Вячеслав Миронов - Война 2017. Мы не Рабы!
После этих слов зама прокурора области передернуло от воспоминаний.
— Вам это с рук так не сойдет! У меня есть связи в Москве! Я — прокурорский работник в третьем поколении! Это противозаконно! Вы все понесете заслуженное наказание! Это нарушение моих конституционных прав!
— Слушай ты — законник! — один из особистов встал и начал выходить из-за стола, направляясь к задержанному — Твой дед, значит, отправлял таких как моя бабушка на каторгу за пять колосков, которая несла домой, чтобы детей накормить! Дети с голоду умирали!!! И получила за это три года лагерей! А пока она там сидела, все дети, кроме, старшего умерли с голоду! Или как при Советской власти, по доносу схватили моего дядю, за то, что он читал Солженицына! Человек просто читал книгу. И ему дали пять лет лагерей. Он не воровал, не убивал, а читал книгу! Он никого не агитировал, он просто хотел знать для себя. А на зоне подхватил туберкулез, и так и не вышел. И похоронен под пирамидкой. На ней нет ни имени, а просто его лагерный номер. И сейчас, когда ты сам защищает фашистов, которые убивают нас! В Чечне когда война была, группа разведчиков выполнила приказ, а их под суд. Те, кто воевал против России сейчас и тогда у власти, а кто выполнял приказы — биты, на зоне, или в розыске!!! Сука! — было видно, что особист взбешен.
— Не я пишу законы, я всего лишь надзираю за их исполнением!
— Тьфу, ты, блядь, этакая! — Иван сплюнул под стол — Прости, Господи, за язык мой поганый! — Иван перекрестился на образа. — Не смог удержаться! Слышь, ты, дядя, мечтающий стать генералом! Ты даже здесь, сейчас, возможно на краю могилы, а все равно говоришь своим канцелярским языком! По человечески-то еще помнишь, как говорить? Или все? Ку-ку в голове замкнуло, и только служба в глазах, как план выполнить по посадке на зону? Я тебе так скажу, что отец меня учил жить по совести. А не по закону. Люди, стоящие у власти придумывают законы, чтобы у власти той и остаться и жрать послаще и грабить всех побольше. Вон, дранная приватизация весь народ ободрала, обокрала, и где твоя прокуратура была? Язык в зад засунула. Законы — от лукавого. Совесть — от Бога! А совесть — часть души, она-то от Бога у нас. По какой совести можно запретить не кормить детей? Или запретить человеку читать книги? Или сейчас, по какой совести можно запретить, чтобы человек свою землю от врага защищал, а?
— Я всего защищал закон! — голос уже испуган.
Я взял конфискованный прокурорский ПМ. Если кому из знакомых вручали наградное оружие, то гравировку делали поверх затвора. Здесь же была желтая пластинка искусно врезана в пластмассовую накладку, что на рукоятке. Даже не чувствовалось при обхвате. Надпись гласила: "Награждается за высокие достижения в деле борьбы с преступностью Киреев К.К." и дата. Свежая дата. Полугодовой давности.
— За что наградили? Причем во время оккупации.
— Я раскрыл организованное преступное сообщество, террористическую группу.
— Это кого? — Иван наморщил лоб, потер переносицу, пытаясь вспомнить, — Не помню.
— "Молодую Гвардию". — прокурорский снова пытается смотреть на нас свысока.
Я грохнул кулаком по столу.
— Группу школьников, которые бросили пару бутылок с бензином и расклеивали листовки по городу, чтобы народ поднимался с оружием? Это что ли? Детей потом расстреляли американцы.
— При по пытке к бегству, их попытались отбить сообщники! — прокурорский снова пытается спорить.
— Ну, да, пятеро пятнадцатилетних пацанов напали на вооруженный конвой в количестве двух взводов американской пехоты. Геройство.
— А ты, значит, сам раскрутил это дело?
— Мне сын рассказал. Ну, а потом я уже сам и распутал…
— Совесть-то не мучает, а?
Молчит.
Снова крутит перстень на пальце.
— Да, оставь ты это перстень в покое! Не крути его!
— Мы тебе сейчас яйца открутим! Раздражает твое мельтешение.
— Перстень-то, похоже, старинный. Откуда он у тебя?
— Дед подавлял и расследовал мятеж генерала Корнилова, вот и нашли этот перстень, специально для Корнилова был изготовлен, но вручить не успели. Мой дед и оставил его себе на память, благо, что и буква "К" есть на нем. Хотите — заберите его, только отпустите! Здесь бриллиантов много! — он начал судорожно срывать перстень с пальца, тот не слазил.
— Оставь пока себе! — Иван махнул рукой великодушно. — Потом с трупа, штык-ножом палец отпилим.
Заметив испуганный взгляд прокурорского, добавил.
— Шучу я… Пока… хотя это мысль! Давай, колись! А то я ведь не любитель-натуралист как местные гуманисты. У меня разговор короткий. Пломба в затылок. И привет родителям из болота передашь. Тут торфяники. А торф — прекрасный бальзамирующий материал. Найдут тебя археологи лет через триста. Будешь такой как сейчас, только как огурчик, весь зеленый и в пупырышках, а перстень твой корниловский передадут в музей. Как образчик сучьего прокурорского произвола. И самого положат в стеклянный ящик, и будут ходить смотреть как на Ленина. Думай, дядя, думай! У нас времени, ой, как мало! — Иван вытащил американский армейский "Кольт", передернул затвор и положил на стол, по направлению к пленному. — Колись! Здесь нет ни прокурорских, ни судейских, ни адвокатов, ни общественных защитников! Только мы, кто с врагом борется, и ты, что на стороне врага.
Киреев, смотрел по сторонам судорожно, зацепился на мне взглядом.
— Николай Владимирович, ну, вы — то остановите это… — не смог он подобрать слова.
— А, что остановить? — мне было противно смотреть — Сам же сказал, что пришел по наши души и души наших товарищей, небось, хотел "Героя России" получить и пост в Генеральной прокуратуре, а сейчас — в кусты? Сначала школьников раскрутил. Может, сам и подговорил их пару бутылок- "зажигалок" бросить, а затем быстро и поймал. Мол, вот, подполье, террористы! Никто не мог поймать, а, я смог! Получил звание, должность, пистолетик. Вошел во вкус. Стал мечтать о генеральских погонах, думаешь, а почему бы мне и большую дичь не свалить? С тобой пообщаются, советую, самому рассказать, где утечка произошла. И не орать мне: " Помогите, помогите?" Не помогу я тебе. Если бы не поймали тебя, так и вызвал бы станции подмогу и уничтожили бы нас, а сам бы ходил в лампасах при генеральских погонах по мягким коврам в московских кабинетах? Потом бы перед студентами выступал, рассказывая, как прокурорский работник может заменить все спецслужбы НАТО и России? Орёл ты! Самому-то не противно врагу служить?
— Я… — губёшки дергаются, вот-вот расплачется — Я не хотел! Я не подумал! — в голос, как баба на похоронах завыл он.
Упал на колени, закрыл лицо руками, плакал, выл, пытался на коленях, протягивая руки ко мне, к нас ко всем, двигаться вперед. Часовой придержал его за плечо.
Я махнул рукой.
— Отведите его куда-нибудь до утра, а там посмотрим. Разберемся.
Тот снова завыл, пытался ухватится за что-то, лишь бы остаться, причитал сквозь слезы:
— Николай Владимирович! Миленький! Не губите! Христом Богом, прошу! Пощадите! Не подумал я! Просто генералом хотел стать! Поо-о-о-ощадите!
Мерзкая, давящая картина.
Часовой вскользь ударил прикладом автомата по голове, тот моментально отрубился. Втроем его выволокли из комнаты.
Мы пригласили дедов за стол. Они отказались, хотели выйти, я попросил их:
— Прошу вас останьтесь. Расскажите, что узнали от него. И, извините, не знаю, как вас зовут. Давайте познакомимся. Я…
Они перебили меня.
— Да, знаем мы кто вы. Окрест кажиная собака знает ваш портрет. Митричем все меня зовут. А по паспорту — Ерохин Алексей Дмитриевич. Зовите как все зовут, так привычнее. Типа старосты я здесь. Народ избрал старшим, вот и командую, пока не скинули с трона власти. — он усмехнулся.
— А я брат евонный младший. Ерохин Богдан Дмитриевич. Все зовут Митричем младшим. Или просто младшим.
— Вы как этого кадра поймали, деды?
— Да, к нам редко захаживает без приглашения. Тем боле такой вот городской. Он шел, весь лес всполошил. Пошли ему навстречу. Он на холме улегся, в бинокля зенки впялил, смотрит, где партизаны. И все прячется. Палаточку в низинке разбил, консерву из баночки кушает, коньячок из фляжки посасывает. Спать ложился с наступлением темноты. Спал часов до десяти. Так мы двое суток за ним смотрели, а потом надоело, ночью скрутили и к себе притащили. Ну, а дальше сами уже знаете.
— Пугал?
— Ой, стращал. Как кляп изо рта вынем, так он такими погаными словами на нас ругался! Так пугал, что ад загробным покажется просто медом. Страшный человек. Он людей не видит. Для него все люди шелуха от семечек — навоз. И жизнь его никогда не била по голове, он с самого рождения сладко ел и сладко пил.
— Но все равно хорохорится.
— Вы-то его отпустите?
— Деды, а, зачем нам его отпускать?
— Ну, может, обменяете его на своих?
