Александр Головчук - Почему и нет? Часть вторая
Три секунды.
Шесть пуль.
На четверых татей вполне...
Я не Клинт Иствуд, но на такой дистанции бью без промаха. Детская же, как в тире... В голове - пусто, внутри - холодная ярость, руки и глаза сами делают работу. Словно автомат бездушный.
Первую пулю посылаю в лысый атаманский лоб. Не попал, пуля вошла в левый глаз. Девятка... Тоже неплохо...
Вторая в мужика с пистолем, и следом еще одна для верности.
Еще, в другого парня с пистолем. С дублем, на всякий случай.
И еще одна в затылок самого умного, что рванул к кустам. Вот тут вышло в точечку, куда и хотел.
Мишени кончились.
Ох-ти ж...!? Я же в суматохе целиться забыл, просто наводил и стрелял. И ни разу не смазал... Во как!
В кустах качнулась ветка, и я отпрыгиваю обратно за столб.
- Сергей Саныч, не стрельни! То я, Гаврила! Тут еще один был. Спеленаю сейчас. А боле нет... Только ружья. Я выхожу, не стрельни часом...!
Тяжело опускаюсь на землю, прижавшись спиною к столбу. Разряжаю пистолет, патрон из патронника обратно в магазин, магазин на место. Руки ходят ходуном после адреналинового шторма. И действительно могу стрельнуть. В обойме теперь только два патрона.
Не забыть бы гильзы собрать...
Выжил...
А вот Грач - нет.
Я видел, как падают мертвые. Когда пуля в сердце. Там, на Дунае, насмотрелся до одури. Все. Нет больше нашего Айболита. Потерял Иван Михалыч побратима, а я - подчиненного и, ...да чего там - друга. Первая моя настоящая потеря в этом мире. Грустно.
И кто говорил, что кони понимают меньше людей? Вот и у меня слезы и у Мореты. Плачет... И есть по ком, лошадка, есть. Хороший человек умер... Другой гриву твоему жеребеночку стричь будет. Другой...
Надо встать. Я тут старший, мне и распоряжаться.
Заррраза...
Что ж ноги-то не держат. Так...
Вдохнул... Выдохнул...
Пошли, Серега. Тебя и мертвые и живые ждут.
Всё...
Ивана Федоровича хоронили на другой день. Домовину ему сбили дубовую, бабы полотном отбеленным выложили. По чести все сделали. Сельский батюшка отпевал. Старенький, седенький, а голос звонкий как у юноши.
Всем селом и хоронили.
Несли гроб мы вчетвером, я, наплевав, что барин и офицер, Гаврила, Иван Михайлович и Тимоха.
В головах могильного холмика, рядом с крестом посадил Перебыйнис куст калиновый. Осенняя посадка вышла, думаю, по весне примется хорошо. Старый обычай. Казачий...
И в домовину саблю не забыл побратиму положить. Трубку да табак, да кресало. Тоже по обычаю. Лицо вышитым ручником прикрыл, на глаза по золотому положил, чтобы было чем с перевозчиком расплатиться.
В дальний путь снаряжал не драгуна, а своего земляка с Украинской Подолии и побратима гайдаматского, крестьянского сына и внука казачьего полу-сотника, убитого в одном из бунтов. Стало быть - казака, хоть и в мундире драгунском.
После поминали, как водится.
Фельдфебель, тяжело поднявшись из-за стола, взял в руки чарку. Голос у него был глухой, он словно выталкивал слова из себя.
- Люди у Бога просят легкой да спокойной жизни, а вот друг мой того не просил. Просил лишь смерти достойной. И услышал его Господь. Погиб как воин, от горячей пули. Не больно приветлив был Иван, но сердце имел золотое. Пусть Господь ему дарует Царство Небесное, да пусть во всеблагой милости своей примет его, как душу праведную. Теперь он нам всем заступа перед Господом станет, потому как через много крови и грязи прошел мой друг и побратим, да так они к нему и не пристали. Чистым он перед Всевышним предстал. И дай нам Боже смерть не менее достойную, чем у него... - Перебыйнос выпил свою чарку и опустился на лавку, подперев голову рукой.
Я сидел подавленный. Не думал, что так привяжусь к этому мрачноватому и немногословному человеку. По-моему, я больше всех переживал его смерть. Хотя...
Ведь мы солдаты. И фельдфебель-ветеран это понимал как никто. Сегодня погиб Грач, а завтра можем и мы. Работа такая...
Так мне и сказал. Не именно такими словами, но где-то примерно так. Уже здорово выпивший но так и не захмелевший Перебыйнис старался в меру сил утешить, видя мое состояние. А может он себя утешал? Кто знает?
- Не журысь (не грусти), Сергей Александрович, ему теперь лучше чем нам. Не журысь... Помнить - помни, а в тоску не впадай. Много еще схоронить придется, коли такой путь себе в жизни выбрал.
А сгоревший дом в усадьбе я велел разобрать. Только фундамент расчистить и оставить под новую постройку. Кирпич же использовать для перестройки нашей деревянной сельской церквушки. Денег добавил докупить и подвести еще. В уезде кирпичные заводики имелись. Пусть в Горках будет хоть небольшая, но каменная церковь. Так правильно, наверное. Пусть стоит в память об Иоанне Предтече, и немножко об Иване сыне Федоровом, что меня от пули спас, а себя не сберег. А дом..., а что дом? Построим. Новый. Вместе с Анной и построим. Вот отвоюемся только. А старшего нашего сына Иваном назовем, хорошее имя - достойное...
Вот и январь. Рождество. Не самое веселое Рождество, кстати.
Начало 1812 года отметилось многими значительными событиями. Во-первых, был снят со своей должности Сперанский, со скандалом и обыском в кабинете и доме, но арестован не был. Убыл в Нижний. Хотя и опалой это было сложно назвать. Александр просто удалил его в бессрочный отпуск 'по состоянию здоровья и до окончания разберательства'. На место Государственного секретаря был назначен, как и в моей истории, некто Шишков.
В двадцатом веке он известен как литератор и один из идеологов войны двенадцатого года. Я о нем почти ничего не знал, разве только фамилию, пришлось добирать знания об этом человека тем, что услышал о нем уже здесь. Портрет вышел такой.
Консерватор еще Екатерининской закалки. Моряк. Писатель. Не глуп, хотя и со своими мухами в голове. Парень возрастом уже под шестьдесят, но крепкий. Умеет быть преданным. Характер - психованный. Францию ненавидит люто, яростный англофил. Вечно всклоченный скандалист. Суждения всегда безапелляционные. Точку зрения же менял в свете желаний государя. Еще черточка, в полемике если увлекается, то - как глухарь на току. Только себя и слышит. Острый ум тщательно скрывает под маской недалекого человека. Опасен.
Александр его назначил, как компромисс, своего рода уступку консервативным силам которые стали брать вверх в политической борьбе. Увы, но в Санк-Петербурге все изменилось не к лучшему. Консерваторы, под знаменами патриотизма здорово потеснили сторонников прогрессивных преобразований уж слишком увлекшихся в своих теориях, объявив их едва ли не агентами французов. Многие из тех, кто начинал с Александром путь нового устройства России стремительно теряли свое влияние, уступая давлению наиболее богатых помещиков и старых царедворцев. Это в какой-то мере касалось и моего патрона князя Кочубея. Впрочем, в политике такие галсы - дело обычное.
Прибыв в Смоленск, я понял, что моя черная полоса еще не закончена.
С чего я это взял?
А с того, что в Смоленске Васильева и его группу я не застал, они отбыли всем составом в Вильно. Меня же персонально, приказом военного коменданта по оставленному для меня последнему распоряжению графа Васильева и его личной просьбе, сразу направили по месту основной службы. В запасной эскадрон моего полка при рекрутском депо в Ельне. Едва три дня в Смоленске выпросил, для оформления личных дел да для встреч с нужными людьми. С глаз долой, короче, убрали. Отчего и почему, я догадывался. Политические ветры переменчивы, и в данный момент они стали для многих неблагоприятными. Вот меня и прятали до поры.
Поскольку приказ касался только меня, а Перебыйнис все еще числился по команде я и отправил его к графу с отчетом обо всем, что было проделано за тот срок, пока я не был при группе, а также рапорт о смерти солдата из бывших при мне подчиненных. Бюрократия в армии - штука вечная. Лучше хвостов по бумагам не оставлять.
Чтобы фельдфебелю не было скучно в дороге, отправил с ним еще и Гаврилу. Для подстраховки.
Иван Михайлович имел при себе также письмо, которое передал мне Кутузов. Ему сподручнее, и главное незаметнее будет подойти к Васильеву и потихоньку передать конвертик, да еще и разузнать что и как. Мне же светиться рядом с графом, выходит нынче не с руки.
Так и получилось. Гаврила подкатил к дому где жили Васильев с Черкасовым на коляске как извозчик, мы экипаж решили все-таки не оставлять в Горках, хорошая вещь и мне и Гавриле в Смоленске сгодиться, так вот..., подкатил и вызвал Алеся. А тот уже Ивана Михалыча провел к начальству незаметненько.
Два унтера по делу идут - никто и не оглянется.
