Дмитрий Ясный - Вернувшийся к рассвету
– У меня нет устраивающего вас ответа, Сергей Леонидович.
– А что у тебя есть Леша?
– Ощущение. Интуиция. Вы ведь знаете меня, Сергей Леонидович, я вас ни разу не подводил. Этот мальчик….. Да какой он, к чертовой матери, мальчик! – полковник стукнул ладонью по серой папке – Старик это в теле мальчика! Крокодил седой! Волк! Матерый и жестокий. Для него жизнь человека горелой спички не стоит! Я это чувствую, я в этом уверен. И он к чему-то готовится и готовился. Всё это время, каждую минуту. Каждый шаг этого человека рассчитан, он семь лет непреклонно идет к своей цели, и я хочу узнать, что это за цель? Что он нам готовит?
– Тогда, может быть его изолировать? Например, в Балашихинском комплексе? Вот здесь он у тебя будет.
Генерал резко сжал пальцы в кулак.
– Нет. Это ничего не даст. Затаится, будет ждать. Десять лет, двадцать. Ждал семь лет, подождет и двадцать. Он ведь нас тобой, Леонидыч, переживет. Сейчас ему шестнадцать, через двадцать лет будет тридцать шесть. А сколько через двадцать лет будет нам?
– Тогда выведи его за штат. Думаю, это будет несложно. Он ведь обожает кататься на мотоцикле.
– Да, это не составит труда. Простое решение. Только он не против нас. Не за, но и не против.
– Уверен?
– Да, Сергей Леонидович. В этом я полностью уверен.
– Хорошо – генерал всё-таки закурил третью сигарету – под твою ответственность. Я доверяю твоему чутью, Леша, ведь недаром за глаза тебя зовут 'Наш пограничный пес Алый'. Знаешь об этом? – полковник кивнул – Значит знаешь. Поэтому продолжай его вести, но с урезанным штатом. Оставишь себе техгруппу и одну смену 'наружки'. Больше дать не могу, даже не проси – Деветьяров уже доложил самому. Все понятно? Работай.
'Есть упоение в бою, у мрачной бездны на краю….' или вот ещё 'Сверканье молний гневных, что дух вздымают на свершенья, дающих неземные наслажденья'.
Вы никогда подобного не испытывали? Я тоже ранее никогда у бездны на краю не стоял и в грозу по голому полю не шлялся. В бою же не до высокого штиля и анализа испытываемых чувств – обстановка не располагает. Да и не принимал я участия в огневых контактах – генералы в атаку не ходят, генералы посылают, в атаку. Но все описываемые классиками ощущения и намного больше было в том вулкане эмоций, что сейчас переполнял меня. Полковник сволочь, разумеется, редкостная, но я был ему благодарен. За свет в глазах моей любимой, за её легкую походку, счастливую улыбку, за выросшие за её спиной крылья. За её спокойное дыхание и изящную теплую ладошку, невесомо лежащую на моей груди. За моего ангела. Хрен с вами, Алексей Петрович, выдавлю из себя 'спасибо' за 'подвод субъекта к объекту разработки', чтоб вас на том свете определили на самую большую сковородку!
Я осторожно, чтобы не дай бог потревожить солнышко, выбрался из постели. Еле касаясь губами, нежно поцеловал розовую мочку уха, смуглое плечико, полюбовался волнующей все мое естество выскользнувшей из-под одеяла линией груди. Спи, любимая, вымотал я тебя. Спи, моя женщина, спи моя радость. Я люблю тебя.
Шагнул к окну, поправил штору, чтобы лучи солнца не потревожили мою звездочку. Вгляделся в окна дома напротив. Интересно, полковник посадил туда наблюдателей или нет? Если посадил, то пусть смотрят и завидуют – такого счастья им никогда не испытать. Перевел взгляд на часы – седьмой час утра. Пора. Выходя из комнаты, остановился на пороге, чтобы еще раз полюбоваться на мое сопящее во сне счастье. Устала, моя звездочка. М-да, старик в теле юноши это что-то с чем-то. 'Если бы молодость знала, если бы старость могла'. В моем случае я и знал и мог. Я был нежен и груб, я был ласков и жесток. Я покорял и отдавался на милость победителя. Я вел любимую к звездам, и вместе с ней падал в бездну. Мы были переполнены счастьем и пусты одновременно. Мы были ненасытны, мы были алчны и щедры, мы любили друг друга. Каждый час, каждую минуту, каждую секунду. Мне не надо было кричать – остановись мгновенье, ты прекрасно! – времени для нас не существовало, в этом мире не было никого кроме нас. Только я и моя звездочка. Я и Надя. Не было больше ни старика в теле ребенка, ни юноши с разумом старой развалины, мы стали едины. И это было хорошо.
Приглушенный стенками гаража рокот мотора мотоцикла спугнул ссорящихся воробьев, я энергично растер ладонями замерзшие мочки ушей. Первые утренники. Чуть подумав, поддел под куртку новый батник поверх свитера, разорвав яркую полиэтиленовую упаковку. Ерунда, у меня еще пара новых, джинсовых, дома лежит – здоровье дороже и сопли с простудой мне ни к чему. Задумчиво поглядел на прикрученную к рюкзаку штормовку. Набросить сверху? Нет, это лишнее. Сейчас не замерзну, а когда выберусь на шоссе, уже потеплеет.
Распахнул вторую створку ворот и вывел своего железного коня. Несколько раз газанул, плавно двигая ручкой, давая понять 'топтунам', что сейчас поеду. Хоть бы машины почаще меняли, а то одни и те же 'Москвич', 'копейка' и черный 'козлик', Газ 69, внебрачный сын старины 'виллиса'. Машины примелькались настолько, что наши подъездные долгожительницы с сидящими внутри суровыми мужчинами уже здороваться начали. Скоро будут обращаться со скромной просьбой донести авоську с продуктами до квартиры или утихомирить 'фулюганов'. И даже смена номеров не спасает положение – царапины на крыльях и капотах от этого не исчезают, колер кузовов не меняется, а в 'копейке', на зеркале заднего вида, так и болтается рыбка, сплетенная из цветных пластмассовых трубочек капельницы. А может быть, это делается специально для меня? Знай, ты у нас под контролем! Дрожи и трепещи, волнуйся и совершай ошибки. Хм, вполне логичное предположение и не лишено смысла. Этакий прессинг авторства Алексея Петровича. Но ошибки мы совершать не будем, нельзя нам их совершать.
Лязгнули металлом ворота гаража, дзинькнул толстой дужкой о приваренные кольца навесной 'амбарный' замок. Двигатель 'Явы' басовито урчал, утреннее солнце отражалась от полированных поверхностей щитков и дуг. Я вскочил на металлический круп своего двухколесного скакуна и сильно оттолкнулся стопой от асфальта, одновременно выкручивая почти до упора ручку газа. Поехали!
– Макаровна, а у тебя никак родственник городской объявился?
– Какой родственник, бог с тобой, соседка. Студент-то, московский, молоко он у меня покупает. Сама знаешь, лучше чем у моей Белянки молока в поселке нет! Да ты же сама парнишку ко мне энтого отправила и туристов этих, что намедни проходили!
– То правда твоя, токо прям только у твоей Белянки молоко лучшее! У Зойки-продавщицы от Упрямицы молоко куда как сладше!
– Ну, так Зойка ей в питьё сироп добавляет, вот и вкус другой. А у меня вода родниковая, чистая, да травы луговые. Не пчела чай, моя Белянка. Вот так-то!
– Добрый день, тетеньки!
– Ой, напужал ирод! Добрый день, добрый. Ну, пойду я, Макаровна! Здоровья тебе и племянничку!
Я проводил взглядом не спеша удаляющуюся пожилую женщину.
– Соседка ваша, Антонина Макаровна?
– Соседка, соседка…. Вместе раньше на ферме работали. Не сидится ей дома, вишь. Торопишься? – хозяйка Белянки заметила мой взгляд, украдкой брошенный на часы, и на пустую пока улицу. Странно, ни на выезде из города, ни на шоссе мне никто не сел на 'хвост'. Алексей Петрович решил полностью переключиться на 'маячки' и не пускать за мной сопровождение?
– Есть немного. Хочу успеть обернуться до обеда. Девушка меня ждет.
– Ну, пойдем в дом тогда, молока тебе налью, да пирогов свежих поснедаешь с малиною.
В доме женщина преобразилась за доли секунды. Взгляд стал строгим, тяжелым.
– Телеграмму твою отправила. Из соседнего поселка. На почте не было никого, наших, светловских, не видела. Звонить сейчас будешь?
– Да, Антонина Макаровна.
– Тогда иди, звони. Телефон сам знаешь, где.
Я аккуратно завернул наверх комода вышитую синими цветами ткань, выдвинул верхний ящик, подвинул поближе к себе массивный телефонный аппарат из черного эбонита с веселого розового цвета телефонной трубкой. Золотые руки были у покойного мужа Антонины Макаровны и, не глуп был мужик, не глуп. Подключиться к поселковой телефонной линии так, что невидно ни подсоединения, ни самих проводов и оставить в неведенье о телефонной точке всех односельчан, это надо суметь. Да, в этом мне фантастически повезло. Не пришлось бегать по ночам на станцию к телефону дежурной, умолять и упрашивать, чтобы позвонить в другой город, мастерить в палатке 'куклу' изображающую меня спящего. Много чего не пришлось. А Антонина Макаровна была неосторожна, запустив меня в дом и позволив увидеть телефон. Некрасиво шантажировать женщину, но пришлось, да и компенсировал я её расстройство – десять рублей за трехлитровую банку молока, цена запредельная.
Я с нетерпением вслушивался в долгие гудки. Наконец, что-то щелкнуло и искаженный помехами из мембраны вырвался вопль Длинного:
