Тверской баскак. Том Четвертый (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus"
В башке сплошной красный туман, но каким-то шестым чувством я понимаю, что жив до сих пор только благодаря прикрывающим меня с боков Калиде и Соболю. Это продолжается до тех пор, пока обтянутый кольчугой локоть Калиды не оттирает меня во вторую линию, и только здесь я, наконец-то, прихожу в себя.
Тяжело дыша, поднимаю голову и вижу, что пока мы еще сохраняем порядок. На место упавшего стрелка к частоколу сразу же поднимается другой из второй линии. На одном из участков обороны выделяется железная заплатка из московских ратников, что закрыли собой прорыв, но это последний резервный отряд. Ордынцы пытаются просочиться по флангам через заросли ивняка, поэтому остальные москвичи уже там и не дают им прорваться нам в тыл.
В таком вязком ближнем бою у нас уже нет козырей, и с каждой минутой численное превосходство врага сказывается все сильнее и сильнее. Калида с Соболем рубятся прямо передо мной, но их уже оттеснили от частокола, и теперь степняки лезут совершенно безнаказанно.
Вот Соболь пропустил удар по наплечнику, и на мгновение его рука безвольно повисла. В тот же миг над ним взлетела ордынская сабля, и на полном автомате я тыкаю клинком в замахнувшегося степняка.
Хрустит пробитая грудина, выкатившиеся из орбит глаза вперились в меня озверевшим взглядом.
«А не надо было замахиваться так широко!» — Успеваю злорадно хмыкнуть и рывком вытаскиваю саблю из падающего тела.
Вот теперь урок Калиды дошел по-настоящему, и я стараюсь сохранять голову холодной.
Ордынцы уже оттерли нас от частокола и пытаются столкнуть вниз. Если это произойдет, то тогда все, конец.
«Поставят лучников и закидают нас сверху стрелами!» — Я понимаю неумолимую логику врага, но ничего не могу поделать, степняков намного больше, а наши резервы исчерпаны.
Мы медленно отступаем, но с каждым шагом назад этот процесс становится все быстрее и быстрее. Сплошная линия нашей обороны уже прорвана в нескольких местах, и бой распался на четыре или пять отдельных островков сопротивления.
Отбив очередной удар, поднимаю глаза к небу и в каком-то отчаянии кричу холодным и бесчувственным облакам.
— Да сделай же что-нибудь! Ведь сгинем все здесь, неужто допустишь такое⁈
Ору и вдруг краем глаза замечаю движение на противоположном берегу. Еще не веря в спасение, щурюсь на солнце и пытаюсь разглядеть маленькие фигурки всадников на вершине холма.
'Кто это, ордынцы или наши⁈ — Сердце сдавило неопределенностью, и несколько секунд я машу саблей в каком-то исступлении, пока вместе с ветром не долетает эхо далекого клича.
— Твееерь! — Доносится с вершины холма, и этот звук проливается по жилам поистине божественной силой.
Его слышу не только я, его слышат все и свои, и чужие. Ордынцы невольно оглядываются назад, и их сердца заполняет парализующее отчаяние, а у моих стрелков словно бы проснулось второе дыхание.
— Твееерь! — Пронеслось по всей, уже почти смятой линии обороны, и клинки заработали с удвоенной силой.
Вновь вернулась резкость движений и былая уверенность.
— Твееерь! — Взревел передо мной Калида и, буквально смяв стоящего перед ним степняка, бросился вновь на вал.
— Твееерь! — Единым воплем ответили еще мгновение назад отступающие стрелки и кинулись вслед за ним в безумную контратаку!
Я бегу вместе со всеми, также ору и вижу, как мы тесним оторопевших ордынцев, а на другой стороне реки уже отчетливо видны несущиеся по склону конные стрелки Зосимы и Гороха.
Сидя на пне, терпеливо жду, когда полковой лекарь закончит перевязку. У меня рваная рана на правом боку и на левой руке. Он перетягивает мне бочину, не переставая ворчать.
— Надо бы зашить, консул! Ты и так крови много потерял.
Я и сам все знаю, эта потеря отдается слабостью во всем теле и головокружением, но забрать сейчас на себя единственного «медика» считаю неприемлемым. Слишком уж много вокруг бойцов кому помочь намного нужнее.
Морщась от боли, я немного иронично подтруниваю над собой.
«Ведь еще минуту назад ты ничего не чувствовал, ни боли, ни потери крови. Бежал, орал как и все! А стоило остановиться и все, сдулся!»
Бой уже закончился. Оба берега и река просто завалены мертвыми ордынцами. Когда их зажали с двух сторон, то в яростном ожесточении уже никого не щадили, а многие, кто пытался уйти по реке, тонули ниже по течению. Вырваться удалось лишь горстке степняков, но и за ними пошла погоня.
Подняв голову, вижу несущегося к нам всадника. Еще издали вижу, что это сам полковник Иван Заноза. Он резко осаживает коня возле меня, и его радостно-раскрасневшееся лицо без слов говорит мне, что новости у него хорошие.
— Там мои парни царевича ихнего взяли, — скалит он белые зубы, — чего с ним делать-то⁈
Тут он кивнул на валяющиеся на берегу трупы.
— К этим отправить, или ты с ним сначала поговорить хочешь?
Первой мыслью было махнуть рукой, мол кончайте со всеми, но усталость все ж таки еще не доконала меня, и я передумал.
Отрицательно покачав головой, чуть усмехаюсь.
— Тащите его сюда, может что интересное расскажет.
Полковник умчался к своим, лекаря я отправил помогать другим раненым, а сам, прикрыв глаза, остался сидеть на пенечке в какой-то прострации от упоения победой и непередаваемого ощущения человека, только что заглянувшего в глаза смерти.
— Ничего, поживем еще! — С легкой улыбкой поддерживаю самого себя и вижу, что Заноза уже возвращается вместе с еще парой стрелков, за которыми бежит привязанный к седлу пленник.
Остановившись в паре шагов, они спешиваются, а затем без лишних церемоний бросают царевича передо мной на колени.
— Вот, собака убечь хотел, но бог не попустил. — Иван ткнул хазарина сапогом. — Конь его ногой в кротовью нору угодил, тут мы его и повязали.
Вскинув на меня разбитое лицо, Аланай криво усмехнулся.
— Не прав твой воевода, консул! Не бежал я… Некуда мне бежать!
Искренняя горечь в его словах меня заинтересовала, но я не тороплюсь с вопросами, и степняк продолжает сам.
— Я всю орду здесь положил, этого мне все равно не простят! — Он еще подумал и добавил словно бы уже для себя. — А Берке уж точно такого позора не спустит.
Упоминание Батыева брата навело меня на мысль, что этот человек еще может мне пригодиться в будущей игре. Сейчас я был не в состоянии полноценно соображать, но все же решил с пленником не торопиться.
«Пусть посидит пока, — появилось у меня твердое убеждение, — авось и ему применение найдется!»
Найдя взглядом Ивана Занозу, говорю с легкой издевкой.
— Ладно, уж коли не зарубили сразу, пусть пока в цепях посидит, а потом решим, что с ним делать. Псам скормить, али польза от него какая будет!
Часть 2
Глава 6
Конец сентября 1255 года
Большой зал Московского княжего терема гудит тысячной разноголосицей. Она чуть притухает, лишь когда очередной почетный гость встает и выкрикивает здравицу в честь молодых. По большей части уже хорошо подпившая знать ловит в ней лишь перечисление подарков и тут же с жаром пускается их обсуждать.
Слегка ошалевшие от свалившегося на них «счастья» юные молодожены сидят за почетным столом в торце зала. Рядом с раскрасневшимися лицами родни их почти испуганные физиономии выделяются своей восковой белизной.
«Еще бы, — с долей сочувствия поглядываю в их сторону, — Василию всего четырнадцать, а невесте его пятнадцать. По меркам двадцать первого века — дети, а здесь — уже засиделась девка, рожать пора!»
Не знаю, будет ли этот брак счастливым, но в том, что он состоялся, в первую очередь моя заслуга. Вернее так, моя как вдохновителя процесса и боярина Фрола Игнатича Малого как непосредственного исполнителя. Пока я всю весну и лето гонялся по Рязанским холмам за бандой Аланая, боярину пришлось приложить немало усилий, дабы развернуть упрямого Глеба Смоленского в сторону Москвы. В Смоленске четко наметился брачный союз с литвой, и дело уже шло к свадьбе, но тут появился боярин Малой и увел красавицу Марию прямо из-под носа Миндовга. Тот, говорят, был в бешенстве, он несколько лет «облизывал» Глеба, думая женить своего младшего сына на русской княжне. Еще бы, приданное Смоленский владетель давал за дочерью изрядное, а у Миндовга, известное дело, каждый грош на счету. В чем выгода такого брака для Смоленска Глеб, наверное, и сам не смог бы сказать, но как верно заметил когда-то Калида, князь всегда был честолюбив и недальновиден, а таких лесть лишает остатков разума.
