыли его офицер. Маленький и юркий охотник перепрыгивал через дерущихся, где-то приседал, уворачивался, но не терял из виду свою цель.
Между тем немец сбросил навалившегося красноармейца, ловко полоснул его ножом по горлу, откатился, вскочил и добрался до мотоцикла. Прыгнул в седло. Пнул педаль. Еще раз.
Но тут в грудь его что-то ударило, больно укололо, да так и остановилось.
Штык вошел не более чем на сантиметр. Немец вздрогнул, поднял голову и уставился в узкие, прищуренные глаза смуглолицего человека. Красноармеец упер винтовку ему в грудь, и по плотно сжатым губам немец понял, что тот готов проколоть его, как бабочку. Офицер замер. Был еще шанс пропустить, как учили инструктора, штык в сторону, вдоль тела, ухватить за ствол, дернуть, потом ребром ладони по горлу…
Юра сделал шаг назад, вскинул «мосинку» к плечу, прицелился в лицо врагу.
Немец осторожно, чтобы не спровоцировать выстрел, поднял здоровую руку. Вторая висела плетью.
Какое-то время они смотрели друга на друга, а потом офицер сделал неуловимый шаг вперед, буквально накалываясь на штык. Юра вздрогнул, отшатнулся и резко ударил прикладом. Немец повалился в траву.
72
Личные вещи и документы пленных Болдин рассматривал внимательно. Все как обычно, письма из дома, всякие безделушки вроде губных гармошек, открыток похабного содержания и игральных карт. Документы. Имя, звание… Вещи плененного офицера лежали отдельно.
– Это все в мусор, – генерал махнул рукой. – Гармошки раздать, карты и картинки сжечь. А тут будем разбираться. Кто его взял?
– Рядовой Юрий Гантимуров.
– А! Знаю такого! Это, пожалуй, Красная Звезда, как вы считаете, Владимир Филиппович?
– Так точно, Иван Васильевич, – Верховцев что-то записал в блокнотике.
– А приведите мне этого героя. Поговорить хочу.
Когда Верховцев вышел, Болдин взял со стола нечто круглое – не то камень, не то железку. Осторожно потрогал значок, вырубленный на медальоне.
– Как все странно, – пробормотал себе под нос генерал. – Как все удивительно и странно…
Полог палатки откинулся. Вошел тунгус. Вытянулся. Замер.
– Ага, наш орел! – Болдин широко улыбнулся, подошел ближе. Обнял бойца за плечи. – Ну, молодец, молодец! Удачно поохотился. Поздравляю! Как выберемся, представлю к ордену.
– Служу Советскому Союзу! – Юра вытянулся еще больше, хотя казалось, что уже некуда.
– Вольно. – Болдин отошел к столу. – Ты мне скажи, как его приметил?
– В прицел, товарищ генерал, – ответил тунгус без тени улыбки.
– А почему именно его? Заранее на офицера шел?
– Никак нет. Он из палатки выскочил. Перед наступлением. Одетый. К мотоциклу побежал. Я его подстрелил.
Болдин удивленно поднял брови.
– А почему только ранил?
– Потому что я его один раз уже убивал, товарищ генерал. Подумал, что будет лучше его живым держать.
– Не понял. – Болдин заглянул в документы офицера.
– Помните, мы колонну разбили? И карту у офицера взяли. Это он был. Я целился. Я помню.
