Р. Скотт Бэккер - Воин Доброй Удачи
– Я следующий, – произнес наследный принц с внезапным отвращением, когда с ним поравнялся Сорвил. – Толстяк уже положил глаз на моего Мебби. Да, Мебби?
Он запустил пальцы в гриву своего пони, украшенную плюмажем.
– Подумать только. Сатакхан Высокосвященного Зеума, ковыляющий в пыли…
– Уверен, мы выка…
– Да все отлично, – перебил Цоронга, подняв руку. – Теперь, когда подданные начнут жаловаться на свои невзгоды, я могу сказать: «А вот я помню время, когда вынужден был ковылять в одиночку по долам, кишащим шранками…».
Он засмеялся, словно увидел их побледневшие лица.
– Кто стал бы плакаться такому сатакхану? Кто посмел бы?
При этих словах он обернулся к Сорвилу, но говорил, ни к кому не обращаясь, словно полагал, что слушатель его не понимает.
– Я не Наместник! – выпалил Сорвил.
Цоронга заморгал, будто проснувшись.
– Ты теперь говоришь на шейитском?
– Я не Уверовавший король, – с нажимом повторил Сорвил. – Знаю, ты думал иначе.
Наследный принц фыркнул и отвернулся.
– Думал? Нет, предводитель. Я знал.
– Как? Откуда знал?
Изнеможение снимает все покровы и маски с людей, не столько оттого, что вежливость требует усилий, а оттого, что усталость – враг пустых разговоров. Зачастую невыспавшиеся и изнуренные глухи к обидам, которые остро задевают просто бодрствующих.
Цоронга ухмыльнулся с таким выражением, которое можно было принять только за ехидство.
– Аспект-император. Он видит людей насквозь, предводитель. Думаю, и тебя он рассмотрел вполне ясно.
– Нет, я… я не знаю, что случилось в… в…
Он притворился, что язык не слушается его, а познания в шейитском настолько скудны, что только позорят его, но слова были готовы, закреплены в тех бесконечных бдениях, что он провел с Эскелесом.
– Я не знаю, что случилось в совете!
Цоронга отвел глаза, посмеиваясь над ним, словно над младшей сестренкой.
– Я думал, все и так ясно, – проговорил он. – Изобличили двух шпионов. Двух лжецов…
Сорвил вспыхнул. Разочарование накрыло его с головой, захотелось просто закрыть глаза и упасть с седла. В голове все смешалось, завертелось в бессмысленном вихре. Земля показалась мягкой подушкой. Лучше просто заснуть на ней! А его пони, Упрямец, пусть достается Эскелесу. Он сильный. Мебби останется у Цоронги, и ему не придется хвастать своими лишениями перед ноющими подданными…
Молодой король быстро отогнал от себя эти нелепые мысли.
– Цоронга. Посмотри на меня… Прошу. Я враг твоего врага! Он убил моего отца!
Наследный принц провел по лицу, словно стараясь стереть усталость.
– Тогда почему…?
– Чтобы изжить… эту травму… раздор между нами! Изжить внутренний разлад! Или… или…
– Или что? – спросил Цоронга с равнодушным отвращением.
– Может быть, он ошибся.
– Что? – расхохотался Цоронга. – Ты оказался настолько изворотлив? Варвар? Избавь меня от этих врак, пастух! Чушь!
– Нет… Нет! Потому…
– Потому… потому… – передразнил Цоронга.
Почему-то этот укол проник сквозь оцепенение, уязвил настолько, что на глаза навернулись слезы.
– Ты бы счел меня сумасшедшим, если бы я рассказал, – сказал юный король Сакарпа надтреснутым голосом.
Цоронга посмотрел на него долгим, ничего не выражающим взглядом – оценивая.
– Я видел тебя в бою, – сказал он наконец с какой-то безжалостностью, которую применяют в разговоре, чтобы оставить другу место для слабости.
Потом, собрав все силы, заставил себя улыбнуться.
– Я уже думаю, что ты сумасшедший.
Достаточно было один раз пошутить, и трещина подозрительности, возникшая между ними, чудесным образом срослась. Людям часто не хватает разговоров вокруг да около, чтобы сойтись, но после этого они надолго запоминают, о чем шла речь.
Слишком уставший, чтобы испытывать благодарность или облегчение, Сорвил принялся рассказывать наследному принцу все, что случилось после смерти отца и падения святого города. Он поведал об аисте, опустившемся на стены за миг до нападения Великого Похода на город. Не стал утаивать, как рыдал в руках аспект-императора. Признался во всем, невзирая на стыд и проявленную слабость, зная, что при всей холодности во взгляде Цоронги этот человек больше не будет судить его, как всех.
А потом рассказал о рабе, Порспериане…
– Он… он… вылепил лицо, ее лицо, из земли. И – клянусь, Цоронга! – собрал… грязь… слюну с ее губ. И провел по моей ще…
– До совета? – изумленно спросил Цоронга, почему-то нахмурившись. – До того, как Анасуримбор назвал тебя одним из своих верных подданных?
– Да! Да! И с тех пор… Даже Каютас поздравляет меня с моим… обращением.
– Переходом в другую веру, – поправил Цоронга, склонив голову в раздумье. – Твоим переходом.
До сих пор юный король Сакарпа говорил, преодолевая утомление, которое цеплялось свинцовыми грузилами к каждой мысли, вынуждая прилагать неимоверные усилия, чтобы вытащить их на поверхность и облечь в слова. И вдруг он словно оказался в воздушном пузыре, удерживая в голове те мысли, которые готовы были кануть в бездну.
– Скажи, что думаешь! – выкрикнул Сорвил.
– Плохо дело… Праматерь… Для нас она богиня рабов. Ниже наших моли…
– Я и так стыжусь этого! – выпалил Сорвил. – Я один из воинов! Во мне течет кровь древнего и благородного рода! Я дал клятву верности Гильгаолу в пять лет! Она позорит меня!
– Но это не умаляет нашего уважения, – возразил Цоронга с оттенком суеверного беспокойства.
Пыль убелила его курчавые волосы, и теперь он был похож на Оботегву, казался старше и мудрее.
– Она среди старейших богов… и самых могущественных.
– Что ты сказал?
Наследный принц с отсутствующим видом погладил шею пони. Даже сомневаясь, Цоронга сохранял направление мысли, парадоксальным образом избегая колебаний. Он был из тех редких людей, которые всегда пребывают в гармонии с собой, словно их душа скроена и пошита из одного куска ткани, совершенно непохожая на лоскутное одеяло натуры Сорвила. Даже когда у наследного принца были сомнения, он излучал абсолютную уверенность.
– Полагаю, – сказал Цоронга, – предполагаю… что ты тот, кого в Трехморье называют нариндари…
Все его тело покачивалось, кроме взгляда, остававшегося неподвижным.
– Избранный Богами, чтобы убить.
– Убить? – выкрикнул Сорвил. – Убить?
– Да, – ответил наследный принц, опустив зеленые глаза от тяжких раздумий.
Когда он вновь взглянул на Сорвила, в глазах его читалось явное смущение, словно он испытывал отвращение, а не сожаление, к бесчестью друга.
– Чтобы отомстить за своего отца.
Сорвил уже знал об этом, но сам боялся себе в этом признаться. Знал так же глубоко, как и все остальное, и все же раньше ему удавалось убеждать себя, что это неправда.
Он избран убить аспект-императора.
– Тогда что мне делать? – воскликнул он с большей паникой, чем ему хотелось бы. – Чего Она ждет от меня?
Цоронга фыркнул с преувеличенным весельем.
– Чего ждет Праматерь? Боги – это дети, а мы – их игрушки. Посмотри на себя, дурачок! Они один день поласкают тебя, а на другой – сломают.
Он вытянул руки, словно пытаясь изобразить вековое ожесточение человеческого рода.
– Мы, зеумы, молим наших предков о благоразумии.
Сорвил заморгал, весь сопротивляясь словам Цоронги.
– Тогда как ты считаешь, что мне следует делать?
– Стоять передо мной, сколько сможешь! – рассмеялся наследный принц.
Лучшим качеством Цоронги была способность находить смешное в любой ситуации. Черта, которую надо постараться перенять.
– Оглянись на прошедшие дни, повелитель, – продолжил чернокожий, когда стало ясно, что Сорвил не подхватит шутку. – На каждый бросок number-sticks, который ты получил! Во-первых, Она отметила тебя. А теперь превозносит в славе на полях сражений, поднимает в глазах окружающих. Разве не видишь? Ты был похож на подкидыша, когда только вступил в отряд сционов. А теперь старый Харни и чихнуть не может без твоего совета…
Цоронга с каким-то удивлением оглядел его.
– Она определяет твое место, Сорвил.
Еще больше истин, которые он уже знал, но отказывался принимать. Внезапно молодой король Сакарпа пожалел о своем признании, о первом откровенном разговоре со смерти отца. Поиски брата в лице зеума вдруг показались душераздирающе абсурдными, поскольку сакарпы всегда считали их слишком далекими и странными, чтобы доверять.
– А что, если я не хочу быть меченым?
Цоронга с изумленным сожалением тряхнул головой. «Вот дурачок… – говорили его глаза. – Мы, зеумы, молим своих предков о благоразумии».
Облака поднимались на горизонте, и люди Среднего Севера возликовали, думая, что Боги наконец-то смилостивились к ним. Облака плыли по небу с изяществом китов, только более скученно, наливаясь темно-синим на брюхе, но дождь все не приходил, если не считать кратковременных осадков. От безветрия воздух был перенасыщен влагой, от чего все тело пропитывалось сыростью, а поклажа будто наливалась свинцом. На исходе дня усталость и растерянность овладевали людьми, такая же как заудунианами, только у последних утомление было непреходящим, а жажда – неутолимой. Единственным отличием было отсутствие пыли.
