Эми Фетцер - Любовь бродяги
Музыкант медленно опустил голову на грудь, и длинные темные пряди волос упали ему на лицо. Глаза его все еще были закрыты. А мелодия набирала и набирала силу, в своем могучем неистовстве она становилась почти жестокой, огненным горячим ручьем растекалась по венам и вдруг снова делалась мягкой и трогательной, словно маленький пушистый котенок. Пенни с восторгом вслушивалась в чарующие переливы чудесной музыки. Ее тело трепетало, словно переполненное волшебными звуками. А музыка все длилась и длилась, заставляя Пенелопу то вздрагивать от необъяснимого счастья, то хмуриться, будто в предчувствии неотвратимо приближающейся беды.
Наконец Рэмзи открыл глаза и увидел Пенни.
— Не останавливайся, играй дальше, — попросила она.
Но он уже очнулся от какого-то переполнявшего его до этого забытья. Его изучающий взгляд скользнул по ее зардевшемуся лицу, по теплой ложбинке на груди, приоткрытой слегка распахнувшимися полами халата, по маленьким босым ногам, смущенно переминавшимся на ковре, и вновь вернулся к широко раскрытым глазам.
— А я и не знал, что у меня появился слушатель, — негромко сказал он, закончив свой кропотливый осмотр.
— Я оказалась здесь случайно, — она как будто оправдывалась, — и очень удивилась, узнав, что ты умеешь играть, — Тебе еще не раз предстоит удивляться, — улыбнулся Рэмзи, словно обещая, что она получит массу удовольствия от своих неожиданных открытий.
— А где ты научился играть?
Пенни подошла ближе и положила ладонь на черную блестящую крышку рояля. «А он сегодня неплохо выглядит», — подумала она, с любопытством рассматривая лицо новооткрытого музыканта.
— Меня научила мать. Музыка была ее страстью. Мама вообще получила очень, хорошее образование. Музицирование же на клавикордах называла своим освобождением от суеты сует. Клавир был ее любимым инструментом. Она говорила, что ничто не сравнится с ним по богатству и красоте звучания.
— Клавир? Это рояль, Рэмзи, «Стейнвей».
О'Киф согласно кивнул, но было видно, что это название он слышит впервые.
— А ты играешь? — спросил он.
— Нет. Хотя собачий вальс, возможно, смогу изобразить. Боюсь лишь, как бы от этих звуков не подохли все окружающие собаки.
— Что ж, значит, это не собачий вальс, а собачий реквием. Но позволь тогда полюбопытствовать, зачем тебе вообще этот инструмент?
— Хэнк немного музицирует, — ответила Пенни, пожав плечами. — Впрочем, дело, конечно, не в этом. Просто рояль достался мне вместе со всей остальной обстановкой дома. — Она рассеянно постучала пальцем по клавишам и вдруг спросила:
— А что это за музыка, которую ты играл?
— Отец называл ее «Ночной песнью».
— Так ее сочинила твоя мама?
— Да.
— А почему именно «Ночная песнь»?
Рэмзи легко прикоснулся к клавишам, и сладострастная манящая мелодия, словно светлое облако золотистого пара, наполнила гостиную.
— Потому что мама играла ее отцу по ночам, когда дети уже легли спать и в доме наступала благодатная тишина успокоения. А отец не спеша курил трубку и, искоса поглядывая на нее, ждал, когда музыка целиком завладеет ею.
— И что тогда? — Пенелопа поставила локоть на рояль и положила на ладонь подбородок. — Я не понимаю тебя.
Он засмеялся и лукаво посмотрел на нее.
— Меня тоже интересовал этот вопрос. Однажды тайком я пробрался вниз, мне было лет десять, и я считал себя настоящим мужчиной. Я увидел, как мать играла на клавикордах, а рядом сидел отец, покуривая трубку, и мама одарила его той необычной для меня улыбкой, значение которой я сам узнал лишь значительно позже, когда впервые познал женщину. Отец нежно провел рукою по ее волосам и поцеловал мать в шею. Она привстала, и они занялись любовью прямо на полу в гостиной.
— И ты наблюдал за ними? — удивленно спросила Пенни, негодующе щуря глаза.
Рэмзи усмехнулся. Ее возмущение было восхитительно.
— Да, — кивнул он.
— Как ты мог!
— Вначале я очень испугался. Боялся же я более всего, что меня поймают на месте преступления и выпорют. Хотя чувствовал, что заслужил это. Но все произошло слишком быстро, страстно и решительно. И я, честно говоря, не успел еще сообразить, в чем дело, как все уже кончилось. Последний сладостный стон еще, казалось, дрожал в воздухе, когда глаза отца и матери встретились. Это, должно быть, было так же, как у нас с тобой, Пенелопа.
У Пенни перехватило дыхание, она почувствовала, как какая-то жаркая волна нахлынула на ее сердце, и тихо, почти невнятно пробормотала:
— Это была ошибка.
— Ха! — усмехнулся Рэмзи. — Ошибкой может быть один случайный поцелуй. Ну два максимум. Но та страстная ночь, которую ты провела в моих объятиях, ошибкой быть не может. — Он решительно тряхнул головой. — Никогда!
— Как ты самоуверен! Разве я говорила тебе об этом?
— Да. Но ты говорила это не словами, а всем своим поведением. — Он вновь самодовольно усмехнулся, вспомнив, как Тесс умело отклонила его настойчивые ухаживания на борту «Морской ведьмы». — У меня был уже случай убедиться, что женщина всегда может отказать мужчине, если не хочет его любви.
— Ты хочешь сказать, что я влюблена в тебя?
О'Киф окинул ее скептическим взглядом. Его взгляд вновь остановился на соблазнительной ложбинке на ее груди, в которой скрывался маленький позолоченный медальон.
— Вот именно, — озорно улыбнулся Рэмзи. — Пусть даже твои губы говорят мне «нет», твое тело все равно уже сказало мне «да».
— Не слишком ли ты много на себя берешь?
— Хочешь, я докажу тебе свою правоту? — спросил он, стараясь казаться спокойным. Хотя каждая его жилка трепетала от едва сдерживаемого возбуждения. Он чувствовал терпкий запах ее тела. И от этого его беспокойство все возрастало и возрастало.
— А ты нахал, однако.
— Пусть так, но я вижу тебя насквозь, как стеклянное корыто.
— Не дерзи.
— Я становлюсь дерзким, как только вижу тебя.
— Безмерно польщена твоим комплиментом.
Она насмешливо прищурилась и с деланным равнодушием отвернулась в сторону. О'Киф решил переменить тему разговора.
— Ты открыла сундук? — спросил он.
— Нет, — ответила Пенни, слегка вздрогнув.
— Я так и знал.
— Что ты хочешь этим сказать?
Рэмзи не торопился отвечать на ее вопрос. Он неторопливо взял со столика рюмку с ликером и медленно отпил два глотка.
— Так что же? — торопила она его, наблюдая за спокойными движениями О'Кифа, и только теперь заметила блеснувший на его пальце большой золотой перстень.
Все так же не спеша допив ликер до конца, он насмешливо покосился на нее и этим окончательно вывел из себя. Она сделала шаг в сторону, словно собираясь уйти, и как бы между прочим небрежно произнесла:
— Какое это имеет значение, открыла я сундук или нет?
— Немалое, — ответил он, осторожно поставив рюмку на крышку рояля и внимательно следя за плавностью своих движений. — Особенно для Блэквеллов, которые тебе этот сундук послали.
— А как ты поступил со своими посылками?
Задав этот вопрос, Пенни надеялась, что Рэмзи нечаянно проговорится о своем загадочном прошлом. Ноон лишь лаконично заметил:
— Я открыл их, — Они имеют какое-нибудь отношение к моему сундуку?
— Никакого. Отношение они имеют только ко мне.
— Что ж, тогда я еще раз повторю, что такую старинную вещь не могли послать мне.
О'Киф хмуро посмотрел на нее, и в выражении его глаз появилось что-то таинственное.
— Не стоит пренебрегать подарками мертвых, — глухо произнес он. — Они этого не любят.
Пенелопа испуганно отшатнулась. Его неприветливый взгляд поразил ее. Никогда еще он не говорил с ней так сурово.
— Не повышай на меня голос! — возмутилась она.
— Не возражай! — рявкнул он, ударив кулаком по клавишам так, что рояль грозно застонал в ответ. — Откуда на квитанции появилась подпись Тесс? Как ты думаешь?
— Да, да, — взволнованно залепетала она. — Тесс. Почерк Тесс, но ведь это невозможно. Ей было лишь двадцать пять, а этот проклятый ящик послан из 1839 года.
— Возможно или невозможно — не тебе решать! — резко сказал Рэмзи, и лицо его потемнело. — Иди открой сундук. Нечего праздновать труса! — Он дерзко вскинул голову. — Докажи, что ты достойна дружбы с Тесс. Ведь она пошла на смерть ради тебя. — Поднявшись со стула, он тяжелой глыбой навис над Пенелопой. — А ты трусишь, когда речь заходит о ее судьбе.
— Наглец! — Пенни наотмашь ударила его по щеке. — Как ты смеешь так разговаривать со мной? Она была моей единственной подругой. — На ее глазах появились слезы, и сердце О'Кифа дрогнуло от жалости. — Мы выросли вместе, вместе многое пережили. И теперь, — она всхлипнула и медленно провела рукой по лицу, — мне нестерпимо думать, что на ее месте должна была оказаться я, Ведь именно я попросила ее сделать это. И сейчас у меня такое чувство, словно я сама приставила пистолет к ее виску.
