Борис Громов - Терской фронт
— Слушай, отец, а где тут можно цветы достать? — огорошил я вопросом низенького и тощего, как щепка пожилого кумыка со смуглым и сморщенным, похожим на печеное яблоко, лицом. Тот был занят делом: неторопливо и обстоятельно снимал с прилавка и убирал в деревянные ящики, набитые стружкой, поздние яблоки, маленькие ярко-желтые круглые дыни и уже слегка перезревший, а потому не зеленый, а желтовато-бежевый виноград. Полную тару он составлял на небольшую повозку, в которую был запряжен мышастого цвета ослик с флегматичной мордой и целым ожерельем репьев в кисточке хвоста. Ящиков было много, работал дед споро, и потому даже не заметил, как я подошел, а мой вопрос явно застал его врасплох.
— Э, слушай, какой цветы? Зачем цветы? — испуганно забормотал он, явно не понимая, чего от него хочет этот двухметровый лоб в черной бандане и с внушительного размера пистолетом на бедре.
— Как зачем? — теперь настала моя очередь удивляться. — Для девушки, разумеется!
Думаю, сначала старик понял, что я не собираюсь его бить, убивать или грабить, а уже потом до него дошел смысл моей просьбы. Зато после этого его лицо расплылось в широкой улыбке.
— Две минута погоди! Товар положу — все сделаем! Любой цветы, какой захочешь!
Ну, может не через две, скорее — минут через двадцать, я был уже во дворе дома дяди Мурада, как он сам попросил его называть, когда мы знакомились по дороге. Насчет «любой цветы» Мурад явно преувеличил, но кое-что на клумбах его жены, дородной тетки с очень добрым и приветливым лицом, к которой старик меня и привел, действительно было: пышные желтые и розовые хризантемы, похожие на ромашки с розовыми и фиолетовыми лепестками сентябрины, еще какие-то, называющиеся, по-моему, «Разбитое сердце». От первых я отказался, объяснив, что на свидание иду к девушке, а не к бабушке, причем мы с хозяйкой дома на эту тему посмеялись, а вот Мурад, похоже, смысла шутки так и не понял. «Сердечки» были весьма симпатичными, но, во-первых, уже отходили, и слегка подвяли, а во-вторых, я решил, что это уж больно «прозрачный» намек. В итоге мне вручили большой букет веселеньких голубых сентябринов, а Мураду его вторая половина что-то весьма громко и эмоционально высказала по-кумыкски, когда узнала, что он хотел взять с меня денег. Тот как-то сразу сник, потом, решив не терять лицо, приосанился и заявил, что они с женой мне этот букет дарят и желают счастья и любви мне и моей избраннице, которая, наверняка, молода и прекрасна. Поблагодарив, и тепло распрощавшись с этой приятной пожилой парой, я быстрым шагом направился к назначенному месту встречи. Это девушкам позволительно опаздывать на свидание. Мужчина должен приходить не просто вовремя, а даже чуть раньше. А бежать нельзя — букет растреплется. Ну, да ничего, мы и быстрым шагом все успеем. И точно — успел. И в гостиницу заскочил: переодеться из маскхалата в отстиранную Зинаидой «горку», а вместо уже ставших привычными сапог обуть свои весьма «богатые», по местным понятиям «Коркораны». И к месту встречи примчался за десять минут до назначенного времени.
Нет, ну надо же, а ведь я умудрился почти забыть, как же это может быть здорово — идти вот так по улице под ручку с молодой красивой девушкой. Нет, раньше я вовсе не вел монашеский образ жизни. Просто после пары неудачных попыток построить серьезные взаимоотношения, в один прекрасный момент осознал, что если хочу стабильности в личной жизни, то мне надо поменять всего одну чепуховину — работу. А так как делать этого я в ближайшие годы не собирался, то и решение принял соответствующее — ограничиться короткими и ни к чему не обязывающими интрижками. Благо, кандидаток на должность «временной подружки» хватало. Нет, не хочу говорить о девчонках ничего плохого, они не были какими-нибудь шаболдами. Просто… Просто и я, и они изначально очень хорошо понимали, что нам друг от друга надо. И фланирование на свежем воздухе под луной в число этих самых надобностей точно не входили. А вот теперь я, чуть ли не в первый раз со школьных времен, неспешно прогуливаюсь по пыльному тротуару, болтая о всякой чепухе с самой красивой девушкой на свете, которая, слегка опираясь на мой галантно подставленный локоть, идет рядом. Изредка мы прерываемся, чтобы поприветствовать кого-нибудь из проходящих мимо. Кстати, никогда не обращали внимания? Это один из первых признаков того, что вы становитесь своим на новом месте: с вами начинают здороваться на улице, а вы не просто отвечаете, но еще и узнаете тех, кого поприветствовали. Вот этот дядька, с усами как у Семен Михалыча Буденного, например, во время моего прошлого концерта в «Псарне» два раза на бис просил исполнить «Звезду по имени Солнце». А вот у той бабули я на рынке частенько тыквенные семечки покупаю. А вон один из часовых, что возле Комендатуры дежурят, только сегодня он в «гражданке», с женой и двумя пацанами, здорово на папу похожими. Так и идем мы с Настей, время от времени кому-то кивая или приветливо улыбаясь и отвечая на приветствия и вопросы о житье-бытье, а я так еще и руки иногда пожимаю. Надо же, даже и не подозревал, что у меня в Червленной уже столько знакомых!
Если честно, я даже и не знал, как и с чего лучше всего начать разговор. Слегка поразмыслив, пришел к выводу, что, скорее всего, одна из основных черт женского характера вряд ли претерпела сильные изменения: больше хороших собеседников девушки ценят только хороших слушателей. Исходя из этой «мудрости веков» я и начал действовать. Вручив Насте букет и сделав несколько слегка неуклюжих, зато искренних комплиментов, а в ответ получив похвалу за хорошие магические способности в области метеорологии (ну, да, пообещал тучи разогнать — получите и распишитесь), я аккуратно развернул разговор в нужном направлении, и вот уже примерно полчаса слушал, изредка поддакивая, кивая и задавая наводящие вопросы. Причем, не скажу, что мне было не интересно. Ничего подобного. Рассказчицей она была хорошей, и слушать ее было одно удовольствие. Родилась Настя в Армавире, но город этот совсем не помнит, потому что выросла и всю сознательную жизнь провела здесь, в Червленной. Отец воспитывал ее один. На вопросы о матери отвечал всегда неохотно и расплывчато. Мол, была, а теперь нету. И только когда дочь подросла, Игорь сказал ей, что мама от них ушла, когда его, в ту пору еще молодого летеху-взводного, перевели из вполне мирного Армавира в небольшой гарнизон в самом сердце Терского Фронта. Заявив мужу, что она еще слишком молода и хороша собой, чтобы заживо хоронить себя в опасных чеченских предгорьях, та собрала вещи и ушла. А лейтенант Костылев с полуторагодовалой дочерью на руках убыл к новому месту службы. На Терском Фронте тогда было куда «веселее» чем сейчас: стычки с не угомонившимися после Резни, и не желавшими оставаться в горах, куда их оттеснили, Непримиримыми происходили чуть ли не ежедневно. И дело не ограничивалось засадами на дорогах, как сейчас. Боевики нападали даже на станицы и небольшие опорные пункты и военные базы. Именно тогда и обезлюдели маленькие деревни и аулы, все население которых ушло в более крупные станицы, под защиту тогда еще только строившихся стен и воинских гарнизонов. Храбрый и толковый взводный, умеющий воевать и не боящийся риска, быстро обратил на себя внимание командования. Довольно скоро Игорь стал сперва заместителем командира Охранной Роты, а потом и ротным. Одно было плохо: успешная служба оставляла очень не много времени на воспитание дочери. Мало того, учитываю сложную обстановку, жил тогда старший лейтенант Костылев в маленьком домике, пристроенном к казарме, в которой размещалась его рота. Так что, росла Настя практически в этой же казарме, среди солдат и оружия. Первыми игрушками, по ее словам, ей стали разнокалиберные гильзы и сделанные ротным старшиной непонятно из чего куклы. Правда, к тому моменту, как она пошла в школу, отец получил очередное повышение и, став Комендантом, переехал в отдельный дом, но, как говорится, армейский уклад жизни уже сломал не сложившуюся детскую психику. И, окончив станичную школу-восьмилетку, Анастасия огорошила папу, заявив, что решила связать свою дальнейшую судьбу с военной службой. Конкретно офонаревший с такой «большой радости» Игорь попытался было взбрыкнуть, и показать, кто в доме хозяин, но тут выяснилось, что если красотой дочь пошла в маму, то характером — точно в отца. В общем — нашла коса на камень. Единственный успех, которого он смог достичь, это уговорил дочь служить поближе к нему, в узле связи при Комендатуре.
— Ой, — спохватилась вдруг Настя. — А что это я все о себе, да о себе. Может, и ты что-нибудь про себя расскажешь. А то я, кроме того, что ты «самый страшный человек на всем Терском Фронте», и пары-тройки совершенно диких, но почти правдивых, просто слегка преувеличенных историй, это подтверждающих, о тебе ничего и не знаю.
Ну, это не сложно! Уж в чем в чем, а в рассказывании разных баек из своей богатой и бурной биографии, обходя конкретные даты и места событий, я, за время общения с Толей и прочими парнями из отряда Убивца, уже поднаторел. О детстве своем рассказал правду: родился в Подмосковье, там и жил с родителями, а вот потом пришлось начать импровизировать. Была срочно выдумана бабушка в Астрахани, к которой меня, щегла-детсадовца, готовящегося осенью пойти в первый класс, отправили на лето в тот злополучный год, когда весь мир рухнул. Никаких реалий первых лет Большой Тьмы я не знал, поэтому просто скорчил грустно-задумчивую физиономию, и сказал, что вспоминать об этом не хочу, мол, слишком все было невесело. Зато историй о боевой юности у меня было — пруд пруди, благо, повоевать-то на самом деле успел много. Но рассказывал я их так, что Настя хохотала, будто на концерте какого-нибудь юмориста. Ну, не люблю я всякие страсти-мордасти о войне народу рассказывать. Кто ее своими глазами видел — и так все знает, а кто не видел — тому оно и не надо. Вот и привык я все свои «фронтовые мемуары» рассказывать в духе и с интонациями Задорнова. Вроде как сам серьезен, а слушатели по полу катаются. Ну, и сюжеты подправлял малость, так, что даже самые опасные ситуации становились похожими на забавные, хотя и захватывающие дух приключения. Короче, старался как мог. На Настин вопрос о том, как я очутился на Терском Фронте, и чем занимался прямо перед этим, глубокомысленно помолчал, а потом посетовал на то, что некоторые товарищи сержанты, несмотря на то, что уже почти два года как служат, до сих пор не выяснили смысла словосочетания «военная тайна». Потом с наглой рожей чмокнул ее в макушку, и, извиняющимся тоном сказал, что рассказать ей этого не имею права при всем желании. Насупившаяся было «товарищ сержант» сменила гнев на милость, и прогулка продолжилась.
