Иван Алексеев - Завтрашний взрыв
— Люди русские! Православные! По приказу жестокому, отданному подлыми боярами, ворота, через которые вы только что спаслись, закрыты! А за теми воротами остались наши братья и сестры! Они погибнут в дыму и пламени, взывая к вам с мольбой о помощи! Князьям и боярам, заботящимся лишь о своем благополучии, нет дела до простого люда! Они не хотят делиться своими богатствами, награбленными у нас с вами! А ведь заплати они хану дань, он не пришел бы с огнем и мечом на землю русскую! Так давайте же распахнем ворота, заплатим выкуп из казны боярской и спасем нашу землю, родных и близких, от сего нашествия! Те, на ком из всех богатств есть один лишь крест православный, айда за мной, к воротам, русских людей спасать, с ордой о выкупе договариваться!!! — Любимец Буслам-паши с размаху бросил оземь свою шапку с собольей опушкой и вполголоса скомандовал сообщникам идти к арке.
Действительно, часть народа присоединилась к их шествию с одобрительными криками. Люди, убитые горем, потерявшие в одночасье и свои дома, и детей, и родителей, уже не могли отличить правду от лжи и готовы были последовать за любым горлопаном, пообещавшим им скорое и чудесное избавление от страданий и несчастий.
Видя приближающуюся к ним большую, грозно шумящую толпу, некоторые стрельцы, находившиеся в карауле возле ворот, заколебались и невольно опустили пищали. Лишь находившиеся в первой шеренге поморские дружинники стояли неподвижно и твердо, направив страшные раструбы мушкетов на тех, кто намеревался впустить врагов в сердце русской столицы. Разик, стоявший на шаг впереди строя с обнаженной саблей в руке, был бледен, но спокоен.
— Стойте, люди! — выкрикнул он, когда между толпой и караулом оставалось лишь два десятка шагов. — У меня указ государя нашего, предписывающий не пускать неприятеля в Кремль и казнить на месте любого, кто сие воровство замыслят!
Он высоко поднял руку с зажатой в ней грамотой. Эта была та самая грамота, которую ему вручили три дня назад в царской ставке, отправляя с поручением к большому воеводе. Содержание грамоты, естественно, абсолютно не соответствовало тому, о чем говорил Разик, но, во-первых, среди толпы вряд ли было много грамотеев, во-вторых, на таком расстоянии вообще невозможно было прочитать мелкий текст. Зато с развернутого свитка свешивалась царская печать.
— Видите, люди русские, печать царскую?
Голос Разика звучал внушительно, печать была похожа на настоящую, каковую доводилось видеть многим из присутствующих на государевых указах, которые часто зачитывали народу на площадях с высоких трибун царские глашатаи. А еще за спиной этого спокойного и уверенного в своей правоте человека сверкали на солнце ружейные стволы. И толпа заколебалась, остановилась, затихла в замешательстве.
— Да это ж поморские дружинники, — вдруг произнес вроде бы вполголоса, но достаточно громко, так, что все услышали, один из диверсантов в мужицкой одежде, стоявших рядом с предводителем. — Они ж заговоренные, от них пули и сабли отскакивают. Лучше уж нам с ними не связываться.
Предводитель резко повернулся к нему, положил ладонь на рукоять пистоля.
— Ты что ж, соколик, струсил? — грозно спросил он.
И вопрос этот прозвучал почти как смертный приговор.
— Я струсил?! — возмущенно воскликнул мужик. — А ну, смотри!
Он резким движением вынул из сумы, закрепленной на поясе, бомбу и огниво, высек искру, зажег фитиль. Все стоявшие рядом с ним, включая предводителя, невольно отпрянули в разные стороны. Мужик размахнулся и с каким-то невнятным выкриком бросил бомбу в дружинников. Десятки глаз завороженно смотрели, как черный колобок с горящим хвостиком фитиля, описав дугу, падает прямо на первую шеренгу караульных. Внезапно начальник поморских дружинников, по-прежнему находящийся перед строем, спокойно сунул царскую грамоту за пазуху, одновременно шагнул в сторону и ловко поймал бомбу одной рукой. Вытянув руку с дымящейся, готовой вот-вот взорваться бомбой перед собой, помор неспешным шагом двинулся по направлению к толпе, в первых рядах которой находились ханские засланцы.
— Вот черт! Я же предупреждал: поморы эти — заговоренные! — истерично выкрикнул переодетый мужиком диверсант, метнувший бомбу.
Несостоявшиеся правители российских улусов в составе возрожденной Золотой Орды в ужасе бросились наутек в разные стороны, забыв об обещанных им турецких серебрениках, бросая сумки с бомбами, которые, как они точно знали от своих инструкторов, могут сдетонировать от близкого взрыва. Лишь один предводитель, смертельно побледнев, жутко оскалился и остался стоять на месте. На его лбу выступили крупные капли пота, тело сотрясала непроизвольная мелкая дрожь. Часть беженцев, примкнувших было к диверсантам, тоже разбежалась, подчиняясь инстинкту, однако многие, не понимавшие смысла происходящего, по-прежнему остались стоять на месте.
Разик приблизился вплотную к толпе, выдернул из запального отверстия почти догоревший фитиль, бросил его себе под ноги вместе с обезвреженной бомбой.
— Люди русские! — обратился он к толпе. — Вас обманывают! Идите в соборы, молитесь об одолении неприятеля! А мы, ратники государевы, с Божьей помощью обороним твердыню кремлевскую от басурман.
Предводитель разбежавшихся турецких агентов преодолел минутное замешательство, в которое его привел потрясающий поступок Разика, обрел наконец дар речи и воскликнул:
— Ко мне, мои верные товарищи, и вы, граждане московские! Сплотимся вновь, ополчимся дружно за правду народную против бессердечных угнетателей!
— Это кто тут вещает о правде народной? — раздался внезапно из рядов караула уверенный насмешливый голос.
Шеренга дружинников раздвинулась, и на площадь перед воротами вышел высокий широкоплечий человек в одежде монастырского трудника, с казацкой саблей на поясе.
— Люди! Вы меня знаете! Я страж московский Степан. А это, — он указал рукой на предводителя. — это подлый вор и государев изменник, боярский сын Кудеяр Тишенков, приведший орду на Русь тайными дорогами, покушавшийся три дня назад, да не где-нибудь, а в святой обители, на жизнь своего благодетеля, отца Серафима!
Степа все это время приводил в сознание Михася. И лишь когда его друг пришел в себя и самостоятельно уселся в арке, начав осмысливать происходящее, стражник вернулся в строй. Он сразу же узнал Кудеяра и постарался разоблачить предателя перед людьми, которых тот хитрыми речами подбивал на подлое дело.
Предводитель вздрогнул от неожиданности, вновь побледнел, но лишь на короткий миг. Ему нужно было сейчас не только бороться за дело могучего хана и великого султана, но и спасать свою шкуру. Он рванул рубаху на груди и завопил на весь Кремль:
— Не верьте ему, сограждане!!! Вы меня тоже знаете, я — Иван Чекан, боец на судных поединках, защитник слабых и угнетенных! А ты, — обратился он к Степе, — если ты и вправду страж Степан, известный всем своей справедливостью, то уличи меня принародно, предъяви мне улику, если она у тебя имеется! А если нет, то пусть меж нами будет Божий суд! Вызываю тебя, клеветника, на судный поединок! Коль будет моя победа — то вы, граждане московские, распахнете ворота кремлевские, заплатите ордынцам выкуп из сокровищ боярских да заживете вновь припеваючи!!!
Степа некоторое время молча, в упор смотрел на своего противника, затем снял шапку, широко перекрестился на главы кремлевских соборов и выхватил саблю из ножен:
— А ну, давай, гад, прихвостень басурманский, выходи на смертный бой!
Лицо предводителя озарилось торжествующей ухмылкой. Он развязал шелковый кушак, положил на землю саблю, чекан и пару пистолей, скинул с плеч прямо на пыльную землю свой кафтан и остался в одной красной рубахе. На такой рубахе при ранении незаметна кровь, вид которой может смутить бойца и ободрить его противника. Нагнувшись и вынув лежавшую на земле саблю из ножен, предводитель распрямился во весь рост, затем несколько раз резко присел, скрутил корпус вправо-влево и принялся вращать саблю перед собой, вначале кистью, затем предплечьем, а затем и всей рукой. Собравшиеся вокруг него люди, превратившиеся в зрителей поединка, завороженно смотрели, как сверкающее лезвие выписывает стремительные замысловатые петли, полностью перекрывающие все пространство перед бойцом. Любимец Буслам-паши внезапно остановил клинок, взяв его на плечо, и шагнул навстречу Степе:
— Я готов, стражник! Пусть Бог рассудит, кто из нас предатель, а кто — заступник народный!
Степа, не раздумывая, встал в позицию для сабельного боя, решительно крутанул саблю над головой, разминая плечо перед рубкой.
— Погоди, Степан! — Разик внезапно вышел в центр полукруга, образованного зрителями, и встал между бойцами.
— Ты что ж, помор, Божьего суда испугался? — вскричал предводитель. — Смотрите, православные, на чьей стороне правда!
