Владимир Поселягин - Второй фронт
Сам хозяин кабинета в это время с интересом изучал запись боев на УРах, что проходили вчера, на огромном экране плазменного телевизора.
— Товарищ Сталин, ваш приказ выполнен. Выпуск бронекатеров увеличен на двадцать процентов. Торпедные катера — на тридцать. Заканчивается переоборудование двух лайнеров во вспомогательные крейсеры зенитного прикрытия.
— Хорошо, Владимир Владимирович. Как семья?
— Все в порядке, товарищ Сталин… и спасибо.
— Договоренность мы выполнили, хоть и пришлось подыграть вам немного, — чуть усмехнулся хозяин кабинета, шевельнув усами.
— Все равно спасибо.
После того как новый нарком ушел, оставив доклад по своему наркомату, Верховный связался с наркомом Берией.
— Лаврентий, что-нибудь слышно?
— Нет, товарищ Сталин, второй месяц ни слуху ни духу, — послышался ответ.
— Будем надеяться, что он и в этот раз вернется. А пока вышли мне полный аналитический доклад по РФ, пора нам вмешиваться или нет.
— Сейчас вышлю, товарищ Сталин, и я думаю, что да, пора.
За два месяца до последних событий.
Москва. Кремль. Кабинет ИВС.
Август 1941 года.
— Ну что ж, передайте нашим белорусским друзьям запрос на данное оборудование тоже. На первое время этого должно хватить, но для массового использования стоимость килограмма продукта, — Сталин ухмыльнулся, произнеся это слово, — великовата. Пусть еще ваши люди поищут по другим направлениям, проработают другие варианты. Возможно, удастся найти старое списанное оборудование где-нибудь на складах или даже в других странах. Выкупайте. Стоить должно недорого — для них это будет явно позавчерашний день, а у нас такого качества исполнения никто не сможет добиться еще годы. И проконтролируйте работу химиков — состав красителей должен быть неотличим…
Нью-Йорк.
Дешевая итальянская забегаловка.
Подсобное помещение.
Октябрь 1941 года.
Доминик Дженовезе находился в сложной ситуации. Он не понимал, что за человек находится перед ним, кто стоит за ним и что с ним делать. Лет через пятьдесят состояние, испытываемое главой одной из пяти Семей, назвали бы «когнитивным диссонансом». Возможно, эти слова уже существовали в лексиконе психоаналитиков, но положа руку на сердце, скажи кто ему об этом, он бы только рассмеялся — что ему за дело, какие мудреные слова могли придумать всякие там еврейские мозгокруты. Но человек, что сидел напротив, не вписывался в картину мира!
Во-первых, он говорил на идеальном британском английском, что нечасто встречается в Нью-Йорке. Настолько идеальном, что иногда начинало казаться, что он специально выставляет британизмы на вид, чтобы именно они и запомнились собеседнику. Но одет он был как-то неуловимо иначе, не так как одеваются ребята, приехавшие с Острова. И у него была какая-то ДРУГАЯ манера оглядываться по сторонам — то, что этот человек не расстается с оружием даже ночью, Дженовезе, понял сразу, как говорится «рыбак рыбака…». Но взгляд его цеплялся за другие точки, двигался он как-то невыразимо иначе, по-другому держал руки. Короче, это был целый букет каких-то неуловимых черточек, которые не проникали в сознание каждая по отдельности, но создавали смутное ощущение, что что-то с этим человеком не так.
Во-вторых, неправильным был способ появления этого человека. Его не представил ни младший, ни консильери. О нем никто не знал и никто не предупреждал. Человек просто пришел сюда, в пиццерию и просто в лоб попросил находившегося там капореджиме передать фотографию и сложенный листок бумаги Толстяку Доминику Дженовезе. После чего сел в угол за столик и стал ждать, когда его позовут. Его позвали. Довольно быстро — на фотографии был его погибший два года назад младший брат. На листке всего пять слов: «Я знаю, кто это сделал». Его провели в подсобку, которая таковой была только на пожарном плане, а по сути была одним из рабочих кабинетов Босса Семьи. Он сел напротив и молча протянул папку. Доминик быстро просмотрел ее и спросил:
— Что вы хотите за это, мистер…
— Зовите меня Бонд, Джеймс Бонд. — Человек улыбнулся, как будто сказал что-то смешное. — Ничего. Считайте это небольшим подарком, чтобы показать искренность наших… намерений.
Гость выделил последнее слово, явно показывая, что представляет не только себя одного.
— Хорошо, мистер Бонд, тогда что вы хотите мне предложить?
И ответ стал этим самым «в-третьих».
— Деньги, мистер Дженовезе, деньги. Очень. Много. Денег, — по частям проговорил собеседник.
Начало ноября 1941 года.
Южная Сицилия. Ночь.
Берег был скалист, и причалить к нему могли только небольшие лодочки рыбаков. При свете керосиновых фонарей между камнями проходила очередная лодка. Ее зацепляли крюком, подтаскивали к небольшим мосткам и сразу с нее начинали перебрасывать тяжелые тюки. Через минуту лодка отчаливала и уходила в сторону стоящего на рейде транспорта под хорватским флагом, а на ее место подходила следующая. Один из тюков уронили, и то ли он был плохо завязан, то ли был надорван, но на мокрые камни высыпалось несколько тяжелых брикетов. При желании в слабом свете луны можно было с трудом различить какой-то портрет и надпись «Zwanzig Reichsmark». Немецкие рейхсмарки. Там были и более мелкие надписи, но разобрать в такой темноте, что именно там было написано, было гораздо сложнее…
Ноябрь 1941 года.
Германия. 120 км восточнее Берлина.
Высота 14 тысяч метров.
— Внимание всем бортам, я полста-второй, начинайте сброс по готовности!
В эфире прозвучали подтверждения.
Три минуты спустя.
— Я полста-второй, Третий, расходимся. Твоя зона южная. Встреча через двенадцать минут над КарлМарксШтадтом.
— Понял, прием.
Еще пять минут спустя у шести 22-х ТУшек и восьми ИЛ-76 открылись бомболюки и оттуда на два рабочих пригорода Берлина пошли «подарки». Как ни странно внизу их уже ждали — слухи о том, что вчера такое уже было, быстро разошлись по городу, и люди высыпали на улицы, задрав головы кверху. Тем более что отдельные, так и не найденные впоследствии полицией лица очень точно называли время и место. Их ожидания не обманулись — очень скоро с неба посыпались деньги. Купюры в десять, двадцать и даже пятьдесят рейхсмарок, как весенний листопад, сыпались с неба.
«…вбрасывание в экономику огромного количества фальшивых оккупационных марок и рейхсмарок в период октября-ноября 1941 года подорвало доверие к финансовой системе рейха как в оккупированных странах, так и в самой Германии. Качество подделок не позволяло отличить их от настоящих, а количество наличных фальшивых денег только за ноябрь превысило всю наличную денежную массу в номинальном исчислении, находящуюся в обороте в Третьем рейхе. Большая часть денег ввозилась в Германию через нейтральные Швецию и Испанию, а также с помощью отрядов Народной Армии Сицилии (в то время часть Республики Италия). Но наибольшим психологическим эффектом обладали „волшебные ночи“ — когда деньги разбрасывались над городами. Преимущественно целями для таких акций служили оккупированные города Советского Союза, Польши и наиболее доступная часть Германии — Восточная Пруссия. Но одна из крупнейших акций была проведена в Берлине, когда на протяжении недели на рабочие пригороды столицы рейха было сброшено порядка 2 миллиардов рейхсмарок. Уже в августе 1941 года началась гиперинфляция и процесс стал неуправляемым. Были подорваны товарно-денежные отношения внутри немецкой экономики. Падение производства в декабре-январе составило по разным оценкам от 30 до 50 процентов…»
БСЭ изд. 1994, Нью-Сталинск, СССР.Окрестности Минска.
Линия Сталина. Минский укрепрайон.
Август. Полдень.
Генерал Гудериан без особого интереса осматривал внутренний дворик артиллерийского дота, который его солдаты взяли буквально накануне. Бои за город настолько вымотали и истощили его части, что генерал серьезно подумывал обратиться к фюреру с просьбой о выводе его войск на пополнение и отдых. И это несмотря на постоянные звонки из Берлина и истеричные вопли генералитета штаба. Ладно хоть сам «бесноватый», как его прозвали в русских листовках, особо не связывался с «быстроходным Гейнцем», свалив все на своих подчиненных из Генерального штаба. Сейчас его внимание было привлечено больше к Украине. Где войска непобедимого Третьего рейха хоть и тяжело, но двигались вперед.
«Быстроходный Гейнц. Два месяца. ДВА! Мы бились об эти укрепления. Как, черт возьми, они смогли привести их в такое состояние?» — мысленно вздохнул генерал, припоминая свое прозвище.
