Ротмистр Гордеев 2 (СИ) - Дашко Дмитрий

— Уверен, господин подполковник.

Николову непросто принять решение. Прокукарекаешь тревогу, а японского удара не случится.

— Сергей Красенович, я понимаю, не ваша зона ответственности. Не ваш уровень принятия решений. Хотите, я всё возьму на себя и лично сообщу об этих предположениях Куропаткину с Алексеевым? — предлагаю я.

В кабинет врывается запыхавшийся адъютант.

— Господин подполковник, капитан Рассохин есть в сегодняшних списках представлений командующего и наместника.

— Кто внёс капитана в список?

— Полковник Кривицкий. Именно он составлял все списки представлений.

— На какой час ему назначено?

— На четверть пятого по полудни.

Не сговариваясь, смотрим на часы. Стрелки приближаются в трём часам дня. Николов поворачивается ко мне.

— А у вас на который час назначено?

— На половину четвёртого.

— Поручик! Встаньте рядом с господином штабс-ротмистром.

Недоумевающий адъютант Николова встаёт рядом со мной. Контрразведчик придирчиво рассматривает нас.

— Как полагаете, Софья Александровна, у поручика с вашим командиром есть сходство в фигурах?

Соня встаёт, обходит нас кругом. Думает.

— Рост у них почти одинаков, в плечах и талии различия невелики…

— Софья Александровна, оставьте нас ненадолго. Можете скоротать время в приёмной.

Вот что значит — хорошее воспитание. Соня беспрекословно выходит.

— Поручик, раздевайтесь! Это приказ, — командует контрразведчик.

Адъютант Николова густо краснеет, хочет что-то возразить, но подполковник поясняет:

— У штабс-ротмистра безнадёжно испорчен парадный мундир. Вы же не откажете боевому товарищу? Одолжите Николаю Михайловичу свой на пару часов.

Адъютант мямлит что-то, но, в принципе, не возражает.

— А мне что же, в исподнем остаться? — наконец, выдавливает из себя он.

— Пошлите за полевым мундиром, и всех делов.

— Я иду в штаб с вами! — Соня решительно поднимается с дивана, на котором она только что листала столичные газеты недельной давности, стоило нам с Николовым появиться в приёмной.

— Софья Александровна, не может быть и речи.

— Вольноопределяющаяся Серебрякова, у вас были какие-то дела в госпитале?

— Господин ротмистр… Ну, Николя… — закусила нижнюю губку и смотрит оленьими глазами, этакий оленёнок Бэмби… И тут же добавляет решительности в голос:

— Я вас одних не отпущу. А если там будут раненые? Мой долг оказать им первую помощь.

Вы когда-нибудь пробовали спорить с женщинами? Даже начинать не стоит. Всё равно останетесь виноватыми.

— Хорошо, Софья Александровна, но вот вам мой приказ: самой никуда не соваться. Скажу «лежать» — исполнять не медля. Ясно?

— Так точно, господин ротмистр.

Вот лиса. Ладно хоть Николов не возражает.

— Не будем медлить. Время дорого! — слова подполковника звучат, как приказ.

В штаб армии успеваем прибыть за пять минут до назначенного мне для преставления времени.

По-быстрому осматриваюсь. Вдруг лже-капитан явился пораньше?

Но его, слава богу, нет. Приёмная Куропаткина полна таких же, как и я офицеров, вызванных для награждения и тождественного производства в новый чин. Где-то среди них — люди Николова.

То и дело ловлю взгляды, бросаемые господами офицерами на мадмуазель Серебрякову. Очень и очень заинтересованные взгляды. Чувствую, как начинают гореть щёки. Я, что — ревную?

Из кабинета выходит очередной новопроизведённый капитан. Он улыбается и сияет как начищенный самовар.

Штабной офицер сверяется со списком:

— Штабс-ротмистр Гордеев!

Пора!

Оправляю чужой мундир, вхожу в двери начальственного кабинета. Подполковник Николов входит следом.

— Ваши высокоблагородия, штабс-ротмистр Гордеев по вашему приказанию прибыл.

На меня оба высокоблагородия смотрят с любопытством, а вот друг на друга с неприязнью и какой-то ревностью. И это не просто традиционное армейское противостояние флотских и сухопутных. Тут всё круче закручено.

Куропаткин эту кампанию начал командующим Маньчжурской армии, Алексеев, бывший на начало войны Наместником Дальнего Востока, стал Главкомом сухопутными и морскими силами на всём Тихом океане.

Если всё будет идти, как шло в моём мире, в октябре после сражения на реке Шахэ, Алексеева отодвинут от командования и назначат Главкомом Куропаткина. Но Куропаткин Главкомом пробудет только до марта следующего, 1905-го, затем из-за неудач его снова низведут до командующего 1-й Маньчжурской армией.

Куропаткин и Алексеев довольно казёнными фразами поздравляют меня ротмистром и Владимиром четвёртой степени с бантами и мечами. Отвечаю не менее казённо — мол, служу Государю и России-матушке.

— Вопросы, господин ротмистр? — интересуется Куропаткин.

Нет бы мне ответить: «никаких вопросов, ваше высокопревосходительство»! Но чёрт меня дёрнул за язык.

— Почему мы столь неактивны в наступлении, ваше высокопревосходительство? Выучка и моральный дух солдат и офицеров позволяют не просто на равных противостоять противнику, но и громить его.

Наместник аж крякает от моего вопроса. Куропаткин хмурится, и, похоже, злится. Слышу, как Николов за спиной досадливо вздыхает.

— Вам, в окопах, конечно виднее, чем нам тут в штабах, — голос Куропаткина аж сочится ядовитым сарказмом. — Но, что толку было французам в доблести при катастрофе под Седаном, когда в плен угодил даже их император? Я не позволю вверенным мне войскам попасть в окружение и пережить катастрофу разгрома.

Конечно, лучше постоянно отсыпать и пережить другую катастрофу — разочарования и упадка воинского духа.

— Ваше высокопревосходительство, — вступается за меня контрразведчик, — ротмистр Гордеев делом доказал свои слова и преданность воинскому долгу. Только сегодня он разоблачил очередного японского агента, имевшего целью, по всей видимости, взорвать вас с Наместником в этом кабинете.

Николов выкладывает на стол портфель с шимозой.

Куропаткин и Алексеев синхронно бледнеют.

Наместник касается портфеля пальцами, словно ощупывая. Пальцы заметно дрожат.

— Ротмистр, — голос Куропаткина заметно теплеет, — не судите строго нас, стариков. За нашими плечами опыт и высокая ответственность перед государем за исход кампании. К тому же… — Куропаткин бросает едкий взгляд на Алексеева, — не всё зависит от меня. У меня в сейфе рапорта на имя государя от отстранении ряда нерешительных и косных воинских начальников от должностей, однако, рапортам моим хода не дано. Ещё раз, благодарю за службу.

Куропаткин даёт понять, что разговор окончен.

Покидаем с Николовым кабинет.

И едва переступив порог приёмной снова ловлю на себе полный ненависти взгляд. Оглядываю набитое офицерами помещение. Показалось? Нет, не могло.

Пытаюсь найти глазами источник этой ненависти.

— Николя, поздравляю, — шепчет Соня мне в ухо.

Её волосы щекочут мне шею, внутри всё замирает.

— Капитан Рассохин! — выкликает штабной офицер очередного посетителя кабинета Командующего.

Вот оно! Лже-Рассохин уже у дверей.

— Сергей Красенович! Это он!

— Господа офицеры, здесь японский шпион! — рык Николова заставляет всех замереть.

Лже-Рассохин оборачивается и выхватывает револьвер. Ему всего несколько шагов до заветной двери.

Врёшь, не уйдёшь!

Хватаю стул и кидаю его в голову шпиону. Немного промахиваюсь — стул прилетает злодею в плечо.

Он пошатывается и этого мгновения хватает многим из присутствующих, чтобы выхватить оружие и направить на лже-Рассохина.

— Взять его! — командует Николов своим контрразведчикам.

Несколько человек с наганами в руках бросаются к шпиону.

Грохочет выстрел. Один из офицеров со стоном хватается за простреленную ногу. Галифе быстро темнеет от крови.

Лже-Рассохин хватает какого-то пухлого полковника, явно из интендантов, прикрываясь им, приставляет ему к голове ствол своего револьвера.

Ситуация патовая.