Товарищ "Чума" (СИ) - "lanpirot"
В повозке стоял суровый воин, такой же худой и жилистый, под стать своему жеребцу. Его длинные белые одежды развевались по ветру, громко хлопая длинными по̀лами. Белоснежный терновый венец венчал его голову, а за спиной я рассмотрел лук и колчан со стрелами. Отчего-то песок, поднимаемый копытами жеребца и колесами повозки, стелился следом за ним плотной изумрудной дымкой.
Следом за ним, отставая не более чем полукорпуса, летел могучий рыжий жеребец. Он был куда массивнее и мощнее изящного белого скакуна, и от его поступи, казалось, сотрясаются даже горы. В повозке, держа вожжи одной рукой, стоял краснокожий гигант. На его обнаженном торсе перекатывались рельефные мышцы, когда он, погоняя скакуна взмахивал второй рукой, сжимающей пламенеющий меч. Шлейф, тянущийся за ним по воздуху, напоминал кровавую взвесь, временами выстреливающую яркими языками огня.
Третья колесница, запряженная аспидно-черным скакуном, основательно отстала от этих двух лидеров. Но это, похоже, ничуть не волновало правящего ей чернокожего возницу, сжимающего в свободной от вожжей руке меру, или весы. Он невозмутимо правил своим черным скакуном, время от времени поглядывая на своего «соседа», с которым по-прежнему продолжал идти бок о бок.
Четвертый жеребец имел и вовсе неприглядный вид, похожий больше на замученную непосильной работою клячу, чем на боевого скакуна. Пепельная тонкая кожа какого-то бледно-зеленоватого оттенка, обтягивающая торчащие ребра и хребет, казалось, не выдержит больше такого надругательства и вот-вот прорвется.
Да и вообще, бледный жеребец больше походил на обглоданный воронами скелет, чем на живую лошадь. Всадник, упакованный в длинный поношенный плащ с глубоким капюшоном, держал в руке на длинном древке широкую косу, основательно изъеденную ржой. От него за версту шибало смрадным духом разлагающихся тел и несло серой.
А за его спиной… Я не знаю, как это объяснить… Но я чувствовал, что прямо по его пятам следует настоящий ад… Тот самый, куда и мне придётся со временем переехать, если я не придумаю, как соскочить с этого разогнавшегося паровоза.
Неожиданно мой «полет» прервался, и меня бросило прямо под копыта белоснежному жеребцу. Мелькнула «оскаленная» морда скакуна, роняющая на землю зеленоватую пену… И я не понял как, но через миг я уже правил бешено несущейся повозкой.
Внутри меня всё пело и ликовало, словно я, наконец-то, занял своё законное место, предназначенное мне по праву. И пусть моё естество горело огнём, а в голову впивались острые шипы тернового венца, я этого не замечал. Ведь это — моя работа, моё предназначение и моя судьба… Я — кара за грехи, я — первый всадник, я — завоеватель…
— И есмь имя ему — Чума! — громыхнул всё тот же глас с небес.
— … Чума! Товарищ Чума! — В который раз за день меня тормошили, пытаясь привести в сознание. — Очнись!
Я тяжело мотнул головой на расслабленной шее от очередного рыка и с трудом открыл глаза. Видение стремительно летящей по пустыне повозки исчезло, как и схлынуло ощущение неимоверной силы и мощи. Я вновь оказался втиснуть в немощное тело моего реципиента, пусть и обладающего ведовским даром, но не идущим ни в какое сравнение с силами первого всадника апокалипсиса.
Если я действительно являюсь его земным воплощением, а все видимое мною в отключке не горячечный бред, то мне предстоит долгая и трудная дорога к настоящему могуществу потустороннего Существа, первого из всадников грядущего апокалипсиса по имени Чума…
— Ты чего это, паря, пугать нас вздумал? — Навис надо мной дед Маркей. — Мы уж с товарищами думали усё — откинулся наш ценный специалист! — В отличие от предыдущего раза лицо старика выражала крайнюю степень озабоченности. Видимо, действительно переживал за меня старый.
— Чего пристал к парню, старый козёл? — Раздался откуда-то сбоку знакомый до боли голос мамашки. — Подвинься! — Она мощно толкнула плечом деда, и старикан беспрекословно уступил ей свое место.
— Довели… Эх! Он же еще мальчишка совсем! — продолжала возмущаться Глафира Митрофановна. — Я ему на днях осколок из головы вытащила. После подобной операции здоровые мужики пластом неделями лежат. А этот, туда же — вылазки устраивать! — словно заботливая наседка суетилась она вокруг меня. — А потом пулевое… Вижу, что не сразу перевязали, вон, весь бок в крови! Штаны, гимнастерка. И в сапогах, похоже, хлюпает! Да он столько крови потерял, что не известно, как вообще не помер? Переливание крови ему нужно, срочно!
Эка, как маман за меня взялась! Наверное, и правда, бережет будущего зятя. Дар-то не охота из семьи упускать. Ладно, пусть её — мне же лучше. Она, как-никак, меня перед партизанами настоящим героем выставила. И на неё у меня, в отличие от дочки, большие планы в самое ближайшее время. Дар свой нужно всесторонне изучить.
— Глафира Митрофановна, — чистосердечно поблагодарил я её, — спасибо за заботу! Мне уже намного лучше! — Я приподнялся на локтях и огляделся — лежал я на лавке в какой-то незнакомой избе. — Надо посмотреть, как там вообще происходит…
— Куда собрался⁈ — рявкнула мамашка, припечататывая меня ладонью в грудь. Я не удержался и рухнул обратно на подушку. — Лежи пока, без тебя справятся! Самое главное ты уже сделал!
— Лежи-лежи, малой, — подключился к Глафире и дед Маркей. — На-ко вот, хлебни морсу из черноплодки! — Протянул он мне большую глиняную кружку. — Дюже полезная! Даже кровь, грят, затворяет!
— Попей-попей, — разрешила мамашка, — хуже точно не будет…
Я вновь приподнялся, Глафира на этот раз мне не мешала. Но руки у меня дрожали, а в теле поселилась такая слабость, что хотелось просто упасть, закрыть глаза и ни о чём не думать. Крови, действительно, наверное, очень много потерял. С помощь деда Маркея я припал к кружке с прохладным напитком, и высосал её практически в один присест — кроме всего прочего меня мучила чудовищная жажда.
Но бросить всё, и отрубиться в очередной раз, мне не давало неоконченное дело. Нужно было как можно скорее собрать все печати проклятия в деревне, чтобы избежать даже вероятности повторного заражения. Однако, выйти на улицу мне явно не дадут.
— Спасибо, дед! — произнёс я, напившись до такой степени, что в животе ощутимо забулькало. — Можно я пару минут в одиночестве полежу? — попросил я присутствующих в избе партизан. — Только скажите сначала? У нас всё получилось? Или…
— Не переживай, малой, — покровительственно произнес дед Маркей. — Усё у нас вышло в лучшем виде! Тарасовку взяли тихо, без шума и пыли. То есть, практически без единого выстрела! — Довольно уперев морщинистые руки, подытожил старик. — Только со зверьми, что ягдами кличуть, сцепиться пришлось. Они пока тебя искали — к пище не притрагивались. Ну, ничего, почти всех положили, а за двумя выжившими сам товарищ замполит по следу пошёл…
— Ну, всё, рассказали — и хватит! — Погнала всех из избы Глафира Митрофановна. — Раненому покой нужон!
Дождавшись, когда все выйдут и закроют за собой дверь, я поудобнее устроился на подушках и закрыл глаза. Мысленно представив себе печать, я попытался притянуть её к себе, где бы она не находилась… Но ничего не произошло. Видимо, работать на больших расстояниях мне не доставало сноровки, умения, либо величины чина.
Хотя, я вполне реально ощущал, насколько после устроенной «диверсионной» акции вырос мой дар. А вырос он значительно. У меня даже появилось такое чувство, что я за раз сумел перепрыгнуть вторую веду, остановившись где-то посередине между второй и третьей.
Я лежал, тянул к себе печати убиенных, которые, по моему разумению, обязательно должны были принести мне весьма существенную прибавку в запасе силы. Но у меня не получалось. Я тихо выругался сквозь сжатые зубы, а потом начал сползать с кровати. Без чужой помощи это оказалось весьма нетривиальным делом — тело совсем не слушалось, было слабым и ватным.
Я уже почти поднялся на ноги, когда меня накрыло ошеломляющим потоком силы, словно всасывались одновременно все печати — десятки и сотни. Я не удержался на ногах и рухнул обратно в кровать. Еще через мгновение меня начало отчего-то колотить, словно эпилепсика, а затем раздувать, словно накачиваемую через задницу зеленую жабу.
