Александр Антонов - Распущенные знамёна
Гинденбург склонился над картой. Приказ в войска о приведении в полную боевую готовность уже отправлен. Удар русских армий, если те действительно вздумают наступать, они выдержат, должны выдержать. Если только… Если только Брусилов и Духонин не соберут все резервы в одном месте и не нанесут там сокрушительный удар. А все последние разведданные говорят как раз о том, что русские именно так и собираются поступить. А откуда будет нанесён удар – тут и гадать не приходится: вот он, хорошо видимый на карте прогиб в линии фронта, чуть севернее Львова, результат удачных действий одной из русских армий, так и не поддержанный на флангах. Именно с этого плацдарма, будь он командующим русскими армиями, нанёс бы решающий удар сам Гинденбург. Именно сюда, по данным разведки, стягивают русские многочисленные резервы.
У этого плана есть только один минус: выступ неширок и с флангов простреливается практически до середины. На что же рассчитывают русские? На то, что мы, в надежде сохранить так необходимое нам перемирие на Восточном фронте, не станем наносить превентивный удар. А после того, как ударят русские, всё для нас будет кончено. Прорыв будет расширяться за счёт введения в бой новых резервов. Нам, чтобы остановить русское наступление, придётся бросить к месту прорыва все имеющиеся в распоряжении немногочисленные резервы, а когда иссякнут и они, снимать части с других фронтов, тем самым ослабляя оборону. Последуют новые удары, образуются новые прорывы, фронт расползётся, как шов, сделанный руками нерадивой портнихи. Делать нечего. Надо добиваться от кайзера разрешения на нанесение превентивного удара!
* * *Проницательный читатель уже, конечно, догадался, что на плацдарме севернее Львова русский Генеральный штаб, не без подсказки со стороны наших попаданцев, готовил противнику грандиозную ловушку. И с одной лишь целью: заставить супостата первым нарушить перемирие. Рассчитывать на то, что молодая власть сохранит целомудрие на долгие годы, было наивно, но, сколько можно, его следовало блюсти. Сказали: мир народам! – и стоим на своих позициях неколебимо. Но уж коли коварный враг вероломно нарушает данное им слово, то кто ж нас осудит за ответные меры? Как-то так…
Операция под кодовым названием «Шекспир» проводилась в условиях строжайшей секретности. Скажете, странное название? А вы что, хотели, чтобы супер-пупер засекреченную операцию назвали прямо: «Много шума из ничего»? «Шекспир» всё-таки не так в лоб, да и театрального в затее было немало. Зрителями грандиозного спектакля должны были стать все вражеские агенты и разведчики на данном участке фронта. Секретность была такая, что даже на передовой считали, что в ближнем тылу происходит накопление войск для скорого наступления. Войска прибывали целый день с немалым шумом, а ночью очень тихо выводились. На следующий день всё повторялось. И так в течение длительного времени, достаточного для того, чтобы скопить на плацдарме как минимум армию, одни и те же части сновали взад-вперёд, не накопив в целом ни шиша.
С «большим трудом» германской разведке удалось уставить точные дату и время начала наступления. Превентивный удар решили нанести по квадратам, которые должны были кишеть войсками, за три часа до начала русского наступления.
За час до артналёта русское командование вывело все войска с передовой, заменив их небольшим количеством спецназовцев, которые должны были в нужный момент обозначить сопротивление, а потом скоренько убраться из котла. Риск был, конечно, велик, потому дело и поручили профессионалам.
В назначенное время тонны смертоносного металла обрушились на ближние тылы русских войск, расположенных на злополучном выступе. Целый час за спинами спецназовцев бушевало адское пламя, потом артиллерия противника принялась утюжить передовые позиции. На войне как на войне и спецназ, конечно, понёс потери – и во время артподготовки, и во время последующей атаки вражеской пехоты, которая с трёх сторон атаковала выступ. Но эти потери не шли ни в какое сравнение с теми, на которые рассчитывал Гинденбург. Спецназ покинул плацдарм так ловко, что солдаты противника ещё некоторое время, не разобравшись, воевали друг с другом. А потом удивлялись отсутствию трупов вражеских солдат (спецназ забрал своих убитых с собой) и малому количеству уничтоженного и захваченного вооружения. Они ещё не устали удивляться, когда их накрыли залпы русской артиллерии.
На следующий день все центральные газеты России вышли с передовицами, вопиющими о коварстве австрийских и германских войск, которые вероломно нарушили перемирие, и призывающими доблестное воинство российское не спустить супостату содеянного.
Во взгляде кайзера не было и тени гнева, одна лишь обречённость.
– Вы устали, Гинденбург, – сказал Вильгельм, – вам надо отдохнуть.
– Ваше величество отправляет меня в отставку? – вскинул подбородок теперь уже бывший начальник Генерального штаба.
Вильгельм промолчал. Гинденбург щёлкнул каблуками, и, повернувшись через левое плечо, направился к выходу. Уже в дверях его догнали слова кайзера:
– Вы ещё будете благодарны мне за это, Пауль.
АртурМысль о том, что человека делают обстоятельства, стала лейтмотивом моей теперешней жизни. А сами обстоятельства меня практически уделали. Ещё немного – и начну проситься в эсеры: чтобы обратить меня в большевика, обстоятельствам надо ещё крепко потрудиться. И дело вовсе не в том, что я потихоньку освоил азы солдатской науки. Оказывается, просыпаться по команде «Подъём!» и засыпать по команде «Отбой!» далеко не главное. Гораздо труднее научиться произносить «Разрешите обратиться!»: поначалу постоянно сбиваешься со слова «разрешите» на слово «можно». Тебе доходчиво разъясняют, что и с кем можно, и предлагают повторить подход. Когда терпение у командиров кончается (происходит это довольно скоро), тебя отправляют к столбу. Выглядит это так. Строевым шагом подходишь к ближайшему столбу, отдаёшь честь и чётко произносишь: «Товарищ столб, разрешите обратиться, воспитанник Слепаков!» Столб охреневает, и по этой причине ничего ответить не может. Ты принимаешь молчание за согласие, вежливо интересуешься «Разрешите идти?», добавляешь «Есть!», поворачиваешься через левое плечо, на первом шаге опускаешь руку от головного убора и отходишь строевым шагом. В этой, казалось бы, унизительной процедуре, которая со стороны (но не людей военных) выглядит к тому же смешно, заложен великий воспитательный смысл. Во-первых, ты рано или поздно научишься выполнять подход без помарок. Во-вторых, усваиваешь, что в армии все приказы умные, и их надо исполнять без пререканий и точно в срок – не обращая внимания на то, как это может выглядеть со стороны. В-третьих, начинаешь понимать, что армия – сложная боевая машина, а все мы, от солдата до генерала, всего лишь винтики и детали этой машины. И каждому из нас определено то место, где он должен находится, вплоть до замены или полного износа.
Так вот, как я уже сказал, уделало меня не это – уделали меня разговоры с курсантами в тот короткий период времени, который отпущен нам перед отбоем. На курсы попадали ребята идейные и достаточно грамотные. Но вот фанатиков, кровавых убийц или тупых боевых роботов я среди них не обнаружил, как ни старался – а я старался! Парни чётко знают, за что готовы отдать жизнь: за право каждого идти по избранному пути, опираясь при этом исключительно на свои личные качества.
Это не они так говорили – это я так теперь думаю. И ещё я думаю о том, что в ТОЙ жизни всё устроено как-то не так. Жажда обогащения закрыла для основной массы людей, живущих в ТОМ мире, ЦЕЛЬ, а то и вовсе подменила её собой. За скудоумной служанкой, нацепившей яркие наряды, мы перестали видеть госпожу, в её простом, но столь изящном, прикиде.
Ого! Мне показалось, или я опять услышал колокол?
Николай– Право, грустно сознавать, что тебя перебросили за сто лет только ради того, чтобы, как нашкодившего котёнка, ткнуть носом в собственное дерьмо! – Сидевший напротив меня Артур печально улыбнулся. – Видимо, ТАМ это было уже просто невозможно – настолько мы ко всему принюхались. Теперь моя «командировка», видимо, кончилась и меня отзывают обратно, вкушать миазмы!
– Или стать фильтром для очистки воздуха, – подсказал я.
– Что? – встрепенулся Артур. – Фильтром говорите? Но почему вы так решили?
– Не знаю, просто пришло в голову, – ответил я не очень искренне, поскольку про очистку воздуха что-то, кажется, говорила Ольга.
Я тогда слушал её не очень внимательно. Настолько неожиданным, ошеломляющим было её сообщение о том, что Артура отзывают обратно.
«Когда оборвался этот злосчастный канат, я поначалу затеяла служебное расследование. А как навестила в лазарете Артура, так сразу спустила расследование на тормозах. И знаешь, почему? Я увидела на нём печать отчуждения от этого мира. А потом, когда он признался, что стал вновь слышать колокол, то поняла: его забирают обратно» «Это как? – спросил я тогда. – Он тут что, в турпоездке был?» «Скорее, в командировке», – поправила меня Ольга. Потом она что-то говорила об особой миссии Артура и об очистке воздуха, наверное, тоже тогда упомянула – мои мысли в те несколько минут витали где-то в стороне. Я думал о том, что вдруг и я услышу колокол, и что тогда? Прощай дело, которому хотел посвятить остаток жизни, прощай Наташа?
