Владимир Поселягин - Осназовец
— Когда дальше летишь?
— До обеда прикорну, сутки на ногах, и взлечу. Вот только…
— Что? — посмотрел на меня старшина. — Говори, мы своим всегда поможем.
— Задание у меня, а я все потерял. Оружие имеется, частично одежда тоже есть, но нужен еще один комплект. Я бы махнулся на форму, она мне как раз и не нужна.
— Антон? — посмотрел на своего подчиненного старшина.
— Снимать, или в землянку сбегать? У меня там есть запасы, — сразу предложил тот.
— Я в обед полечу, успеешь сбегать, — кивнул я и глянул время. Покосившись на старшину, я снял часы и протянул ему. — Подарок.
— За что? — поинтересовался тот, беря их в руки.
— Новые они, выдать меня могут, у меня запасные есть, с жандармов снял. Кстати, их оружие мне тоже особо не нужно, хватит пулемета в самолете. Так что, считай, те четыре автомата и два «МГ» с боезапасом отдам. Пистолеты, извини, самому нужны.
Антон уже давно убежал, так что остались мы вчетвером. Закончив с завтраком, двое бойцов стали собирать все, что осталось, в трофейный ранец, а мы со старшиной и еще одним бойцом подошли к самолету, и я открыл боковую дверцу со стороны пилота. Протиснувшись в салон, я стал подавать старшине тяжелые стволы пулеметов, банки с боезапасом, автоматы, чехлы с магазинами, гранаты, ранцы и даже три прорезиненных плаща выдал, один оставил себе.
— Картами поделишься? — спросил танкист, наблюдая, как я достаю из сидора трофейные часы, надеваю их на руку и подвожу, определяя время по солнцу. — О, радиостанция, она нам тоже пригодится.
— Местными поделюсь. Не жалко, мне Киевской области нужны, их оставлю.
— То дело, — с удовлетворением кивнул старшина. Он подумал, что я случайно выдал, куда направляюсь.
Бойцы сложили вооружение общей кучей, двое уже примеривали на себя, вешая чехлы с автоматными магазинами и перезаряжая «МП». Не сами, а с разрешения командира.
Потрогав сушившуюся на солнце одежду — поднявшееся солнце уже доставало до нее, я пробормотал:
— Подсохло.
Скинув форму и аккуратно сложив ее кучкой и положив сверху фуражку, я переоделся, взял в руки немного влажные внутри сапоги и, ступая босыми ногами по траве, убрал обувь в салон самолета, заодно повесил портянки сушиться на стойке шасси.
— Леший, — подошел ко мне старшина, — мы уходим, сам понимаешь, служба, но я решил оставить одного бойца, он и сон твой постережет, и поможет с отлетом. Хорошо? Заодно потом доложится, что ты нормально улетел.
— Да я не против, так даже спокойнее будет, — кивнул я.
— И это, я фуражку заберу, хорошо? У нас фуражки командирские только командиры и носят, не Антону же ее отдавать, да и форму — не дорос еще.
— Это ваше дело, мне гражданская одежда нужна, остальное фиолетово.
— Как-как? — заинтересовался тот.
— Это линии жизни, чтобы понятно было. Есть две полосы. Белая — когда в жизни все хорошо, и черная — когда идут одни неудачи. Я иду по своей полосе — по фиолетовой.
— Не уловил, — тряхнул тот головой.
— Мне безразлично, какая у меня полоса, поэтому фиолетово, это синоним понятия «без разницы», «безразлично», «по барабану» и других подобных эпитетов.
— Теперь уловил, — хмыкнул старшина. — Вы, московские ребята, понапридумывали разных словечек, как только сами не запутаетесь в них!
— Да, мы такие… Ладно, время уже седьмой час, прикорну пока.
Со мной остался один боец. Остальные партизаны нагрузились оружием и имуществом, не забыв прихватить мою форму, и ушли, а я, улегшись под крылом самолета, довольно быстро уснул.
— Товарищ сержант, — меня потрясли за плечо, — час дня, вы просили разбудить вас.
Рядом на коленях стоял партизан, что оставался охранять меня. Это был мужчина лет тридцати пяти, в обычной городской одежде и с трофейным карабином за плечом. Он протягивал мне часы, которые я ему дал, чтобы следил за временем.
Взяв их и машинально застегнув на руке — тяжеловаты были по сравнению с подаренными старшине, зато ударостойкие, — принял сидячее положение, облокотившись о стойку, и спросил:
— Одежду принесли?
— Да, товарищ сержант, вот там сложили.
— Хорошо, сейчас приведу себя в порядок и посмотрю, — зевая, я встал на ноги и огляделся. На поляне так ничего и не изменилось.
— Вон в той стороне, метрах в трехстах, ручей есть. Только он в глубоком овраге.
— Ничего, сбегаю и умоюсь. Спасибо, боец.
Достав из салона самолета сапоги, я снял со стойки высохшие портянки и, накрутив их, вбил ноги в сапоги, заправляя штанины, чтобы они были внутри за голенищами, привел себя в порядок и поправил одежду. Я спал в штанах и рубахе. Затем сунул за пояс «вальтер» и побежал в ту сторону, куда указал партизан со странным именем Иоанн. С оврагом он не ошибся. С трудом спустившись, я присел у ручья и, напившись, скинул рубаху и стал умываться, и омыл торс. Я, конечно, под дождем вчера хорошо так вымок, но мытьем это не назовешь.
Когда я вернулся, боец лениво ходил вокруг самолета, поглядывая вокруг. Он только покосился, когда я подошел к самолету. Я осмотрев принесенную одежду. Там были обычные крестьянские штаны, такая же рубаха и куртка, все ношеное, но целое. Короче говоря, теперь можно под крестьянского сынка сойти, а то та одежда, что на мне, скорее горожанину пристала.
— Сейчас поедим, и полечу, время уже подходит.
Мне не нравились тучи, что наползали со стороны, поэтому я заторопился. Как бы это не тот фронт, который я прошел ночью, повернул и в эту сторону двинулся.
Достав из салона ранец, я разложил на плаще еду, и мы действительно довольно быстро поели, время не терпело. После этого я собрался, отряхнул плащ — мало ли пригодится — и, свернув, убрал его за спинку в багажный отсек.
— Ну, бывай, удачи вам, — протянул я руку Иоанну.
— И вам удачи, товарищ сержант.
Проведя все необходимые манипуляции и подкачав бензин ручным насосом, я забрался внутрь и запустил стартер. Выбросив облако густого черного дыма, тот заревел, и винт закрутился, превращаясь в плохо видный круг. Долго я не ждал, буквально через минуту, погазовав, прислушался, как держит обороты, отпустил тормоза и после короткого разбега стал подниматься круто вверх, благодаря встречному ветру. Развернувшись, я покачал крыльями Иоанну, то меня еще видел, и полетел в сторону Киева, планируя обойти его стороной. Попутный ветер помогал мне, так что я перешел на экономичный режим работы. Я все же решил улететь подальше и поискать горючее на другом аэродроме.
Весело насвистывая, я поглядывал вниз. Высота всего сто метров, да и немцы самолет наверняка искали, и если кто заметит меня, может навести истребители. Хотя их тут не должно быть, разве что у Киева, там свои охранные авиационные части.
Так ориентируясь по карте, я и летел, старательно обходя населенные пункты. Однажды пересек полевую дорогу, по которой ехали две подводы с вооруженными людьми в черной форме. За все время нахождения в тылу у противника я в первый раз увидел полицаев. До этого они мне почему-то не попадались. Да и эти, подумав, что я немец, махали мне руками. Поглядывая через открытый проем двери назад, я только усмехался. Жаль, угостить мне их было нечем.
Киев оставался по левому борту, облетел я его километрах в тридцати. Перелетев Днепр, по которому, дымя сгоревшим углем, буксир тянул баржу да шло что-то большое увеселительное, я продолжил путь дальше по землям родной Украины в сторону Польши.
Топлива у меня оставалось еще километров на сто, но нужный аэродром был близко. Он находился в нескольких километрах от Киева, поэтому я стал искать место для посадки. Причем такое, чтобы аппарат можно было спрятать. Хорошо спрятать.
С креном на левый борт я стал забирать в сторону столицы Украины. Еще немного, и будет довольно большой лесной массив, именно к нему я и летел. Меня интересовали тамошние поляны.
Когда поля и овраги под брюхом самолета сменились густыми кронами деревьев, я еще больше снизился, чуть ли не касаясь колесами верхушек. Прошлого урока мне хватило, больше встречаться с партизанами не хотелось, так что маскировка и еще раз маскировка.
Просека, что мелькнула внизу, сразу привлекла мое внимание. Дело в том, что я под собой засек еще и дорогу. А от просеки она была метрах в трехстах. Уже хорошо, на транспорте можно сюда добраться.
Я сделал еще один круг, чтобы тщательнее рассмотреть просеку, и, посчитав ее вполне приемлемой, пошел на посадку. Шасси я не поломал, но потрясло изрядно, поверхность была не такой ровной, как казалось сверху.
Подогнав «Шторьх» к опушке, я развернул его и заглушил мотор. Быстро покинув самолет, я отошел в сторону и замер, вслушиваясь в лес. Тот медленно приходил в себя после моего прибытия и начал звучать вполне обычно. Покрутившись и еще немного послушав, я подошел к одному из деревьев, давно по-малому хотелось сходить, и, справив свои дела, вернулся к машине. Первым делом я ухватился за хвост, приподнял его и, даже постанывая от натуги, поволок машину хвостом вперед под деревья. С трудом, но я загнал «Шторьх» туда и, достав обрывок маскировочной сети, частично скрыл, после чего с клинком кашевара сбегал к кустарнику и нарубил веток. Шесть раз бегал, но замаскировал технику. Было пять часов дня, так что я еще раз обежал поляну, запоминая ее, и, собравшись, направился к дороге. До аэродрома, что мне был нужен, оставалось одиннадцать километров.
