Инженер Петра Великого 4 (СИ) - Гросов Виктор

Броня. Как они ее крепят? Просто прибить гвоздями к деревянному борту? Ерунда. Первый же удачный выстрел вырвет плиты вместе с куском обшивки. Значит, нужен силовой каркас. Система железных шпангоутов. Но как их соединять? Сварки нет. Значит, заклепки. Тысячи, десятки тысяч заклепок, которые нужно изготовить и установить вручную, обеспечив при этом прочность всей конструкции. Это адский труд, требующий совершенно иного подхода к постройке корпуса.

Двигатель. Здесь у меня вроде бы было преимущество. Наша паровая машина с оппозитной схемой — это пока сырой прототип. А чтобы сдвинуть с места махину весом в сотни, а то и тысячи тонн, ее мощности не хватит. Значит, нужно строить монстра размером с дом, который сожрет все полезное пространство. Или ставить несколько машин, работающих на один вал. Но как синхронизировать их работу, чтобы они не разнесли друг друга? Ответа у меня не было.

Я набросал другой вариант. Колесный пароход. Два огромных гребных колеса по бортам. Да, они уязвимы для вражеского огня, но зато дают невероятную маневренность. Это был интересный компромисс. Но и тут возникала проблема: как передать чудовищный крутящий момент от машины на эти колеса? Какие валы, какие шестерни выдержат такую нагрузку и не сломаются? Мы еще не умели отливать такие крупные и одновременно прочные детали.

И оружие. У меня были мои «Щуки». Примитивные, ненадежные, но это была хоть какая-то идея. Против броненосца они могли бы сработать, если подобраться вплотную. Но как обеспечить их точность? Как заставить их идти по курсу в открытом море, при волне и ветре? Нужны гироскопы, сложные системы управления, а у меня пока только ворот и мускульная сила.

На бумаге рождался монстр из нерешенных проблем. Приземистая, широкая плавучая батарея. Настоящий утюг, закованный в сталь, чье создание требовало решения десятков задач, каждая из которых тянула на отдельное изобретение. Я смотрел на этот эскиз, и мне становилось не по себе. Гонка вооружений, которую я так презирал в своем мире, начиналась по моей вине. Я был вынужден в ней участвовать, даже не зная, с какой стороны подступиться к этому технологическому чудовищу.

Я сидел в своей «конструкторской», заваленной чертежами и обрезками бумаги, когда вечернюю тишину Игнатовского разорвал стук копыт.

Гонец. За окном уже сгущались сумерки, и свет масляной лампы отбрасывал длинные тени на стены. Я отложил карандаш, которым вычерчивал очередной эскиз парового вала, и вышел на крыльцо. Драгун, весь в дорожной пыли, спешился и, не теряя времени, сунул мне в руки запечатанный сургучом пакет. На нем — знакомый герб Брюса и надпись: «Секретно. Смирнову П. А.». Сердце екнуло. Брюс не из тех, кто шлет письма ради светских бесед.

— От графа, — буркнул гонец, явно не расположенный к разговорам. — Велено передать лично и немедля.

— Благодарствую, — я кивнул, разглядывая пакет.

Он козырнул и исчез в темноте, оставив меня наедине с этим бумажным вестником. Я вернулся в комнату, сорвал сургуч и вытащил толстую пачку листов. Первые же строки заставили меня сесть. Это был отчет, написанный четким, почти механическим почерком. Брюс не поскупился на детали. Его лучший агент в Лондоне выложил все, что удалось выудить из наглосаксовских доков.

Я листал страницы, и с каждой строчкой внутри нарастало чувство, будто я стою на краю пропасти. Англичане создавали чудовище. Верфь в Шотландии, спрятанная где-то в глуши, работала день и ночь.

Проект «Неуязвимый». Железная обшивка, о которой говорил маркиз де Торси, была лишь частью кошмара. Они обшивали деревянный корпус листами металла и создавали нечто принципиально новое. Агент описывал, как кузницы в окрестностях верфи гудят, точно адские горны, выпуская сотни тонн заклепок, шпангоутов и броневых плит. Это был корабль, рожденный для войны нового типа.

Я дочитал до середины отчета и откинулся на спинку стула, пытаясь уложить все это в голове. Мой разум, привыкший раскладывать любую задачу на шестеренки, отказывался принимать масштаб. Они использовали мои наработки. Мои! Тогда я думал, что это просто наброски, идеи, которые никто в этом веке не сможет воплотить.

Брюс приложил к отчету несколько зарисовок, сделанных агентом. Я развернул один из листов. На бумаге был изображен «Неуязвимый» — приземистый, угловатый, с низким профилем и тяжелыми башнями, которые торчали, как шипы на спине дракона. Это был не корабль в привычном смысле, это была плавучая крепость, закованная в сталь. Агент отметил, что внешний вид — это все, что он смог добыть. Внутренности машины оставались загадкой. Но даже эти эскизы говорили о многом. Они пытались создать оружие, которое перевернет морские войны.

Я перевернул страницу. Агент перехватил донесение, которое один из британских инженеров отправил своему лорду-покровителю. В нем говорилось о вооружении, о чем-то, что они называли «Дыхание Дьявола». Тяжелые мортиры, способные метать снаряды, начиненные чем-то, чего англичане пока не изобрели. Но они знали, что это возможно. Они знали это от меня. Они не смогли украсть чертежи, но сама идея уже пустила корни в их умах.

Это была катастрофа. Я, сам того не желая, подарил им идею. Не чертежи, не формулы, а нечто хуже — уверенность, что такое оружие возможно. Они теперь будут рыть землю, чтобы воспроизвести его или украсть. Хотя, ни то, ни другое им не удастся, я принял все надлежащие меры, да и Брюс не дремлет.

Но все же, если если они добьются успеха, то их «Неуязвимый» станет символом конца моих заводов.

Последняя страница отчета была самой короткой. Это была расшифровка перехваченного разговора, подслушанного агентом в таверне близ верфи. Один из британских лордов, чье имя Брюс предусмотрительно вымарал, произнес фразу, которую я перечитал трижды, чтобы убедиться, что не ослышался:

«Пусть русские строят свой флот. Нам хватит одного „Неуязвимого“, чтобы сжечь Петербург прямо с рейда. Смирнов подарил нам огонь Прометея. Мы покажем ему, как разжигать настоящий пожар».

Я отложил лист. Где-то вдалеке лаяла собака.

Я встал, подошел к окну и посмотрел на темное небо. Где-то там, за морем, в холодной шотландской глуши, рождалось чудовище, которое могло перечеркнуть все, что я построил — мой завод, машины, мечты о новой России — все могло превратиться в пепел, если я не найду способа остановить их. Но как? Как бороться с врагом, который взял твои идеи? Как опередить тех, кто уже идет по твоим следам?

А ведь у меня есть ответ. Я хищно улыбнулся.

Глава 22

Интерлюдия.

Ноябрьская Гаага встретила приезжих пакостной, промозглой погодой, какая бывает только в преддверии большой европейской грызни. С низкого, свинцового неба без конца сеялась холодная изморось, отчего булыжники внутреннего двора Бинненхофа лоснились в свете редких факелов. К боковому входу подкатили две глухие кареты без гербов. Голландские гвардейцы, застывшие у ворот, пропускали гостей, не шелохнувшись, — секретность.

Из первой кареты выбрался Роберт Уолпол. Его пухлое лицо выглядело помятым с дороги, на губах играла неизменная, едкая усмешка. Он оглядел двор хозяйским, оценивающим взглядом и нетерпеливо махнул рукой. Вслед за ним из кареты вышел Джон Черчилль, герцог Мальборо. В отличие от политикана Уолпола, полководец двигался собранно, целеустремленно, не глядя по сторонам. Его интересовала лишь тяжелая дубовая дверь, за которой их уже ждали. Последними, держась чуть в стороне, показались двое ученых мужей: Исаак Ньютон, с его седой львиной гривой, и Эдмунд Галлей, с живыми, любопытными глазами. В этом змеином гнезде, где плелись интриги, они смотрелись белыми воронами.

Встречали их в просторном зале с высокими готическими сводами, тонущими во мраке. В огромном камине гудел огонь, но тепла от него было, почитай, никакого, только тени по стенам метались. За длинным столом уже сидели шведы. Во главе, в простом военном мундире, нервно барабаня пальцами по столешнице, сидел сам Карл XII. Его молодое лицо было напряжено, во взгляде полыхал нетерпеливый огонь. Справа от него устроился генерал Магнус Стенбок — кряжистый вояка с обветренным лицом, на котором было написано откровенное презрение ко всей этой закулисной возне. Слева, в своих мыслях, сидел инженер Кристофер Полхем — человек, привыкший к языку металла, а не к скользким речам.