Сергей Шхиян - Боги не дремлют
— Вот так дела, — задумчиво сказал мужик, а мы уж и не знали, что с вами делать! Решили, что барин вас подослал, нас назад на казнь вернуть!
— Погоди, — вмешался в разговор я, — так вы что, не от французов здесь прячетесь?!
— Какие там французы, мы их и в глаза не видели! От барина Павла Петровича всей деревней сбежали. Он со своей опричниной так разбушевался, что полдеревни спалил!
— Хорошие дела, — сказал я. — Так что же получается, вы от него в лесу прячетесь, вместо того чтобы шею ему свернуть!
— Свернешь тут! — махнул рукой Николаевич. — У него опричников два десятка с ружьями да саблями, а мы люди мирные, только по крестьянству способные.
— А почему ты его помощников опричниками называешь? — спросила Матильда.
— Как барин их кличет, так и мы. Они, значит, опричнина, а мы земщина, потому как на земле кормимся.
— Понятно, — сказал я, — ваш Павел Петрович под Ивана Грозного косит, то есть хочет казаться царем, — поправился я. — Устроил себе царство-государство под самой Москвой и правит как царь! Хочет, казнит, хочет, милует! Лихо! Что же вы на него начальству не пожаловались?
Николаевич посмотрел на меня как на полного идиота и, похоже, уже раздумал ставить мне за здравие свечу. Однако ответил:
— Холоп на боярина не послух. Чья земля, того и городьба.
Он был прав, правды у нас жалобами до сих пор не добиться.
— Ладно, а нам поможете до него добраться? Мы жаловаться на него не станем, сами как-нибудь разберемся!
Николаевич скептически на нас посмотрел и отрицательно покачал головой:
— Враг выскочит в поле, всем надует горя. Куда вам с барином тягаться! Сами пропадете и нас подведете.
— Ты бы Николаевич не пословицами говорил, а своим умом подумал, долго вы в лесу с бабами и детьми просидите! Сейчас война идет, одолеем мы с вашей помощью барина, все на француза спишется, и никто вашей в том вины даже искать не станет!
Мужик с сомнением покачал головой, но, кажется, задумался.
— Оно, конечно, зима на носу, в шалашах не перезимуешь. Только ты считай один воин, твой друг дитя безусое, а у Павла Петровича, сколько головорезов в помощниках! Вот то-то, и оно-то!
«Дитя безусое», вспыхнуло, свирепо уставилось на мужика, потом засмеялось и махнуло рукой.
— Вы пока думайте, время еще есть, — сказал я, — а мы отдохнем. Можно будет нас в каком-нибудь шалаше устроить?
— Отдыхайте, — согласился Николаевич, — это дело хорошее, а мы тут с мужиками покумекаем, может, что и надумаем. Сам знаешь, одна голова хорошо, а десять лучше. Как каша сварится, я за вами приду.
Он подозвал стоящего невдалеке парня, скорее всего сына, очень уж они были похожи, и велел ему подобрать нам шалаш. Парень поклонился родителю и отвел нас на край поляны. В шалаше, выстеленном еловыми лапами, празднично пахло Новым Годом, мы сразу же легли, и я обнял Матильду. Мы так давно не были вдвоем, что я соскучился по ее теплу. Однако она вежливо, но непреклонно высвободилась из моих рук. Это было странно, никаких серьезных размолвок между нами не было.
— Ты на меня за что-нибудь обиделась? — спросил я.
— Нет, с чего ты взял, — ответила она. — Просто я устала и хочу спокойно полежать.
— Извини, не знал, — обиженно сказал я, — не буду тебе мешать.
Она ничего на это не ответила и сразу повернулась ко мне спиной. Мне ничего другого не осталось, как сделать то же самое. Больше мы не разговаривали. Я, чтобы не морочить себе голову женскими капризами, начал обдумывать план нападения на резиденцию Погожина-Осташкевича, но долго не продержался и заснул. Однако разоспаться мне не дали, в шалаш заглянул посыльный и позвал ужинать.
Пришлось вставать и опять выходить под дождь. Матильда последовала за мной и вела себя, как ни в чем не бывало. Мы присоединились к крестьянам, сидевшим вокруг котла с пшенной кашей, и приняли участие в общей трапезе. Ели, как заведено, из одного котла, по очереди черпая ложками. Разговоров за едой не возникало. Все проходило торжественно и очень чинно. Только когда с кашей было покончено, Николаевич пригласил нас к костру, где уже ждало несколько возрастных мужиков.
Они нам молча поклонились, мы с Матильдой поклонились им в ответ и ждали, что будет дальше. Николаевич оглядел сельчан и, смущенно откашлявшись, сказал, что они посовещались между собой и решили на душегубство не идти. Я, кстати, уже ждал чего-то подобного. Уже во время ужина, чувствовалось, что крестьяне смущены и не смотрят нам в глаза.
— Ну, что же, — сказал я, — раз сход решил, то так тому и быть!
Все томились, не зная, что делать дальше. Тут к костру осторожно подошел малорослый мужичок с задорной бороденкой, тот, что все время высовывался с репликами, встал вблизи, пытаясь понять, о чем идет речь. На него никто даже не посмотрел. Ему сказать было нечего, но очень хотелось удовлетворить гостей и хоть как-нибудь выслужиться, потому он негромко пробормотал:
— Мы что, мы как все. Всякая власть от Бога.
— Спасибо за хлеб-соль, — не глядя на крестьян, сказал я и поклонился обществу. — Если можно, то мы у вас тут погостим до вечера, а потом пойдем своей дорогой.
— Мы, что, — за всех ответил Николаевич, — мы люди мирные. Может, все и обойдется…
Сказал он это зря, сглазил удачу. Не успели мы с Матильдой дойти до своего шалаша, как мимо пробежал оборванный парень с красным поцарапанным лицом. Вид у него был совершенно растерзанный, одна нога в лапте, другая босая.
Мы остановились и наблюдали, что последует дальше. Парень подбежал к костру, возле которого еще оставались мужики и, начал что-то оживленно рассказывать, яростно помогая себе руками. Показывал он в сторону леса, откуда пришли мы, но говорил явно не о нас.
Мужики слушали, застыв на месте, как соляные столбы. Никто не поднимал голов и парня не перебивал.
— Там что-то случилось, — сказала Матильда. — Пойдем, спросим?
— Погоди, — догадался я, — сюда идут или французы или барин, сейчас мужики сами скажут.
— Почему ты так думаешь? — спросила она.
— Элементарно, Ватсон, — мог бы ответить я, но объяснил проще. — Парень караульный, увидел чужих людей и прибежал с докладом. Пойдем в шалаш, пусть теперь они просят нас о помощи, а не мы их уговариваем.
Мы так и сделали, и уже спустя пять минут объявился Николаевич и откашлялся возле входа.
Я выглянул наружу.
Все недавнее собрание толпилось в нескольких шагах от шалаша.
— Это значится так, ваши благородии, — сказал он. — Тут парнишка Авдея Белого, Семка, прибежал, говорит, к нам незваные гости жалуют.
— Понятно, — сказал я — опричники?
— Они, — кивнул мужик. Было понятно, что ему неловко просить о помощи, но он себя пересилил и сказал, обтекаемо, давая нам возможность при желании отказать, не теряя лица. — Как бы с вами чего не вышло. Мы люди привычные, нам терпеть не привыкать, а вот вам, вот, — начал он путаться в словах.
— У вас хоть дубины есть? — спросил я, вылезая наружу.
— Как же без этого? И вилы нейдем и косы…
— Далеко они отсюда?
— Не так чтобы очень, через час могут быть. Только как же так, мы-то вам в помощи отказали…
— Ничего, потом сочтемся, — пообещал я, сразу включаясь в дело, — Уводите женщин и детей подальше, а мужики пусть за теми деревьями прячутся, — показал я на густое место, через которое на конях было не проехать. — Когда они придут, мы их обстреляем, Они погонятся за нами, тут-то вы их и бейте. Да не бойся ты, вас же двое на одного наберется!
— Оно конечно, — грустно сказал Николаевич, — только может, все-таки, обойдется? Ты, ваше благородие, как насчет этого понимаешь?
— Если будешь стоять как пень, то точно не обойдется! Давай быстро! Чтобы через минуту ни баб не детей здесь не было!
Окрик подействовал и мужики, слушавшие наш разговор, без понуканий разбежались по становищу. Кругом поднялся гвалт, выли женщины, плакали дети, короче, все, что положено в таких случаях.
Когда «организационные вопросы» были решены, я взялся за подготовку обороны. Как известно, у нас обычно долго запрягают, но в этом случае и запрягали и ехали с одинаково хорошей скоростью. Крестьяне непонаслышке знали, что им грозит, и в понуканиях не нуждались.
Матильда оказалась выключена из действа, и это ее обижало. Настоящие женщины в любых даже самых экстремальных ситуациях предпочитают, чтобы все события развивались вокруг них, хотя бы при их участии, а не где-то рядом. Однако я, как недавно отвергнутая сторона, мог себе позволить быть обиженным и не уделять француженке должного внимания. Чтобы как-то ее занять, я попросил взять на себя командование «женским резервом» и хоть как-то сумел реабилитироваться в ее глазах.
Многочисленное «сельское воинство» меня не очень беспокоило. Я уже видел несколько «опричников» в деле и был о них невысокого мнения. Одно дело куражиться над безобидными крестьянами, совсем другое выступать против полупрофессионала, кем я себя самонадеянно считал.
