Владимир Перемолотов - Звездолет «Иосиф Сталин». На взлет!
Снова вспышка света наверху и снова фигура человека. Теперь он не сер, а клетчат – на нем пиджак в красно-серую клетку.
Лейтенант стреляет, но лаборант как-то ловко отклоняется в сторону и палит в ответ. Британец ловит грудью пулю и со стоном катится вниз. Клетчатому пиджаку не хватило доли секунды, чтоб направить дуло нагана на второго незваного гостя. Его выстрел слился с выстрелом майора. Пуля клетчатого пиджака дергает майора за волосы, опаляет кожу на виске, но выстрел британца точнее. Второй лаборант сгибается и падает на колени, освобождая проход. Он что-то мычит, но не до него…
Все. Второй этаж…
Здесь, наверху, светло.
Быстрый взгляд по диагонали. Пусто…
Старик в кресле-качалке сидел в глубине комнаты совершенно один. В свете керосиновой лампы с бело-голубым абажуром видны были подвешенные над головой модели аэропланов, дирижаблей, какие-то механизмы, да и сам укутанный пледом старичок гляделся как на ладони.
Майор рассчитывал увидеть в его глазах недоумение – сидел, сидел старый гриб на чердаке, сидел, формулы выводил, да вот довелось ему вмешаться в спор Великих держав не на той стороне…
Но старик, со слуховым рожком в левой руке смотрел на него без недоумения и даже без страха. Майор удивился слегка, но тут же сообразил, что глухой старик, возможно, ничего не слышал и его появление никак не соотнес со стрельбой на улице. Ничего не понимает, а еще ученый. Ну так оно, может быть, и лучше… Жил, жил, потом моргнул и – помер… Не самая скверная смерть.
Старик поднес к уху рожок и наклонился. Майор вскинул маузер…
И в это мгновение покрывало на коленях старика брызнуло огнем. Выстрел в закрытой комнате показался британцу оглушительным.
Бах! Бах!
Его отшвырнуло в сторону, в правом плече и в ноге полыхнуло болью.
Это произошло так быстро, так неожиданно, что тот не понял, что ранен. Преодолевая боль, британец развернулся, чтоб поставить точку, но старика словно подбросило пружиной, и он в мгновение оказался рядом. В правой руке у него возник наган. Старик ловко увернулся от майорской левой, рукояткой нагана хлестанул прямо в лоб.
Удар опрокинул незваного гостя на лестницу, и покатил вниз, туда, где лежали голова к голове лейтенант и первый лаборант. Сил подняться у британца не осталось. Он лежал, прижимаясь к дощатому, крашеному полу, уже зная, что проиграл. Где-то на краю угасающего сознания таилась надежда на РОВСовцев, но когда сверху ударил пулемет, он понял, что проиграл не только он.
Засада…
СССР. Москва
Март 1929 года
…Товарищ Менжинский смотрел на серые папки отчетов из Свердловска. За плотными, серыми листами картона жила сказка. Не дедовская, про меч-кладенец да ковер самолет, а современная, научная…
От этой сказки на сердце становилось легко. Радовалось сердце, глядя на то, что заворачивал там немецкий профессор. Фотографии летательного аппарата на земле и в воздухе, отчеты испытателей… То, что всего полгода назад было мифом, мечтой, сейчас становилось металлом, пламенем!
Вот что значит настоящий Вождь! Разглядел! Почувствовал! Увидел в заштатном германском профессоре инструмент Мировой Революции!
Он поднял голову на скрип двери, с сожалением отрываясь от фотографий и еще сохраняя на губах довольную улыбку.
В кабинет зашел заместитель.
– Слушаю вас, Генрих Григорьевич.
Заместитель замялся, потер подбородок.
– Да… Тут вот какое дело… Мы провели проверку нашего немецкого гостя и…
Он замолчал, очевидно, подбирая слова.
– И? – подбодрил его товарищ Менжинский.
– И выяснили, что никаких следов профессора до 1927 года не существует…
Он не стал делать вывод из сказанного. Вывод из этого должен сделать руководитель, и, по мнению Ягоды, этот вывод мог быть только один, настолько все было очевидно.
Но руководство решило иначе.
– Не существует или не нашли?
Ягода молчал. Могло быть и так. Менжинский посуровел, в голосе мелькнул металл.
– Вот что, Генрих Григорьевич… Как твои люди следы профессора искали, я не знаю. Все-таки война прошла, революция… Я зато другое знаю…
Он кивнул на папки с отчетами. На папках крупными буквами было написано БКС.
– Был профессор до 26-го года или не был, в капусте его нашли или он, как все нормальные люди из известного места на свет появился, но до его приезда к нам этого у нас не было… А теперь есть!
СССР. Свердловская пусковая площадка
Март 1929 года
…Конструкторская мысль профессора не радовала окружающих разнообразием. Неизвестно, знал ли он русскую поговорку «от добра – добра не ищут», или нет, но следующий, более крупный и мощный аппарат оказался тем же яйцом, правда, размером побольше.
Это никого не огорчило. Главное – успели закладку сделать к годовщине Октября. Правда, пришлось последнюю неделю в три смены работать, но профессор, похоже, проникся энтузиазмом комсомольцев и рвал жилы наравне со всеми.
Размером новое творение немецкого гения должно было стать, если считать по-старому, аршинами, двенадцать с тремя вершками, а если считать новомодными метрами, то примерно восемь с половиной в высоту и метров пять шириной, но этого, по уверениям профессора, должно было хватить, чтоб поднять несколько человек за атмосферу.
На сборке, понимая, чем занимаются, рабочие качали головами и смотрели на немца уважительно.
Когда смонтировали ребра жесткости, вокруг которых стали нарастать стены корабля, Ульрих Федорович лично установил двигатель, собственными руками проверил все, что можно проверить, и напоследок с тряпкой прошелся по нижней части корабля, стирая следы грязи и копоти.
Деготь, смотревший на него снизу, поинтересовался со скрытой иронией.
– Ну, теперь-то полетит?
Немного смутившись, профессор сказал:
– Зря вы улыбаетесь, Владимир Иванович… Великое дело должно быть чистым…
– Что ж тут великого? – спросил Федосей и тут же себя поправил: – Дело конечно, большое, но не Революция ведь…
– А вот именно что Революция, – чуть обиженно проворчал немец. – Вот на этом…
Он ласково похлопал свое изобретение по металлическому боку и тут же протер тряпкой.
– Вон на этом мы с вами освободим Человека от цепей тяготения и сделаем всемогущим! Мы на нем на Луну полетим, на Марс, к звездам…
– А как назовете?
Немец не понял и вопросительно посмотрел на Дегтя.
– Какое имя дадите своему аппарату? Должно же быть у него имя…
– Нужно ли? – подумав, спросил он. – Он все-таки первый…
– И что с того?
– Вы думаете, у первого человеческого корабля было имя?
Федосей тем же ласковым движением коснулся бока машины. Внешне в нем не было ничего от аэроплана, но все же это была машина для летания.
– Про корабль не скажу, а у самолета было… «Флайер-1», если память мне не изменяет.
– «Летун-1»? – уточнил профессор. Федосей кивнул.
– Емко и по существу…
Ульрих Федорович посмотрел на аппарат другими глазами. То, что стояло перед ним, и в самом деле уже принадлежало истории. Самое простое и емкое слово, отражающее самое главное в аппарате – «Летун», уже было занято. Не называть же его «Летуном-2»? До такого самоуничижения он еще не дошел. Может быть, тогда просто «Яйцо»? Смысл в этом есть. Все в этом мире из яйца… Нет. Нехорошо все же… Яйцо – это хрупкость, ненадежность…
Десяток секунд он шевелил губами, перебирая названия, но выражения удовольствия от удачной находки на профессорском лице не проступало.
– Как-то ничего не приходит в голову, – честно сказал он, помучившись. – Может быть, вы сами что-нибудь предложите?
– А что… И предложу! – решительно сказал Федосей, припомнив алую надпись по борту цеппелин-платформы. – Предложу! Что нам на прошлое оглядываться? Прошлое нам теперь не в помощь, а скорее как ядро на ноге, что вперед двигаться мешает. Но есть человек, который на себе сейчас всю страну в будущее тащит. Из тьмы из косности, из безграмотности и бескультурья. Раз уж мы на этой красоте к звездам полетим, то пусть и название в будущее смотрит! Пусть зовется «Звездолет «Иосиф Сталин»!
СССР. Москва
Март 1929 года
Опеку профессора Федосею неожиданно пришлось прекратить. Распоряжением руководства его отозвали из Свердловска в Москву, чтоб отчитаться перед товарищем Ягодой о состоянии дел на объекте.
Собственно, это даже не отчет был, а так… беседа.
Генрих Григорьевич внимательно слушал, изредка перебивая Малюкова вопросами по существу – настроения сотрудников, возможности аппарата, профессорские разговоры, не говорит ли профессор о себе, о своем прошлом.
Федосей, как мог, отвечал.
Ягода слушал молодого чекиста о нападении белобандитов во время испытательного полета и вдруг перебил, словно тот говорил о чем-то неважном.
