Воин-Врач IV (СИ) - Дмитриев Олег

О том, куда денется молодая ключница, говорить вслух не рекомендовалось, конечно, но бабы языки стёрли под корень, обсуждая втихаря, что Одарка как пить дать ведьма, раз приворожила так крепко княжича Глеба, что в далёкие земли диковиной страны Югославии он решил взять её с собой. Рысь, конечно, ругался и шугал их посиделки, но исключительно для виду. Потому что запустить слухи придумал сам, посоветовавшись со Ставкой, и «информационное воздействие» вёл в точности со своими планами. Параллельно выявляя излишне заинтересованных лиц, вполне успешно.

Плыли в Полоцк и Свен с Фомой, кузнец с ювелиром. С ними была история ещё хлеще. Прознав о том, что на уходящем караване для них заготовлены места, жёны мастеров подняли такой хай, что посмотреть и послушать с соседних улиц в их переулочек заглядывали даже мужики. Бабы же толпились, негромко гомоня, вдоль заборов, и удовольствие от яркого скандала получали непередаваемое. Бросить богатые дома, мастерские, всё родное и привычное, включая соседей? И сорваться в какой-то Полоцк, чёрт его знает где находившийся⁈ Не бывать тому! В этом сёстры сходились полностью. И были уверены, что их тюфяки-мужья одумаются и перестанут валять дурака.

— Я великому князю слово дал! — прорычал шведский увалень Свен голосом, какого жена от него не слыхала сроду. — И я, и ты, всем батюшке-князю обязаны! Хочешь — оставайся тут. С соседями!

— Вы, дурищи, зря думаете, что кроме вас больше ни одной бабы на Руси не осталось. Говорят, полоцкие даже поумнее будут, — сдерживаясь явно из самых последних сил, сообщил сёстрам Фома. Отцепил от пояса связку ключей и красивым, хоть и нервным, жестом бросил их под ноги разом оборвавшей крик жене.

Они гордо развернулись и ушли сквозь онемевшую толпу зевак на княжье подворье. Куда совсем скоро пришли и непривычно тихие жёны с детишками. Держа в руках узелки с пожитками и замотанные в тряпки для тепла горшки с домашней едой. Наверняка били бабы, без промаха. А теперь вот наверное уже обустраивались на новом месте. Там для их мужей с коллегами была выстроена целая слобода на четыре улицы.

К троим молчаливым и бледным мастерам, державшимся наособицу, хоть и плывшим на княжьей лодье, приближаться не давали Лютовы. Громовых дел мастера щурились одинаково радостно на Солнышко, от которого почти отвыкли. Их ждал отдельный острожек в непролазных дубравах за Полотой. В котором уже с неделю на всём непривычно готовом и богатом ожидали отцов жёны и детишки.

Плыли и другие мастера, во главе с чудо-плотником Кондратом, жена которого, Лукерья, которую все сразу стали звать Лушей, оказалась потрясающей хозяйкой, умудрявшейся даже на плывущей лодье создавать уют и какие-то невообразимо вкусные кулинарные шедевры, вплоть до того, что пирожков нажарила со свежевыловленной рыбой. Мужики смотрели на плотника с плохо скрытой завистью, а он на жену — с явной гордостью и любовью, какая бывает у взрослых людей, живущих душа в душу. Их с Лушей тоже ждал высокий терем, а ещё мастерские и пилорама на одном из островов на стрелке Полоты-реки. Такая же, какую сладили по ранней весне на Почайне, только уже с учётом всех допущенных и исправленных в прототипе ошибок. И помощнее, потому что гребных колец-колёс, или как они там назывались, тех, что передавали энергию текущей воды на полотна ходивших вверх-вниз пил, было целых два.

Князь не раз поглядывал на мастеров, что приняли приглашение перебраться на новое место без раздумий, каждый. Они всю дорогу до Катынки-реки, что вела с Днепра до Каспли, притока Западной Двины, о чём-то увлечённо спорили, собирая из палочек, глины и воска какие-то неразличимые с княжьего насада конструкции, чертили в берестяных «блокнотах», заглядывая друг дружке через плечо, и высчитывали что-то на очередной новинке — деревянных счётах. На то, чтоб «измыслить» советский калькулятор «Железный Феликс» мне знаний не хватило, признаться честно, а вот на счётах щелкать я ещё с начальной школы любил и умел. При гарнизоне, где прошли несколько моих детских лет, был магазин, чипок, как его все звали, в котором царила-властвовала тётя Зина, мамина подруга. То, с какой лёгкостью она оперировала цифрами, меня сразу очаровало и увлекло, и я не постеснялся научится. А теперь ту науку переняли и здешние преподаватели, торговцы и рабочая интеллигенция.

Смотреть за увлечёнными обсуждениями их было приятно и как-то особенно радостно. Мерный плеск воды за бортами, крики и здравицы с берегов Днепра, спокойный и мирный переход навевали какое-то философско-созерцательное настроение. Но ещё приятнее было сознавать то, что эта, первая, пожалуй, в русской истории «утечка мозгов» тоже шла в полном соответствии с нашей со Всеславом задумкой. И обещала такие перспективы, о каких точно не стоило бы рассказывать отцу Ивану, чтоб не рисковать налететь на проповедь о вреде и недопустимости гордыни. Хотя, сдаётся мне, патриарх Всея Руси помолчал бы, подумал, да и ответил: «Благослови тебя Господь, княже!». Чаще всего выходило именно так.

По Катынке поднялись до Куприн-озера, где с каждой из встреченных лодочек снова слышали приветствия и добрые слова. Ночевали прямо на воде, глядя на плотный густой туман, окруживший наш сбившийся в стаю караван корабликов, будто обмотав их светлой паклей. Звуки по воде разлетались далеко, звонко, чисто, но лишних их не было, ночь прошла спокойно.

На северной оконечности в озеро впадали две речки, и наша была правая, с именем Возгорня. По ней поднялись до малой деревеньки с названием «Волочок», где по всему берегу теснились шалаши да землянки лямщиков-бурлаков. Сноровистые мужики, явно прошедшие доходчивый предматчевый нетопыриный инструктаж, к насадам подходили без спешки и руками резких движений не делали. Судя по чьей-то войлочной шапке, намертво прибитой арбалетным болтом к стволу берёзы, в инструктаже довелось поучаствовать и Яновым.

Женщины, дети и часть груза перешли на специально подогнанные телеги, которые с конвоем из части Гнатовых отправились вперёд. А мужики, что мастера, что воины, что великие князья со столпами веры, приняли на плечи пеньковые лямки. Но тоже не сразу.

— Здорово, Шишка! — махнув приветственно рукой, крикнул Всеслав главному на волоке человеку.

Тот был точно ничуть не меньше Гарасима, и совсем так же заросший сивой бородой до самых глаз. При взгляде на его здоровенные растоптанные босые ступни мне на ум пришли картинки динозавров в палеонтологическом музее. И рецепт мази от ревматизма.

— И ты здрав будь, коли не шутишь. Не разберу издаля́, никак знакомый кто? Будто бы видал тебя уже раньше? — с тщательно сыгранными сомнением и равнодушием протянул здоровяк.

Шишка, главарь Касплинских лямщиков, фактом своего существования убедительно доказывал, что синдром вахтёра появился значительно раньше самих вахтёров. Он обосновался на этом во́локе лет двадцать назад, и с самых первых дней давал понять всем и каждому, что вот конкретно на этих двух участках суши именно он — царь, бог и полновластный хозяин. Его плохое настроение проклинали торговцы от фризских до арабских. Ему чистили рыло германцы, норвежцы, датчане, шведы, поморяне, руяне, греки и наши, неоднократно. Но с Шишкиным беспримерным упрямством сравнимо было, пожалуй, лишь его завидное здоровье.

— Бывало пару раз, — отозвался Всеслав. А за спиной его радостно оскалился засидевшийся без резких движений Рысь. Он бил Шишку никак не меньше десятка раз, причём чаще всего после очередного «знакомства» лямки хватали дружинные и тащили лодьи сами, весело понося́ ленивых ротозеев последними словами. Те шлёпали следом, неохотно отлаиваясь, потому что с первого раза помнили, что денег за во́лок не дождутся. Когда возвращались с потерями и ранеными, такого не бывало, по счастью, никогда. Шишка впрягался молча первым и зашагивал с правой, как положено, ноги, разом задавая хороший темп. Будто чуял, что весёлого балагура воеводы и не по годам мудрого князя на лодье не было. Были уставшие и злые, как собаки, на то, что не уберегли друзей и братьев.