Александр Больных - Пуля-дура. Поднять на штыки Берлин!
А прусская армия была снова разбита. Мимо фермы неслась огромная, беспорядочная, бурлящая толпа, в которой перемешались гренадеры и фузилеры, бросившие пушки артиллеристы и потерявшие лошадей гусары. Они совершенно обезумели от ужаса, перестали быть солдатами, потеряли рассудок, превратились в перепуганных баранов.
– Спасайтесь! Спасайтесь, кто может! Нас предали! Казаки! Татары! – доносились со всех сторон истерические вопли.
Во двор фермы влетел всадник в разорванном, окровавленном мундире, буквально почерневший от порохового дыма. В последний момент лошадь под ним пала, и он кувырком покатился по земле, но сразу же вскочил. Король с трудом узнал генерала фон Ашерлебена.
– Ваше величество! Спасайтесь! Все потеряно, скоро здесь будут русские! – заорал он, не выпуская из рук сломанной шпаги.
Король смотрел на него, не в силах сказать ни слова, странное оцепенение сковало его.
– Что вы кричите? – брюзгливо спросил Ведель. – Сейчас в дело вступят наши резервы и отбросят русских назад.
– Посмотрите! – указывая шпагой в долину, крикнул Ашерлебен.
Русская армия уже начала подниматься по склону, и отдельные островки синих мундиров тонули в ней, захлестнутые неумолимым прибоем.
– Ганс, спасайте короля, – сказал Шенкендорф, вытаскивая шпагу и морщась от боли в перевязанной руке. – Мы постараемся задержать их, а вы спасайте короля!
Мимо фермы бежали уже последние солдаты, слышались крики на чужом языке. Ганс решился. Он схватил короля в охапку и силой усадил в седло, дернул повод лошади, потащив за собой. Кавалергарды конвоя последовали за ними, но пятеро или шестеро остались с Ашерлебеном и Шенкендорфом, которые выехали на дорогу, но намеренно придерживали коней, чтобы дать русским догнать себя и тем самым отвлечь внимание от короля.
* * *Снова где-то запел горн, но Петенька не понял, откуда доносится призывный звук. Он только ошалело крутил головой, вокруг валялись трупы в синих и красных мундирах, бродили лошади, и стоны, стоны, стоны… Петенька поднял саблю, нет, клинок ничуть не зазубрился, чего можно было бы ожидать после долгой и тяжелой рубки, когда приходилось скрещивать оружие и со штыками, и с палашами пруссаков. Демидов сделал ему поистине царский подарок, наверняка сегодня этот клинок не раз спас жизнь хозяину, принимая самые сильные удары. Лезвие его по-прежнему сияло холодноватыми фиолетовыми отблесками, а золотой грифон возле гарды весело и хищно щерился, только теперь вся сабля была заляпана кровью и кусочками мозга, на ней налипли пучки рыжеватых волос. Петеньку едва не вырвало, он торопливо вытер саблю о собственные панталоны.
Потом он тронул коня и направился туда, где сквозь пелену мороси виднелся полковой штандарт. Там собралась жалкая горстка гусар, от полка осталось не более эскадрона, причем многие были ранены. Хотя сам Петенька, залитый чужой и своей кровью, выглядел тоже ужасно. Но уж совсем странно смотрелись господа корнеты, соизволившие наконец выбраться на линию огня, до сих пор они предусмотрительно держались подальше от прусских пуль и штыков – совершенно чистенькие, хотя и промокшие до нитки. Петенька лишь с огромным трудом удержался от того, чтобы не наброситься на них. Но когда кто-то из мальчишек с важным видом принялся выговаривать, что-де его высокографское сиятельство не для того их сюда определил, чтобы каких-то пруссаков рубить, а для самоважнейшей задачи, о которой при прочих вслух и говорить неможно, он не сдержался и наорал на сопляков.
Но тут полковник, спокойный и невозмутимый, словно строил полк для императорского смотра, а не для атаки, которая будет последней, взмахнул саблей, и окровавленная горстка всадников бросилась на врага.
Впрочем, пруссакам также приходилось несладко. Безумные атаки русской кавалерии опрокинули самый центр прусской позиции, сначала кирасиры, а потом гусары против всех правил военной науки смешали строй гренадерского полка, а потом и прорвали его. Однако пруссаки были все-таки исправными солдатами, и сейчас, даже разбитые, они не побежали. Впереди взметнулось бледно-желтое знамя с черным орлом в центре, в лапе орел сжимал меч. И вот вокруг этого знамени собралась такая же жалкая окровавленная горстка солдат, какая осталась от гусарского полка. Эти солдаты тоже были исполнены решимости умереть, но не отступить.
Петеньку вдруг снова охватил хмель битвы, из головы напрочь вылетели все поучения и приказы, осталась лишь одна мысль: вот она, вожделенная слава! Если он захватит вражеское знамя, то обязательно получит награду – долгожданный титул. И Петенька пришпорил коня, снова первым бросившись на прусские штыки. Хотя какие там штыки?! Какой-то гренадер бросился наперерез, пытаясь ударить его штыком, Петенька привстал на стременах и с размаха обрушил на него удар. Лезвие со свистом пошло вниз, треск, лязг – и фузея пруссака распалась надвое. Солдат успел еще изумленно выпучить глаза, но тут второй удар раскроил медную гренадерку вместе с черепом.
Остатки прусского полка разлетелись, словно стекло под ударом камня, осталось только знамя, которое держал седой офицер – чуть ли не генерал, если судить по эполетам с пышной золотой бахромой, – да еще пять или шесть солдат. Петенька вместе с гусарским вахмистром бросился на них, точно волки на стаю овец. Трижды взметнулась сабля с грифоном, и трое пруссаков, обливаясь кровью, рухнули на мокрую землю. Однако прусский генерал все еще держал знамя, хотя лицо его было залито кровью, а правая рука висела плетью.
– Умри, проклятый! – взвыл Петенька, нанося удар.
Рука, сжимавшая знамя, отлетела в сторону, и Петенька уже рванулся было, чтобы подхватить вожделенную добычу, но опоздал – прусское знамя успел схватить вахмистр. Добыча упорхнула прямо из рук! В бешенстве он едва не ударил вахмистра и лишь в самый последний момент успел остановить клинок. Однако бешенство требовало обязательного выхода, иначе грудь просто разорвалась бы. Петенька пришпорил коня и бросился вдогонку за убегающими пруссаками. После того как пало знамя, из пруссаков словно выдернули стержень, и они рассыпались. Поле размокло, и пехотинцам бежать было довольно тяжело, но кони пока могли скакать довольно резво. Петенька с налившимися кровью глазами, с пеной на губах, нагнал какого-то гренадера и одним ударом снес ему голову. Остальные гусары рассыпались по полю, гоняясь за пруссаками, и убивали их одного за другим. Все поле было усыпано трупами в зеленых мундирах.
А тут, видя успех кавалерии, в атаку пошли русские пехотные полки. После того как был прорван центр позиции на Зееловских высотах, прусская армия начала стремительное отступление.
* * *Впереди на дороге в Дидерсдорф будто из ниоткуда возникла группа всадников, нещадно нахлестывавших своих коней. Они выскочили совершенно неожиданно из-за каменной стены, окружавшей горящую ферму, и оказались буквально в сотне сажен от Петеньки и его группы. Судя по мундирам, это были прусские конногвардейцы, и Петеньке даже показалось, что он видит щуплую фигурку в заношенном синем камзоле с болтающейся смешной косичкой. И действительно, до него долетел сдавленный вопль:
– Retten Sie den König!
Часть пруссаков повернула навстречу русским, и закипела страшная сеча. Никто даже не успел выстрелить, в ход сразу пошли сабли. Пруссаки попытались было остановить русских, но бесполезно, они были быстро смяты. Не помогли ни выучка, ни сила, хотя каждый пруссак был на голову выше любого из русских. Трижды они пытались сомкнуть строй, и трижды русские разбрасывали их в разные стороны. На земле уже валялось несколько трупов, а Петенька окончательно превратился в исчадие ада, с ног до головы забрызганное кровью. То-то удивился бы сейчас дядюшка Василий Петрович, если бы каким-то чудом увидел племянника. Ничего не осталось ни от благовоспитанного и чуточку застенчивого юноши, впрочем, от лощеного гвардейца тоже не сохранилось совершенно ничего.
Королевский конвой растаял, точно кусок масла на раскаленной плите, и теперь стало хорошо видно, что впереди мчится совсем небольшая группа всадников, человек шесть или семь. Радостно взревев, Петенька ударил коня шпорами так, что несчастный взвизгнул, но все-таки прибавил галопа. Кто скакал рядом – Петенька не видел, да и не хотел видеть, но вроде бы кто-то из корнетов старался удержаться неподалеку. Северьян исчез бесследно, что было вполне понятно – тот еще кавалерист, да и гусары либо отстали, либо полегли в последней схватке с прусскими кавалергардами.
Бешено нахлестывая коней, противники мчались по раскисшей дороге, и расстояние между ними медленно, но неотвратимо сокращалось. Все-таки тяжеловесные кирасирские кони не предназначены для таких гонок, да и всадники на них сидели более грузные. Петенька сейчас только и успевал молиться за своего благодетеля графа Александра Ивановича, который подарил ему такого превосходного коня. Годревур стоил любых денег. Поэтому первого из пруссаков он настиг довольно быстро. Тот оглянулся через плечо, и белое лицо исказила гримаса ужаса – столь ужасен был вид русского. Оскалившись, Петенька ударил его саблей, и снова уральский булат не подвел. Чудовищный удар отрубил пруссаку руку вместе с плечом.
