Андрей Бондаренко - Северная война
Чуть пошатываясь, он отошел к ближайшему крупному прибрежному валуну, присел, замер, зажав ладони рук между коленей, неожиданно почувствовал, как на плечо опустилась чья-то тяжелая рука.
— Я это, Алексашка, я, не пугайся! — уважительно сообщил невидимый Петр. — Устал? Небось покурить хочешь, бродяга? Так возьми, покури! — Из-за Егорова плеча появилась дымящаяся голландская трубка.
Егор успел сделать всего-то две-три полновесные затяжки, когда за его спиной прозвучал вкрадчивый и неприятный вопрос:
— Данилыч, мил-дружок, а где ты выучился таким необычным штуковинам? В смысле — так ловко и умело оживлять утопленников? А? Только, охранитель, не надо мне петь прежние глупые песни: мол, цыгане — во время твоих скитаний детских — выучили тому. Может, все же правду поведаешь? Да, прав князь-кесарь: непростая ты штучка…
Не успел Егор даже сообразить, что надобно отвечать на этот непростой вопрос, как Алешкин голос — от речного берега — громко попросил:
— Господин генерал-майор, Луиза хочет поговорить с тобой! Подойди, уважь…
— Мин херц! — обернулся к царю Егор, возвращая курительную трубку. — Давай уже потом переговорим, лады? Девушка зовет… Хорошая такая девушка, правильная. Дозволь уж?
Глаза Луизы — огромные и молящие — смотрели пристально и просительно.
— Александр Данилович, нагнитесь, пожалуйста, ко мне! — велели запекшиеся, маленькие карминные губы.
Он послушно нагнулся, и тут же в его ухо ворвался взволнованный, умоляющий, дрожащий шепот:
— Сэр Александэр! Вы же все знаете, все умеете… Животом я сильно ударилась, когда упала в речную воду… Больно очень! Что делать теперь? Я так хотела Алексу ребеночка родить! Так хотела… Получится ли теперь? Ваша жена, прекрасная Александра Ивановна, рассказывала мне, что у вас есть трубка волшебная, через которую вы все слышите, что происходит в женском животе… Молю, послушайте! Как там у меня? Жив ли ребеночек? Ему уже полтора месяца быть должно… Вам же это нетрудно будет? Я знаю, что эта трубка с вами! Видела ее, когда вы из своей седельной сумки доставали кисет с табаком…
«Никакая она не амазонка! Даже — и не записная авантюристка! — всерьез опечалился внутренний голос. — Обычная молоденькая девчонка: влюбленная, мечтательная, беспомощная, испуганная…»
Егор успокоил Луизу — как мог, пообещав в самое ближайшее время (когда будет возможность, то бишь — полное отсутствие посторонних глаз) воспользоваться волшебной силой своего необычного прибора.
«Санька моя — трепло кукурузное!» — твердо решил про себя Егор.
Он отозвал Алешку в сторону и подробно объяснил ему, демонстрируя свой самодельный стетоскоп, изготовленный года три с половиной назад из самого разного подручного материала: полого рога сайгака, чашечки от разбившейся фарфоровой курительной трубки и голландской деревянной пуговицы — с круглым отверстием посередине:
— Приставляешь чашечку от курительной трубки к самому низу голого живота твоей трепетной Луизы, к пуговице подносишь свое ухо, делаешь вид, что внимательно слушаешь. Потом уверенно и бодро докладываешь, что, мол, слышал биение двух сердец, мол, все нормально, и будущий ребенок чувствует себя просто замечательно… Понял?
— Понял! — неуверенно и виновато улыбнулся маркиз Алешка, а через малое время тихонько спросил: — Александр Данилович, сэр Александэр, а если я и вправду услышу несколько сердец?
— Может, и услышишь. Только месяцев через шесть-семь, уже перед самыми родами. Ты, братец, слушай почаще да успокаивай регулярно Луизу. Тут главное, чтобы она крепко поверила, что все хорошо. Тогда оно и сладится — в конечном итоге…
С северо-восточной стороны раздалась бойкая ружейная пальба, к которой тут же присоединились отголоски дружных пушечных залпов, одновременно ожила и западная артиллерия, отвечающая за безопасность Ниеншанца с невской стороны.
— Все! Быстро уходим в крепость! — громко скомандовал Егор. — Так, рыбацкие лодки тоже надо занести внутрь, пригодятся! Закончились шутки всяческие…
Бедную Луизу — в сопровождении верного и преданного Алешки — разместили в просторной, ныне пустующей землянке, предназначенной (еще шведами) для зимнего хранения засоленных грибов — будущего осеннего урожая. Странно, но наследники славы варяжской потребляли грибы только в соленом виде… Пустые бочки и бочонки были задействованы в качестве кроватных ножек. На них сверху уложили толстые дубовые кряжи, на кряжи прибили — на скорую руку — сосновые доски, на доски положили пучки высушенных лекарственных трав, на травы — свежие еловые лапы, на еловые лапы — лосиные шкуры — в два слоя, на лосиные шкуры — кусок льняной ткани, на белый лен — приболевшую беременную девицу… Уф!
— С севера подходят четыре фрегата и одна бригантина! — чему-то радостно скалясь, сообщил сержант Ванька Ухов, возникший невесть откуда. — Готовятся встать на якоря. А может, только вид делают, что готовятся…
Постепенно все окружающее пространство заполнилось нескончаемым гулом, воем и треском: с востока (а также с северо-востока и юго-востока) продолжалась бойкая ружейная перестрелка с гренадерами фон Круи, засевшими в красивейшем сосновом бору, а со стороны Невы крепостные пушки старательно удерживали шведские корабли на безопасном расстоянии.
— Господа, прошу всех пройти в «комендантскую» избу — на очередной совет! — очень серьезно предложил Андрюшка Соколов. — Необходимо обсудить и все мелочи! Пока еще не поздно…
Петр неожиданно сильно разгневался и начал орать на всех подряд, размахивая своими длинными руками во все стороны, в одной из которых была крепко зажата офицерская шпага:
— Какая еще изба — в жирную конскую задницу? Предательство везде! Охранитель, ко мне, всех арестовать! Вороги кругом…
Слегка проколов острием шпаги мягкие места двух солдат и одного поручика, подвернувшихся под горячую руку, царь — по наторенной дорожке — отдался причудам стандартного нервного припадка: упал на хорошо вытоптанную крепостную землю, выгнулся всем своим длинным телом, изображая идеальный гимнастический мостик, громко и противно заскрежетал зубами, разбрасывая во все стороны клочья светло-розовой пены…
Подхватили, поддержали, откачали, дали хлебнуть — целебно-хмельного…
— Нельзя Петру Алексеевичу ничего неожиданного сообщать! — резюмировал мудрый и невозмутимый Антошка Девиер. — Очень уж у нашего государя нервная природная натура. Тут потихоньку надо, исподволь, заранее подготавливая…
Петр, в которого влили — сугубо в лечебных целях — литра полтора разных целебных и очень лекарственных слегка спиртовых настоек и наливок, мирно и очень громко захрапел. Спящего царя уложили все в той же «комендантской» избе — за невысоким холщовым пологом, на котором были очень грубо вышиты специальными цветными нитями: злой черно-коричневый волк, наивный белый козленок, голубой ручей и симпатичная девушка — в длинном платье немецкого покроя, с очень милой, ярко-красной шапочкой на белокурой голове.
За окнами продолжалось воинское буйное шумство: гремело, трещало, звонко щелкало, глухо ухало…
— Беру командование — во всей его полноте — на себя! — непреклонно и уверенно заявил Егор. — Первым делом начинаем прямо сейчас строить надежное подземное укрытие — для Петра Алексеевича. Ближайшие казармы — срочно разобрать по бревнышку! Три наката чтоб было над царским блиндажом! Лично буду у ленивых и нерадивых носы отрезать и глаза выкалывать… Далее. Эта ночь уже негожая для серьезных дел… Но, начиная со следующей, прошу на носах ваших зарубить накрепко: ночь, она и создана для веселых и кровавых диверсий! Нечего сопли жевать зеленые, отсиживаясь за надежными крепостными стенами…
Шведы первые доказали верность этого постулата: ночью несколько их охотников незаметно, в темно-сером сумраке, подползли к Ниеншанцу и перебросили через крепостные стены с десяток картечных гранат. Погибло шесть солдат полка, более десяти было ранено. После этого, по приказу Егора, часовые стали регулярно перебрасывать через стены — наружу — горящие факелы, а пушкари, пользуясь этим слабым освещением, вести ночной огонь по сосновому лесу, окружающему Ниеншанц. Применение зажигательных гранат тут же принесло определенный положительный эффект: в лесу начался сильный пожар, после чего шведы поутихли и пока больше не лезли на рожон.
На следующее утро Егор по-честному попытался нейтрализовать царя: в том смысле, что заставить его мирно и безвылазно сидеть в глубоком погребе, находящемся с правой стороны от голландской печи, что занимала собой часть столовой комнаты в комендантской избе.
Ничего, конечно же, из этого не получилось. Петр весь день провел у крепостных пушек: целился, наводил, учил полковых пушкарей, гневался, ругался, распускал руки, переходил от восточных орудий, которые изредка постреливали картечью по сосновому бору, где засели гренадеры де Круи, к северо-западной артиллерии, которая не подпускала близко к Ниеншанцу вражеские корабли. Все это царю безумно нравилось, он много смеялся, шутил, а в обеденное время покушал с отменным аппетитом.
