Евгений Красницкий - Отрок. Бешеный Лис.
В помещении повисло тяжелое молчание. Отец Михаил тихонечко покашлял, сплюнул в тряпочку, потом произнес совсем уже другим голосом — тихо и очень грустно:
— Увы, Миша. Прошлого не вернешь и не исправишь, можно только не повторять прошлых ошибок.
— Но как определить: то ли творишь?
— Вера, Миша, только Истинная Вера укажет достойную цель и достойные средства ее достижения. Слабый вопиет к Небесам о защите и утешении, сильный же взыскует путеводной нити.
— А ярый?
— Ярый алчет служения!
— Пассионарии…
— Что?
— Ярому нужна только идея. — Пояснил Мишка. — Все остальное он сам решит.
— Так. А идею эту дает Православная Вера.
— Делай, что считаешь должным, но спрос будет только с тебя, спрятаться не за кого.
— Вижу, что понял, отрок.
— Один умный человек мне недавно сказал: "И хорошие люди творят зло, если считают, что поступают верно".
— Если боишься случайно сотворить зло, Миша, посади себя на цепь. Но помни: духовные узы крепче любых цепей. Вера и есть сии духовные узы. Вера — вообще все!
"Гм….На фронтоне Исаакиевского собора есть надпись: "На тя, Господи, уповаем, да не устыдимся вовеки". Не об этом ли?".
— Спасибо, отче.
— Тебе, Миша, спасибо: только с тобой и поговорить о таких вещах, душу отвести. Что-то, вижу, еще тебя гложет?
— Да, Илларион, будь он не ладен! Глупость я сделал…
— Ну, будет! Наговорились! — Раздался от дверей голос. — Ступай-ка ты, Мишка домой. Святой отец утомился, ему поесть и отдохнуть надо!
В дверях, закрыв могучей фигурой почти весь проем, высилась тетка Алена. Отец Михаил вздрогнул, словно от грома небесного, во взгляде его снова засквозили тоска и беспомощность.
— Царю Небесный, дай мне силы!!!
— Будут, будут тебе силы. — Почти мужским басом проворковала Алена. — Сейчас кашки с молочком поешь, таким богатырем станешь! Ступай, Мишка, ступай.
— Богородица Дева! Заступница Небесная! Обрати светлый лик свой…
Захлопнувшаяся за спиной дверь обрезала полный страдания голос монаха. Роська вылупился удивленно, даже, несколько испугано.
— Минь, чего это он там плачет?
— Он не плачет, он вопиёт!
— А… Почему?
— Лечиться бывает трудно и больно. Особенно, если болезнь запущена.
— Ага! Особенно, если такая бабища лечит!
— А другая и не справится. Помоги-ка с крыльца слезть. Не навернуться бы опять.
"Да, сэр, крепенько Вам монах насовал и, позвольте Вам заметить, за дело. Как, все-таки легко на критиканство сорваться! Все вокруг в дерьме: и Ярослав Мудрый, и Харальд, и вся сотня, и тут выхожу я — в судейской мантии, истиной в последней инстанции на устах и сияющим нимбом…вокруг жопы. Всех осудил, всех заклеймил… Позорище, блин! Только такой святой, как отец Михаил, и мог меня матюгами не обложить.
И с чего я завелся-то так? Наверно, все-таки, из-за того, что монах первых ратников сотни безбашенными отморозками посчитал. Да не были же они никакими отморозками, нормальные крутые мужики, военные профессионалы. Конечно, отцу Михаилу с его: "возлюби врага", да "подставь другую щеку" — понять, что это — тоже совершенно нормальные люди, очень трудно. Но странно, вообще-то. Он же в воинском поселении столько лет прослужил. Среди таких же профессионалов.
А, может, не способен понять в принципе? Как там лорд Корней живописал? "Лентяй норовит трудягу дураком выставить, слабак сильного человека — зверем тупым, а трус храбреца — сумасшедшим". Ну, трудягу отец Михаил дураком вряд ли посчитает, а вот, насчет остального… Ну да, тут я из чувства противоречия и попер буром, и даже сам не заметил, как дерьмократом голимым нарисовался. Ну надо ж так…".
— Минь, приехали. Сегодня еще куда поедем, или распрягать?
— Распрягай. Завтра поедем. У меня с утра дело будет, но ненадолго, а потом к Нинее поедем. У матери где-то подарки лежат для Нинеи и внучат, да мать еще и сама каких-то гостинцев приготовила. Вот это все возьмешь у нее, в сани уложишь, я освобожусь, и сразу поедем.
— Угу. Она что, родня вам?
— Нет, просто человек хороший, сам увидишь. Ну я пошел.
"А со Змеем Горынычем-то как интересно. Кто бы мог подумать: Змей Горыныч — реальная историческая личность! Обалдеть! Сказители, конечно, лихие ребята: мало того, что Соловья-разбойника в другое княжество переселили, так еще и волынского воеводу трансформировали в гибрид птеродактиля с огнеметом, да еще в трехствольном исполнении. Кхе, как говорит лорд Корней. Впрочем, Соловьев могло быть и два, один в черниговской земле, другой — в древлянской. Слились же в народных сказках в единую личность Владимир Святой и Владимир Мономах, под именем Владимир Красно Солнышко. Этнографа бы сюда вместо меня, вот бы кайфовал…".
Бум! Удар по голове был не столько сильным, сколько неожиданным. От неожиданности-то Мишка и упал, тут же получив пинок под ребра. Опять же несильный, даже, какой-то несерьезный.
— У, змей подколодный! — раздался над головой голос Аньки-младшей — Глаза твои бесстыжие, аспид! Что б у тебя язык твой поганый отсох!
Мишка едва успел прикрыться рукой — зубья грабель летели прямо в лицо. Прикрылся плохо — боль рванула правую щеку, хорошо, хоть, глаза уберег. Анька замахнулась еще раз, но грабли, почему-то, так и остались закинутыми за голову.
— А ну, не балуй!
Голос был молодой, совершенно незнакомый. Анька в ярости обернулась, и тут Мишка с маху врезал ей костылем сзади под колени. Девка выпустила грабли, плюхнулась задом на истоптанный снег и разрыдалась в голос.
Мишка поднял глаза. Перед ним, с граблями в руке, стоял незнакомый парень лет шестнадцати и протягивал руку.
— Давай, поднимайся. Эк она тебе харю-то раскровянила, хорошо не в глаз. Много воли вы своим бабам даете.
— А-а! Молодая, глупая. Меня Михайлой зовут, а тебя?
— Перваком.
Анька вдруг заверещала совсем уже резаной свиньей и попыталась пнуть брата по раненой ноге. Тут уж Мишка стесняться не стал, и врезал костылем от души. Хотел по спине, благо толстый кожух гарантировал от переломов, а попал по затылку, хорошо, хоть, вскользь. Анька лязгнула зубами и, похоже, прикусила язык, потому, что сразу заткнулась и схватилась руками за рот.
— А это сестра моя, Анна — светским тоном продолжи Мишка разговор. — Мы же воинское поселение, у нас и бабы на руку спорые. Эта еще ничего — девка дурная пока, а вот есть у нас тетка Алена, так та одним ударом самого здорового мужика с ног сшибает. Вот если бы я ей попался…
Мишка балабонил, а сам чувствовал, что катастрофически не попадает в тон. Парень смотрел как-то уж очень серьезно, по взрослому, и Мишка начинал чувствовать себя пацаном-пустобрехом. Надо было как-то выруливать.
— Ладно, не обращай внимания, детство это все. Я пошутил, она обиделась. Спасибо тебе, выручил…
— Не спасет меня твой Бог, — мрачно отозвался Первак — я славянским Богам требы кладу.
— Что ж…
Мишка снял шапку, поклонился насколько получилось на костылях.
— Благодарствую, Первак, прости, не знаю по батюшке, пусть Велес пошлет плодородие твоей ниве и скоту.
— Нету у меня больше нивы, я ваш раб, и батюшки нет. Я сын Листвяны — вашей ключницы.
— Вот оно что…
"Господи, стыдно-то как. У парня такое несчастье, а мальчишка-барчук тут языком треплет. Еще и Аньку дурой обозвал, а сам-то".
— Слушай, у нас тут воинская школа есть. Давай — туда. По возрасту ты годишься, Выучишься, оружие в руки получишь, и никакого рабства. Добычу из похода привезешь, мать и братьев выкупишь.
— Нет. — Первак отрицательно покачал головой. — Я старший мужчина в доме, не могу семью оставить. Может, братья… Так вы, ведь, креститься заставите.
— Крестить, все равно, всех будут, дед ни за кого виру платить не станет…
Анька, вдруг опять взвыла дурным голосом. По подбородку у нее текла кровь, видимо, действительно прикусила язык или щеку. На шум постепенно начали собираться любопытные. Новая родня близко подходить опасалась, но головы торчали из-за всех углов и из дверей. Появился и Лавр, Первак сразу же повернулся к нему и отрапортовал:
— Лавр Корнеич, в кузне все сделано, как ты велел.
— Хорошо. — Лавр одобрительно кивнул. — Погоди пока, что тут случилось-то? Михайла, что с Анной?
— Пустое, дядя Лавр, поцапались немножко.
— Ничего себе, немножко: у обоих рожи в кровище, вы что тут устроили?
— Да я же говорю: пустяки, а кровь это…
— Так! Кхе… Всем стоять! В чем дело?
Откуда вышел дед, Мишка даже не заметил, но атмосфера на подворье начала ощутимо сгущаться. Почувствовал это, видимо, не один Мишка — любопытные головы начали исчезать одна за другой.
— Я что сказал? Всем стоять! Хоть одна сука смоется, найду и ноги поотрываю!
