Возлюбленный враг (СИ) - Грез Регина

Грау сел на тахту, улыбаясь хитро и довольно, словно я должна ему сообщить что-то очень смешное. А вот ошибаешься! К подобному повороту ты вообще не готов.

— Пожалуйста, отнесись к серьезно и проникнись моментом, ладно? - попросила я.

— Давай, говори, я знаю, что от тебя любой причуды можно ждать.

Я встала перед ним, соединив ладони будто для молитвы:

— Грау, ты мессия!

— Кто я? - он рот приоткрыл и вытаращил глаза.

— Ты немецкий Иисус Христос! Стой, погоди, я сейчас объясню… Все сходится - ты умер и воскрес, и живешь снова. Значит, ты - Мессия и у тебя особое назначение на земле, которое ты должен выполнить с блеском. А почему нет? Вы же себя считает особой, высшей расой. Евреям послали Сына Божьего, в России каждый десятый сейчас мученик за "веру, царя и Отечество", так почему бы и в Германию не отправить пророка. Грау, я все про тебя поняла! Осознай свое истинное предназначение.

Он немного подумал, опустив голову, потом протянул руки ко мне и очень проникновенно сказал:

— Я знаю только одно мое истинное предназначение сейчас - это любить тебя. Как я могу, как ты захочешь, как позволишь - я приму все. А больше я ничего и знать не хочу. Ася, ты надо мной смеешься? Ты что думаешь, я должен идти по улицам Берлина и кричать ребятам в черной форме, чтобы они покаялись? Да мне и квартала не пройти, меня сразу же заберут. И какой в этом смысл? Быть избитым, растерзанным, расстрелянным… И кто знает, воскресну ли я снова. Хотя, идея интересная, я впечатлен.

Он грустно рассмеялся, хлопая себя по коленям.

— Это надо же придумать такое? Отто Грау - немецкий Иисус Христос! Такое могло прийти только в твою безумную русскую голову. Все русские помешаны на Боге, я слышал. На Боге и социализме - вот две ваших главные идеи. Две основы вашего русского мира.

Может, вы мечтаете построить Царство Божие на земле, где всеобщее равенство и братство… и лев ляжет рядом с ягненком, а волки и козы будут пастись вместе? Такого не может быть, Ася! Значит, это не настоящие волки и не настоящий лев, ибо хищник останется хищником даже в клетке, даже с вырванными клыками и перебитым хребтом. Хищник рожден убивать, а овца рождена, чтобы быть съеденной. И никому никогда этого не изменить!

— Жаль, - вздохнула я, - мне бесконечно жаль, Грау, что твое предназначение пока остается для тебя загадкой. Печально, что ты не мессия, а то я бы согласилась стать твоей Марией Магдалиной и всюду ходить за тобой. Правда, у меня нет таких густых и длинных волос, как у нее...

— О, ради этого я готов снова оказаться распятым! - горячо воскликнул он.

— Ты дурак, да? Не надо так страшно шутить, я говорю очень серьезные вещи… ну, почти-почти...

— Я открою вино!

— Нечего праздновать, никаких застолий, не надо превращать этот вечер в оргию.

— Согласен! Нечего праздновать, так давай поминать… всех! И даже еще живых… поминать заранее… До единого… ваших и наших заодно - ВСЕХ!

В его голосе вдруг зазвучали металлические нотки, глаза стали дикие и чужие, он с размаху швырнул бутылку с вином об стену, по нарисованной корме корабля потекли бурые струи. Я вздрогнула и сжалась, сидя на стуле. А потом скороговоркой произнесла:

— Отто, пожалуйста, успокойся. Знаешь, я бы сейчас выпила твоего шнапса, у тебя, случайно, нет здесь припрятанной фляжки? А что, русский солдат Андрей Соколов перед Мюллером целых три стакана этого самого шнапса выпил, не закусывая, разве я не осилю пару глоточков…

— О чем ты? - хрипло спросил он, будто очнувшись и только что заметив меня в комнате.

— Грау, шнапс в студию! Ну, и чего мы стоим, чего ждем - давай нажремся как свиньи и завалимся спать, раз уж вояки из нас никакие, что нам еще остается. Я так больше не могу, мне плохо, мне страшно, мне стыдно, я не знаю, что делать и ты постоянно дергаешься.

— Все, все… хватит… я не буду больше… ничего, слышишь, все…

Теперь он пытался меня утешить и все получилось так легко и правильно, что не оставалось никаких сомнений. Я поняла это сразу, как только он оказался рядом, невероятно близко, с первого же мгновения стало легко.

Будто все мои чувства и обрывки мыслей, все живое во мне переместилось к области соединения наших тел - там, где была обнажена плоть и души словно тоже проникли друг в друга. А ведь мы оба были почти одеты, он даже не расстегнул рубашку, а мое платье задралось выше талии и белье я просто отодвинула в сторону, чтобы ему было удобнее.

Я отчаянно хотела близости с ним, мне казалось, умру, если не приму его именно сейчас. Это было похоже на безумие, на потерю разума, когда верх полностью берут первобытные животные инстинкты. Пусть кто-то назовет похотью, - не буду скрывать, я хотела его и даже еще раньше, когда изо всех сил гнала подобные мысли прочь. Но что-то сокровенное, самое тайное во мне, чему я всегда доверяла, сейчас подсказывало, что я права.

Какое-то время назад, осознав острую потребность в нем, я боролась со своими желаниями, ненавидела их и себя заодно. Но сейчас что-то вдруг изменилась во мне, я отключила ум, и сама открылась перед ним, предсказуемо прекрасно. Мы же люди. Мужчина и Женщина. Вот сейчас, когда он был так близко мне, я это окончательно поняла. Мы – просто люди и остальное не важно.

* * *

— Тебе было хорошо.

— Как ты догадался?

— Ты вцепилась мне в волосы.

— Прости…

Но в моем голосе ни капли раскаяния. Отчего-то вдруг стало весело. Он готов был и это разделить:

— Ты самая невероятная девушка на земле, ты настоящая, ты волшебная, я схожу по тебе с ума!

— Ничего не говори, не надо… - устало пробормотала я.

— Но почему? Я не могу молчать, это переполняет меня, это больше меня… больше всего на свете…

Он сейчас был настоящий мальчишка, такой искренний и чистый, такой счастливый. Нам придется заплатить. И возможно, уже очень скоро, но время еще есть. Хотя бы до конца ночи. И нельзя терять ни минуты, потому что завтра может все измениться в худшую сторону.

Мы лежали тесно прижавшись друг к другу, слушали дождь за окном и на крыше. Отто гладил мои волосы, мои брови, мою щеку - не то улыбался не то плакал. А я смотрела на его лицо в темноте, пыталась запомнить и голос тоже. У него бесподобный голос.

— Ты - моя Лорелей… у тебя холодный нос и губы… и глаза как море… сине-зеленые…

— Как ты можешь видеть цвет моих глаз, ты же потушил свечи?

— Я знаю тебя и без света, я и в полной темноте знаю каждую твою черточку.

Мне вдруг вспомнились чьи-то стихи, слышала их в детстве или даже сама сочинила, словно пророчество.

Зимним солнышком меня называешь,

Мол, свечу, да не грею.

Говоришь, меня увидев, вспоминаешь

Гейневскую Лорелею.

Каждый пальчик на руках перецелуешь,

Волосы растрепанные тронешь

Говоришь, что без меня тоскуешь

И в глазах моих при встрече тонешь.

Быстро к твоим ласкам привыкаю,

Ночью долго не могу уснуть,

И, смеясь, сама себя пугаю

Как бы вместе нам не утонуть...

Я не знаю, что со мной сейчас, но очень похоже на то состояние, когда ты лежишь на летнем лугу под открытым прозрачным небом, а вокруг пахнет цветами и жужжат шмели. А потом прилетает бабочка и садится тебе на руку, а ты боишься ее спугнуть и просто зачарованно смотришь, как она складывает крылышки и снова их расправляет.

И в этот миг больше ничего нет, только ты и маленькое чудо у тебя на руке. Все остальное исчезло, весь внешний мир и все его проклятые войны.

А потом раздался скрип сапог где-то поблизости, резкий щелчок и ослепительная вспышка света. В полной темноте по нам пробегает лучик карманного фонаря, и Отто тотчас поднимается, чтобы закрыть меня от чужих глаз. Я прячу свое лицо у него на груди и слышу за его спиной чеканный голос Вальтера:

— Должен сообщить, что ваши каникулы подошли к концу. Через пять минут жду обоих у себя в кабинете. У меня есть важная информация для вас. Дорогая Ася, а ты не желаешь со мной поздороваться? Полагаю, сделаешь это позже, сейчас не совсем удобно. Не задерживайтесь, я думаю, вы и так многое успели.