Дмитрий Бондарь - Ничего личного
Я позвонил Фрэнку и поздравил его с важным начинанием. Очень сильно возбудили его энтузиазм сто тысяч, чек на которые я выписал и отправил с Джоан в его офис.
Еще через неделю Уилкокс попросил нас приехать в свой офис в Нью-Йорке, где он собрался отчитаться за потраченные шесть миллионов.
Никаких ожидаемых отчетов в традиционной для этого форме он не представил, но зато в его кабинете оказались четыре благообразных джентльмена — один сенатор и три конгрессмена, трое из них были демократами и один республиканец.
Главным образом этих бизнесменов от политики интересовали возможные доли в Texaco. В этом они все мастера — делить чужое и присваивать недобитое.
Перед самой встречей Уилкокс успел мне шепнуть, что сенатор в свое время проталкивал скандально знаменитый «Закон о чрезвычайном распределении нефти» — ЕРАА, регламентирующий внутренние цены на американскую нефть с 1973 по 1981 годы. Очень многие успели за восемь лет работы этого акта погреть на нем руки, и не в последнюю очередь тогдашний уважаемый заместитель главы экономического комитета Конгресса — сидящий передо мной «просто Мэтт» семидесяти годков от роду. Так что влиянием, и немалым, эти люди действительно обладали.
Разговор вышел длинным и тяжелым — и я, и они тщательно избегали прямых формулировок, пользовались эвфемизмами, и вообще вели себя, как первокурсницы на банкете по случаю зачисления в колледж.
Все, о чем удалось договориться в тот раз — согласие этих занятых господ ознакомиться с вопросом и выработать свои требования и пожелания. Но Бен сказал, что и это — большое достижение, потому что редко кто мог противиться притязаниям Рокфеллеров.
Следующую встречу назначили на конец апреля и довольные друг другом разъехались — они проверять возможность отжима Texaco и кредитоспособность Gyperbore Trust, а я «припомнил» еще одно важное дельце, связанное как раз с действием упомянутого ЕРАА — решил сделать доброе дело: сдать властям США их вечную головную боль Марка Рича. А его контору, которую позже назовут Glencore International AG, прибрать к рукам. Обычное рейдерство и заодно устранение человека, который через пару лет начнет учить русских чиновников разным «передовым схемам ведения бизнеса»: откатам, залоговым аукционам, лоббированию нужных им и невыгодных стране законов, таможенным заморочкам, оффшорному укрывательству капиталов и монополизации внешней торговли в своих шаловливых ручках.
Это его «легальную, оптимизированную схему снижения налогового бремени» будут использовать практически все будущие российские «олигархи» — от Гусинского до Прохорова: покупать у самих себя сырье — нефть, металлы, уголь — по внутренним ценам, а продавать через свои оффшорные предприятия по мировым и прятать прибыль в кипрские, швейцарские, английские банки. Абсолютно не облагаемую никакими налогами. Хотя, насчет «будущих олигархов» я погорячился. Не будет этих людей в истории моей страны. Пусть едут израильские нивы засеивать зеленым горошком и огурцами.
ЕРАА — вот первооснова подобных манипуляций, и Рич в своеобразном прочтении этого закона сильно преуспел. Мне такой «оптимизатор» в России не нужен был совершенно. Я и без «доброго» Марка мог поставлять зерно в СССР в обход любых «афганистанских» эмбарго. Да и прошли те времена уже давно.
Глава 9
К моей досаде итальянская история не закончилась для нас единственным визитом Гернсбека и Паццони. Во второй раз макаронник явился один, он пришел ко мне домой, и его английский оказался совсем не так плох, как представил его коллега из ФБР.
Я уже собирался ложиться спать, время приближалось к полуночи, когда в дверь постучал Алекс:
— Сардж, — не входя в комнату, сказал он из-за двери, — приперся этот итальянец. Настаивает на встрече.
Я как был — в полосатой пижаме и халате — спустился со второго этажа и вышел к гостю.
Сеньор Паццони стоял посреди гостиной, разглядывая обои на стенах и теребя в руках какой-то из журналов, что в были сложены на столе в высокую стопку. В легком светлом плаще и фетровой шляпе, он был похож на героя какого-то старинного черно-белого кино: ни дать ни взять, благородный полицейский явился в бандитское логово выводить погрязших в преступлениях злодеев на чистую воду.
— Бонанотте, сеньор Паццони. Чем обязан? — я старался быть вежливым, хоть мне и не нравилось, когда мешали спать.
— Завтра заканчивается моя командировка, и я улетаю, — сообщил мне итальянец таким тоном, словно ждал, что я начну его упрашивать остаться.
— Увидите родину, сеньор Паццони, и я вам даже немного завидую. У меня-то она всегда перед глазами, вспоминать нечего. Нет этого сладкого чувства вернувшейся потери. Оливки-маслины, моцарелла-тарантелла, пицца-лазанья-паста, темноглазые сеньориты. Я бы сам с вами поехал, мне Италия по душе. Но — дела, будь они неладны! Так чем обязан?
— Вы позволите? — он показал глазами на кресло.
— Конечно, комиссар. Чай? Может быть, немного виски?
Он молча уселся в облюбованное кресло и положил мой журнал себе на колени.
— Не нужно.
— Итак…
— Я знаю, что это вы устроили взрыв в отеле, мистер Саура. Вы и ваш друг Майнце.
Мне стало смешно: так глупо «на пушку» нас еще брать никто не пытался. Алекс, стоявший в дверном проеме, хмыкнул неопределенно.
— У вас есть доказательства? Может быть, мне прямо сейчас написать явку с повинной?
— Вы зря иронизируете. Я найду доказательства. И когда найду — вам будет не до шуток. — Он обхватил голову руками. — Тогда вы ответите за свое преступление.
Я все-таки плеснул в стаканы понемногу бурбона и поставил один перед итальянцем.
— Выпейте, мистер Паццони. Хуже не будет, но может быть, тогда немного спадет ваша необоснованная агрессия? Я не вызываю полицию только потому, что вы мне чем-то симпатичны, мистер Паццони. Может, на дядюшку похожи? Я не желаю вам неприятностей…
Черт! А неприятности-то уже произошли!
Сегодня умерла его приемная дочь. Глупая случайность — она проходила мимо злосчастного отеля в момент взрыва и получила два осколка стекла в горло и один в глаз. Одна из целой компании друзей и подружек. Месяц она пролежала в коме и сегодня, когда он звонил в больницу, ему сказали, что соболезнуют…
У меня затряслась рука со стаканом, я одним глотком осушил его. И беспомощно оглянулся на Алекса.
Паццони уныло посмотрел на меня:
— Я найду доказательства, — повторил он. — Ей ведь было всего девятнадцать, понимаешь ты это, сопляк? Всего девятнадцать. Чем она заслужила такое?
Не произнося ни звука, я сел в кресло напротив, хотел что-то сказать, но в горле одновременно и пересохло, и заворочался тугой комок.
— Кому, комиссар? О чем вы говорите? — вступил в разговор Вязовски, видя, что я слегка «поплыл» от своего прозрения.
— Моей Софии, — на его небритых щеках блеснули влажные дорожки. — Она умерла сегодня. Из-за устроенного вами «розыгрыша». Почему она, мистер Саура? Вы держали ее в своих планах? Почему взрыв произошел в тот миг, когда она проходила мимо?
— Случайность… — я прошептал в стакан, который так и держал у пересохших губ. — Красные бригады…
— Мне уже безразлично, кто это был, мистер Саура, — перебил меня комиссар, — вы, Красные бригады, рука Господа. Я знаю, что вы к этому были причастны, и вы за это ответите. Меня, скорее всего, отстранят от ведения этого дела. Но тем для вас хуже. Тем хуже. Мне уже пора на пенсию, и я уйду сам. Теперь я не буду связан условностями и процедурами. Я пришел объявить вам войну, мистер Саура. Либо вы сдадите мне исполнителей, либо остаток своей жизни я буду занят уничтожением вашей.
Он резким движением смахнул со столика стакан с виски, и тот, ударившись в стену книжного шкафа, раскололся на части с громким хлопком.
— Пошел вон, — спокойно произнес Вязовски. — В следующий раз, когда пожелаешь увидеть мистера Сауру, озаботься получением ордера от судьи. Проваливай, пока я не решил, что ты нарушил неприкосновенность частной собственности. Бегом.
В его руке, твердой и спокойной, уже обосновался «кирпич с курком» — Ruger Р85.
Паццони, к его чести, не испугался. Он встал, бросил на столик журнал, отряхнул плащ, поправил свою дурацкую шляпу и положил передо мной на столик фотографию:
— Это она, моя Софи. Запомни ее, говнюк.
С этими словами он пошел к двери. На пороге оглянулся и сказал в лучших традициях американского кино:
— Я вернусь.
— В добрый час, — пожелал ему Вязовски и закрыл за итальянцем дверь.
Он сел напротив меня, в то кресло, где только что сидел Паццони, и прямо из горла хлебнул несколько глотков.
— Что произошло? — вытерев рукой с пистолетом тонкий потек по подбородку, спросил Алекс.
В нескольких предложениях я рассказал ему историю комиссара. Вязовски выслушал не перебивая и продолжал молчать, когда я уже закончил.
