Ошибка комиссара (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

В течение трех лет в окрестностях села Ошты[1] проходил передний край обороны, сдерживающий наступление финских войск.

В 1944 году началось наступление Красной армии, а осенью того же года Финляндия вышла из войны.

А вот после ухода финских войск осталось огромное количество мин. Сегодня трудно сказать — какие мины ставили финны, а какие — красноармейцы, но общеизвестно, что ставить мины гораздо проще, нежели их снимать. Мины снимали несколько лет и, в основном, этим занималась молодежь. По большей части на разминирование отправляли девушек, но попадались и парни.

Разминировали четыреста минных полей, сняли около ста двадцати тысяч мин!

Но до сих пор в Вытегорском районе попадаются эти смертоносные находки. В году так, 1997-м, два московских «копателя» забрели в болото, чтобы поискать что-нибудь «интересное» и подорвались на старой мине. Один погиб на месте, а второй получил контузию. Очухавшись, не придумал ничего лучшего, как отрезать у товарища голову, забрать его документы и податься в бега. Зачем он это сделал — сказать сложно, потому что вместо тюрьмы его пришлось помещать в психушку.

А Иван Федорович поплевал на руки и отправился со своим орудием к раскопанному примерно на два штыка земельному участку. Там он начал методично втыкать штырь в землю. Делал он это аккуратно и под углом к поверхности, словно и на самом деле опасался попасть на мину. Неоднократно он громко восклицал: есть! — и копари радостно устремлялись к нему, но каждый раз то была ложная тревога. Товарищ из райкома опять начал проявлять ко мне интерес.

Время шло, Ивана Фёдоровича сменил поисковик Игорь. Работа оказалась тяжелее ожидаемой. Наконец, Игорь начал осторожно протыкать землю на небольшой площади под разными углами, причём самодельный щуп погружался каждый раз на разную глубину.

— Там что-то объёмное. И не камень. Оно слегка подаётся под нажимом. — произнёс поисковик, вызвав очередной прилив энтузиазма у копарей.

Насколько же процесс копания земли становится более осмысленным и вдохновенным при наличии близкой конкретной цели! Каких-то пять минут, несколько немудрёных фраз на непонятном языке — и на свет божий был извлечен сундучок, совсем небольшой, вроде тех, что когда-то использовали крестьянские девушки для хранения нехитрых сокровищ — сережек с ленточками, колечек да гребешков. А может и вообще он мог быть предназначен для рукоделия, я здесь не великий специалист. Скорее даже не сундучок, а ларец — сантиметров пятьдесят в длину, тридцать в ширину.

Копари после выполненной работы просветлели лицами и как-то незаметно переместились поближе к заветной сумке, которую Татьяна Ивановна поставила в тенёчек под берёзу. Эти сокровища интересовали их больше, чем найденные. Найденные-то теперь никуда не уйдут. Меня легонько толкнула в бок Аэлита:

— Алексей Николаевич, фотографируйте уже!

Я и в самом деле что-то замешкался.

Сундучок, несмотря на то, что он пролежал в земле неизвестно сколько времени, был во вполне приличном состоянии. Или, как бы сказал специалист — в неплохой сохранности. Видимо, из-за того, что здесь возвышенность и земля песчаная. Будь это в низине, то мог уже и сгнить.

— Легкий он какой-то, — констатировал Игорь, передавая находку в руки Татьяны Ивановны.

Директор музея поставила сундучок на землю и потрогала маленький навесной замок.

— А мы вот так, — пришел к ней на помощь Иван Федорович из райисполкома, одним движением руки вытаскивая замочек вместе с проушинами.

— Ну осторожно же надо! — воскликнула Татьяна Ивановна, возмущенная таким отношением к будущему музейному экспонату.

Но было поздно. Крышка откинулась и на землю упали… бумажные деньги. Тут были и царские трехрублевки, и пятерки и, даже, затесалась пара «красненьких» десятирублевок. А еще тут лежало несколько пачечек «керенок». В одной были увязаны деньги достоинством в двадцать рублей, а в другой — по сорок. Сразу вспомнилось знаменитое: "керенками — полтора метра'[2]. А почему здесь не в метрах, в чём подвох?

— М-да, — раздумчиво изрекла директор краеведческого музея. — У нас в музее таких денег завались.

Остальные присутствующие, за исключением меня и председателя сельского совета высказались немного по-другому. Даже райкомовский товарищ сказал нечто, очень похожее на «тра-та-та и три-та-та». В общем, все поняли.

Я сделал несколько кадров, запечатлев для истории и сам сундучок в руках у директора музея, и бумажные деньги. Хотел заснять весь коллектив, но чины из райкома и райисполкома позировать отказались. Мол — не стоит оно того.

Иван Федорович, как человек обстоятельный, принялся считать деньги. В общей сложности он насчитал восемь тысяч рублей «керенками» и четыре тысячи рублей царскими бумажками.

— Двенадцать тысяч рублей! — торжественно заявил представитель райисполкома. — Бешеные деньги по тем временам.

— Ну да, на двадцать рублей корову можно было купить, — присоединился к нему один из копарей.

У нас с Татьяной Ивановной было иное мнение. Но я ничего говорить не стал, предоставив слово специалисту.

— Клад закопали не раньше семнадцатого года, — объявила директор музея. Подумав, добавила. — Скорее всего, это было в восемнадцатом году. Революция уже свершилась, гражданская война началась. Деньги уже обесцениваться стали.

Вот теперь и я решил внести свои «шесть копеек».

— Я читал, что в восемнадцатом году простой красноармеец получал жалованье триста рублей в месяц, а у товарища Ленина должностной оклад составлял восемьсот рублей, — сообщил я. — А цены были — буханка хлеба стоила пятьдесят рублей, а полкило мяса — все сто.

— И закапывали, скорее всего зимой, — предположил кто-то из мужиков-копарей. — Если бы весной или летом, то поглубже бы закопали. А так, в мерзлую землю сунули.

— А кто закапывал-то? — хмыкнул Иван Федорович. — Ладно бы еще золото да серебро, а бумажки-то на хрена нужны?

— Так кто его знает? — пожал плечами товарищ из райкома. — Может, кто-то из местных кулаков, которые ожидали, что царская власть вернется?

— А что у нас было зимой восемнадцатого? — нахмурила чело директор музея.

Я знал, что Татьяна Ивановна по образованию искусствовед, а не историк, поэтому пришел к ней на помощь.

— Крестьянское восстание здесь было, — сообщил я, проявив незаурядное знание истории края.

— Точно! — хлопнула себя по лбу директор музея. — У нас же в фондах хранятся воспоминания тех, кто восстание подавлял.

— У меня родного дядьку расстреляли, ни за что, ни про что, — глухо сказала председатель сельсовета. — Мол, поддерживал восставших.

К счастью, никто из присутствующих не стал говорить, что у нас за просто так никого не расстреливали, и разговор о восстании потух сам собой.

Что я помнил про Шекснинское восстание? Только то, что прочитал некогда в краеведческих сборниках моего «прошлобудущего». Но после таких чтений много ли остается в памяти? А в нынешних книгах (читал как-то материалы по истории края) и того меньше.

Итак, осенью-зимой 1918 года по территории Советской России прокатилась волна крестьянских восстаний, связанная и с началом гражданской войны вообще и с проведением продразверстки в частности.

Череповецкая губерния (да, была такая с 1918 по 1927 годы) не стала в этом отношении исключением. Имеются данные о стихийном характере восстания — дескать, жители села Чуровское, недовольные мобилизацией в Красную армию крестьянских коней, убили представителей губвоенкомата, а потом дружно ринулись отвоевывать у большевиков станцию Шексна. К ним присоединились жители окрестных сел. Яганово, кстати, считалось одним из центров восстания.

Данные о численности восставших разнятся — от пятисот человек до тысячи. Впрочем, ничего удивительного. Точного подсчета не вел никто. После самого восстания большинство участников разбежалось по домам, а ловить их не было ни сил, ни средств.

Ход восстания более-менее ясен. Повстанцы, разоружив особый отряд железнодорожной охраны, захватили мост через реку Шексну, а заодно повалив телефонные и телеграфные столбы, прервали связь между Вологдой и Петроградом. Но к большой удаче местный телеграфист успел-таки «отбить» тревожную телеграмму в Москву.